Лабиринт Осириса

Он поднялся. Халифа и Сария последовали его примеру, допили чай и вернули стаканы на поднос. Фермер позвал жену, и она вышла с детьми. Все пятеро, обнявшись, стояли на пороге своего дома.

– Я не позволю нас выжить, – повторил он.

– Никто не станет вас выживать, – успокоил его Халифа. – Мы пойдем в деревню, поговорим со старостой и все уладим. Не беспокойтесь. Все будет хорошо.

Фермер, явно не поверив его словам, пожал плечами.

– Не сомневайтесь, – повторил полицейский. – Все утрясется.

Он посмотрел на крестьян, задержав взгляд на старшем сыне, поблагодарил за чай, и полицейские направились к машине – старой, раздолбанной, покрытой пылью «дэу». Сария сел за руль, Халифа на место пассажира.

Сария поправил зеркало заднего вида, чтобы видеть крестьян, и заметил:

– Я бы тоже так поступил.

– Ты о чем? – повернулся к нему Халифа.

– Сделал бы все возможное, чтобы защитить семью. Даже если бы пришлось нарушить закон. Бедные детишки.

– Тяжелая жизнь, – кивнул Халифа.

Сария снова поправил зеркало и завел мотор.

– Я оставил несколько фунтов на поле под камнем, – сказал он. – Надеюсь, кто-нибудь из ребят их найдет.

– Вот как? – повернулся к нему Халифа.

– Пусть думают, что их оставил джинн.

Халифа улыбнулся:

– Благодаря тебе, Мохаммед, мир становится немного лучше.

– Кому-то же надо этим заниматься, – пожал плечами напарник и включил передачу. Пока они подпрыгивали, выезжая на дорогу, Халифа рылся в перчаточнике, надеясь найти запасную пачку сигарет.

Иерусалим

Как только Шмеллинг закончил предварительный осмотр трупа, тело упаковали в мешок и погрузили в машину «скорой помощи» района Хашфела, чтобы везти в Тель-Авив, в Национальный центр судебной медицины, больше известный под названием Абу-Кабир. Лея Шалев и Биби Клецман отправились в участок. Бен-Рой задержался еще минут на двадцать осмотреть одежду и сумку убитой, а затем оставил экспертов искать в часовне отпечатки пальцев – за этим занятием им скорее всего придется провести весь остаток дня.

– Хотите, пришлю вам пивка? – спросил он, собираясь уходить.

– Помилосердствуй, это же место преступления!

Бен-Рой улыбнулся. Эксперты славились двумя вещами: навязчиво дотошным вниманием к деталям и полным отсутствием чувства юмора.

– Блинциз[25]? – не унимался он.

– Отвяжись!

Посмеиваясь, он прошел через собор во двор, где забрал свой «иерихон» и засунул его в кобуру. Дождь прекратился, и небо стало светлеть – шапку облаков, словно проталины каналов в арктическом льду, прорезали голубые просветы. Бен-Рой посмотрел вверх и вдохнул свежий воздух. Бросил взгляд на часы и вернулся к застекленной конторке у входа на территорию храма. Трое мужчин в матерчатых кепках по-прежнему сидели у монитора системы видеонаблюдения. Бен-Рой просунул голову в дверь.

– Как идут дела?

– Еще не закончили, – ответила Шварц. – У них на территории больше тридцати камер. Так что потребуется еще пара часов.

Бен-Рой вошел в помещение и посмотрел на экран с десятком изображений разных частей территории: дворы, аллеи, двери, лестницы, проходы – город в городе, особый мир в большом мире. На одном кадре группа молодых людей в черном шла по брусчатке огромной площади. Они скрылись из виду, затем снова появились в сводчатом проходе перед сторожкой. Бен-Рой смотрел, как они шагали на него, а затем вышли в ворота, вероятно, направляясь в расположенную за Армянской патриархией семинарию.

– Сколько людей здесь живет? – спросил он, когда молодые люди исчезли.

– На самой территории от трех до четырех сотен, – ответил один из владельцев матерчатых кепок – крупный мужчина со щетиной на подбородке и желтыми от никотина кончиками пальцев. – И еще несколько сотен на прилегающих улицах.

– Это единственный вход и выход?

Мужчина покачал головой.

– У нас пять ворот, хотя мы пользуемся только двумя. Теми, – он махнул рукой в сторону юго-запада, – для школьников. Они открыты с семи до четырех. И этими.

– Которые закрываются?

– Ровно в десять вечера. После этого никто до утра не может ни попасть на территорию, ни выйти отсюда.

