Лабиринт Осириса

Инспектор иерусалимской полиции Арие Бен-Рой, щурясь, внимательно вглядывался в неясные очертания тельца на тусклом экране. Казалось, оно свернулось в клубочек, и некоторое время полицейский не мог разобрать, где что есть. Но вот очень медленно стали проступать контуры: головка, торс, ручки, ножки. Бен-Рой покачал головой, не в силах поверить в увиденное, а затем улыбнулся и стиснул руку Сары.

– Он красивый.

– Мы пока не можем утверждать, что это «он».

– Что ж, она тоже красивая.

Арие подался вперед, всматриваясь в зернистое изображение на экране ультразвукового аппарата. Это было третье ультразвуковое исследование Сары – их третье ультразвуковое исследование. И даже на двадцать четвертой неделе он по-прежнему с трудом различал очертания младенца. Но хотя бы уже не вопил от гордости, как во время исследования на двенадцатой неделе, когда ему показалось, что он увидел изрядных размеров пенис, а ему объяснили, что это бедренная кость ребенка.

– Все в порядке? – спросил он эхографа. – Все на месте?

– Выглядит прекрасно, – ответила девушка, поводя сканером по смазанной гелем параболической поверхности живота Сары. – Теперь надо, чтобы ребенок повернулся, тогда я смогу измерить позвоночник.

Она нанесла на кожу новую порцию геля и прошлась сканером под пупком. Изображение вспухло и стало нерезким – эхограф пыталась найти нужный угол.

– Сегодня ребенок немного упрямится.

– Хотела бы я знать, от кого в нем эта черта, – заметила Сара.

– Или в ней, – вставил Бен-Рой.

Эхограф продолжала исследование, передвигая одной рукой сканер, а другой что-то поправляя на контрольной панели под экраном, делала снимки отдельных частей плода, оценивала, производила измерения.

– Сердцебиение хорошее, – прокомментировала она. – Маточное снабжение кровью прекрасное. Конечности в пределах нормы…

Ее прервал взрыв музыки. Громкой, электронной. «Хава Нагила».

– Ну, Арие! – возмутилась Сара. – Я же просила выключить его.

Бен-Рой виновато пожал плечами, открыл чехол на поясе и достал мобильный телефон «Нокиа».

– Никогда не выключает, – со вздохом пожаловалась Сара врачу. Она надеялась на сестринскую поддержку с ее стороны. – Даже когда делают ультразвуковое исследование его ребенку. Включен днем и ночью.

– Ради Бога, я же полицейский.

– Ради Бога, ты же отец!

– Хорошо, не буду отвечать. Если надо, оставят сообщение.

Бен-Рой сжимал телефон в руке, но тот не переставал звонить. А будущий отец, демонстративно подавшись вперед, уперся взглядом в монитор ультразвукового аппарата. Сара хмыкнула, ей не раз приходилось наблюдать нечто подобное.

– Нет, вы только посмотрите на него, – прошептала она эхографу.

Бен-Рой продержался пять секунд, поглощенный тем, что видит на экране. Но звуки «Хава Нагилы» не стихали, резкие, настойчивые, и он начал притопывать ногой, поводить рукой, а затем заерзал на стуле, словно испытывал зуд. Наконец, не в силах с собой совладать, он покосился на телефон и, узнав входящий номер, тут же вскочил на ноги.

– Надо ответить. Это из участка.

Он отошел в угол кабинета, поднес трубку к уху и принял вызов. Сара закатила глаза.

– Десять секунд, – вздохнула она. – Удивительно, что он выдержал так долго. Ведь речь всего-то о его ребенке.

Девушка-эхограф ободряюще похлопала ее по руке и продолжила исследование. В другом конце кабинета Бен-Рой слушал и что-то негромко отвечал. Через несколько секунд он закончил разговор и убрал телефон в чехол на поясе.

– Извини, Сара. Мне надо идти. Кое-что случилось.

– И что же такого случилось? Скажи, Арие, что там такого важного, что ты не можешь подождать несколько минут, пока мы закончим исследование?

– Случилось, и все.

– Что? Я хочу знать.

Бен-Рой натягивал куртку.

– Я не собираюсь спорить, Сара. Только не с тобой.

Он кивнул голому животу жены. Кожа на нем блестела и была скользкой от нанесенного геля, в V-образном разрезе расстегнутых джинсов виднелись золотисто-каштановые жгутики лобковых волос. Его жест, похоже, еще сильнее возмутил Сару.