Бен-Рой посмотрел на тяжелую, обитую железом деревянную дверь и вновь перевел взгляд на экран. У входа в собор человек в форме разговаривал со священником в черном облачении с островерхим капюшоном. Судя по всему, они спорили. Священник дергал за ленту полицейского ограждения и интенсивно жестикулировал. Священники, монахи, раввины, имамы – все они не задумываясь могут сделать втык полицейскому. Такова одна из радостей поддержания порядка в самом святом городе мира.

– Собор тоже закрывается в десять? – спросил Бен-Рой.

– Как правило, он открыт только для службы: с шести тридцати до семи тридцати утра и с двух сорока пяти до трех сорока пяти дня.

– Как правило?

– В прошлом месяце его преосвященство архиепископ Петросян дал указание не закрывать собор до девяти тридцати.

– Почему? – нахмурился Бен-Рой.

Его собеседник пожал плечами.

– Чтобы у верующих было больше времени для молитвы.

Он произнес это нейтральным тоном, не одобряя и не осуждая приказ архиепископа.

Бен-Рой продолжал смотреть на экран. В кадре появился еще один священник в островерхом капюшоне и вступил в спор у дверей храма. К полицейскому тоже подоспела подмога – конфронтация усиливалась. Бен-Рой было подумал, не вернуться ли и не разрядить ли обстановку, но решил, что ему и без того достаточно расхлебывать дерьма. Попросив Шварц доставить материалы видеозаписи как можно быстрее в Кишле, он покинул монастырь и направился в участок, предоставив полицейским в форме самим разбираться со священниками. В конце концов, их этому обучали.

Дождь кончился, и движение на улице Армянской патриархии стало не таким плотным. Бен-Рой уже одолел сотню метров, когда его согнал с дороги большой фургон телекоммуникационной компании «Безек», заставив метнуться к входу в «Армянскую таверну», где до того он укрывался от дождя. Тогда ее двери были закрыты, сейчас – широко распахнуты. Фургон «Безек» проехал, и Бен-Рой уже собирался вернуться на мостовую, но, взглянув на часы, повернулся и вошел в таверну. Лия Шалев назначила совещание на четверть двенадцатого, и у него оставалось еще тридцать минут. Можно было ими воспользоваться.

Лестница вела в подвал, в сводчатый зал расположенного ниже уровня улицы ресторана. Его интерьер, как и убранство собора, был изобильным и пышным: выложенный плиткой пол, иконы на стенах, свисающие с потолка бронзовые лампы. В стеклянных шкафах множество пыльных украшений: ожерелья, браслеты, серьги, парочка фальшивых слоновьих бивней, а у подножия лестницы бар с обычным набором напитков – «Метакса», «Кампари», «Дуббоне», «Джек Дэниелс» – и более экзотичные бутылки в виде слонов, лошадей и кошек. Как только Бен-Рой спустился по лестнице, из двустворчатой, ведущей на кухню двери в углу появился молодой человек в джинсах и тесно облегающей майке компании «Томми Хилфигер».

– Привет, Арие! – воскликнул он.

– Шалом, Георгий.

Они обменялись рукопожатием, и Георгий показал на столик рядом со служебным окном на кухню.

– Кофе?

Бен-Рой кивнул, и молодой человек передал заказ в окно. Пожилая женщина, мать Георгия, кисло улыбнулась и стала кипятить воду. А Георгий, оседлав стул, сел напротив полицейского и, не обращая внимания на висевший за ним на стене знак, запрещающий курить, зажег сигарету «Империал». Имел право, поскольку рестораном владела его семья.

«Армянская таверна» и Георгий Асланян занимали в сердце Бен-Роя особое место. В прошлой жизни они с Галей ужинали здесь во время первого свидания. С тех пор он заходил сюда иногда выпить армянского кофе или пива, а иногда и перекусить – острые колбаски суджук и кебаб здесь готовили так, что слюнки текли. Они часто обедали здесь с Сарой, хотя поначалу из-за воспоминаний о прошлом ему становилось не по себе. Но после нескольких визитов неловкость прошла. Половина Старого города – половина Иерусалима – так или иначе пробуждали память – не мог же он окружить забором все эти места как запрещенные для входа. В каком-то смысле казалось даже правильным, что он брал туда Сару. Ведь она была единственной женщиной, которую он любил так же сильно, как Галю. Да к тому же он пристрастился к здешним суджуку и кебабу.

25

Израильское блюдо: тонкие блинчики наподобие французских.