– Спасибо за заботу, – резко бросила она. – Зато я с удовольствием с тобой поспорю. Будь добр, просвети, что за важность, которая главнее здоровья твоего ребенка?

– Малыш в порядке, ведь она так сказала.

Бен-Рой махнул рукой в сторону эхографа, которая не отрываясь смотрела на экран, не желая вмешиваться в перепалку.

– Тридцать минут, Арие. Это все, о чем я прошу. Чтобы ты тридцать минут не вспоминал о полицейских делах и уделил все свое внимание нам. Неужели это так много?

Бен-Рой начал раздражаться и в немалой степени оттого, что сознавал, что не прав. Он успокаивающе поднял ладони, словно утешая не только Сару, но и себя, и повторил:

– Я не собираюсь спорить. Кое-что случилось, и меня срочно вызывают. Точка. Я тебе позвоню.

Он наклонился, поцеловал Сару в лоб и, бросив последний взгляд на экран, направился к двери. Уже в коридоре до него донесся голос жены:

– Видите ли, не может отвлечься. Пора положить этому конец. Даже на тридцать минут. Не желает.

Закрывая за собой дверь, Бен-Рой услышал, как девушка-эхограф принялась утешать Сару.

Ничто в жизни, думал он, не возносило его на такие вершины счастья, как перспектива стать отцом. И никогда он не испытывал такого острого чувства вины, как сейчас, когда уходил от Сары.

Больница «Хадасса» находится неподалеку от вершины горы Скопус, а пренатальное отделение почти на самом верхнем этаже здания. В ожидании лифта Бен-Рой смотрел в окно – на север, за Иудейские холмы. Вдали он различил однообразно серые дома поселений Писгат-Амир и Писгат-Зеэв. Чуть ближе – такие же грязновато-тусклые, теснившиеся в беспорядке постройки палестинских кварталов Аната и лагеря беженцев «Шуафат». Неприглядный и в лучшие времена пейзаж – уродливые ряды домов на уродливой гряде склонов, каменистых, замусоренных. Сегодня же за пеленой льющегося со свинцового неба дождя все это выглядело особенно уныло.

Бен-Рой покосился на лифт и, снова повернувшись к окну, проследил глазами извивы стены, проходившей по границам районов Шуафат и Аната и отделявшей их от остального Восточного Иерусалима. Стена была тем, что еще больше, чем служба Бен-Роя в полиции, выводило из себя Сару и заставляло произносить гневные тирады. «Какая непристойность! – ругалась она. – Позор нации. С тем же успехом мы могли бы нацепить на них желтые звезды».

Бен-Рой был склонен согласиться с женой, но не с такой горячностью. Стена, безусловно, сократила число терактов, но какой ценой! Он знал одного палестинца, мягкого, тихого человека, владельца гаража в Ар-Раме. Каждое утро в течение двадцати лет он проходил пятьдесят метров из дома к своему гаражу, а по вечерам проделывал тот же путь, возвращаясь домой. Но вдруг выросла стена, и его от места работы отгородила бетонная преграда шесть метров высотой. Теперь, чтобы добраться до своих насосов, ему требовалось идти кружным путем через контрольно-пропускной пункт Каландия, и дорога в полминуты стала занимать два часа. Подобные истории рассказывали по всей длине стены: фермерам закрыли проход к их полям, детям – в школу, разлучили семьи. Охотьтесь на террористов, уничтожайте негодяев, но зачем наказывать все население? Сколько гнева породила эта стена! Сколько новой ненависти! И кто оказался на передовой, лицом к лицу с этим гневом и ненавистью? Такие мелкие сошки, как он.

– Добро пожаловать в Землю обетованную, – пробормотал он, услышав, как за спиной открываются двери лифта.

Внизу на стоянке он сел в свою белую «тойоту-короллу» и поехал по улице Еврейского университета, затем по Дереч Ха-Шалом к Старому городу. Движение в утренние часы было неплотным, и он за десять минут добрался до Яффских ворот. Но, въехав в них, оказался в заторе застывшего транспорта. Власти города совершенствовали дорожную сеть вокруг Цитадели, и в результате ремонта два ряда проезжей части превратились в один, отчего стало трудно проехать по площади Омара ибн Аль-Хаттаба и части улицы Давида. Это продолжалось уже одиннадцать месяцев и, по всем расчетам, грозило продлиться еще не меньше года. Обычно машины здесь хотя бы ползком, но все-таки двигались. Но сегодня на перекрестке с улицей Греко-католического патриархата путь перекрыл грузовик, и все встали.