Царьград. Гексалогия

– Ты пафлагонец? – неожиданно усмехнулся чиновник. – Да‑а, у меня уж глаз наметан – пафлагонцев вижу издалека. Такие же черти, как всегда и были – бедные, но гордые… Только ты гордость свою пока спрячь! – господин Цикос резко повысил голос. – В будущем, когда, может быть, добьешься известных степеней усердною службой и благоволением начальства, тогда – да, можешь себе позволить и погордиться… Вот, как я сейчас! Есть чем! Да ты не стой, в ногах правды нет, вон, садись на стул, пафлагонец!

Лешка уселся, безуспешно пытаясь спрятать коленки под подол туники.

– Одежка у тебя, конечно, не очень, – вскользь заметил куратор. – Купишь себе другую в счет жалованья…

– Вот, как раз о жалованье, – Лешка внезапно осмелел. – Хотелось бы узнать…

Чиновник захохотал, замахал руками и смеялся долго, колыхаясь всем своим тучным телом, так, что, казалось, вот‑вот рассыплется.

– Жалованье, говоришь? – отсмеявшись, куратор сузил глаза. – Экие вы, пафлагонцы, меркантильные люди! Ишь, сразу ему и жалованье подавай. Пять аспр в день – вот пока твое жалованье. Это, за вычетом праздников и нерабочих дней, получается сто тридцать два иперпира в год! Сто тридцать две золотые монеты! Ты, пафлагонец, держал хоть когда‑нибудь столько в руках?

– Нет, – честно признался Лешка.

– То‑то, что нет! – куратор снова рассмеялся, видать, настроение хорошее было – это Лешка удачно попал.

– Должность твоя будет называться – тавуллярий – ну, это по ведомости, на самом же деле – пока послужишь помощником старшего тавуллярия, Никодима Калавра, он тебе все и расскажет… Да, писать умеешь?

Лешка вздохнул.

– Ну да, – хохотнул господин Цикос. – Грамотный пафлагонец – это, я скажу, нонсенс! Значит, Никодим тебя заодно и писать научит. Об оплате уж ты сам с ним договаривайся, из своего жалованья, ха‑ха…

– Никодим! Эй, Никодим! – неожиданно громко закричал чиновник.

Скрипнув, приоткрылась дверь:

– Звали, господин куратор?

В комнату протиснулся согбенный лысенький старичок… впрочем, нет, старичком его, наверное, нельзя было назвать, скорее так – человек средних лет. Сорока там, пятидесяти. Бледное лицо его было каким‑то вытянутым, словно крысиная морда, маленькие бесцветные глазки с обожанием облизывали преданным взглядом начальство.

– Вот! – куратор холодно указал на Лешку. – Этот парень будет служить младшим тавуллярием в твоем отделе. Он из Пафлагонии – научить писать, читать, ввести в курс дела. И чтоб через месяц был результат!

– Будет исполнено, господин куратор, – поклонился Никодим. – Разрешите идти исполнять?

– Не задерживаю.

Рабочее место нового работника располагалось в торце здания, в небольшой сыроватой каморке, вдоль стен которой тянулись дощатые стеллажи с документацией, а между ними умещалось три стола, на каждом из которых стоял чернильный прибор, бронзовые стаканы с перьями и заостренными палочками – стилосами – Лешка знал уже, что такими писали на вощеных деревянных пластинках.

– Ну, вот твой стол, – шмыгнув носом, ласково кивнул старший тавуллярий.

Юноша чуть было не засмеялся – уж больно его непосредственный начальник походил на типичную канцелярскую крысу, которой, собственно говоря, и был. И точно такой же, по его мнению, должен был стать и Лешка.

– Значит, ты из Пафлагонии, – усаживаясь за противоположный стол, утвердительно кивнул Никодим.

– Да, собственно говоря, нет! – возмутился Лешка. – Это куратору так показалось, не знаю – и почему!

– Во‑первых, не куратору, а «господину куратору», – невозмутимо заметил тавуллярий. – А во‑вторых – начальству ничего не кажется, на то оно и начальство! Ему виднее. Сказано – «пафлагонец», значит – будешь пафлагонцем, хоть, может, ты македонец или из какой‑нибудь там Каппадокии. Понял?

– Угу, – угрюмо кивнул юноша.

– Ну, вот и славно, – чиновник потер ладони. – Теперь слушай и запоминай свои обязанности. Вот, посмотри на документы… – поднявшись, он взял с полки целую кипу бумаг и пергаментов и вывалил все на Лешкин стол.

– Но я пока не умею читать, – на всякий случай напомнил парень.

– Ничего, – все так же невозмутимо ответил старший тавуллярий. – Скоро научишься… Это, кстати, и в твоих интересах, не быть же тебе всю жизнь младшим помощником! Пока же уясни для себя главное. Видишь вот эти пергаменты? Что на них?

– Какие‑то записи?

– А номера видишь? Вот эти, зеленые…

– Ага.

– Зелеными чернилами – это входящие номера, они же заносятся в особую книгу – вот в эту, – чиновник похлопал рукой по увесистому тому, лежавшему на столе прямо перед ним. – Красными чернилами – наши исходящие. Они заносятся в другую книгу – журнал исходящей документации. И не дай бог их тебе перепутать! Теперь сюда посмотри… Что видишь?

Лешка пожал плечами:

– Блямбы какие‑то.

– Сам ты блямба пафлагонская! – неожиданно рассердился чиновник. – Это печати! Вот, смотри – восковая, вот свинцовая… вот эта серебряная… А вот эта… – Никодим любовно протер печать рукавом. – Золотая! Особой важности! Его императорского величества государя автократора канцелярии!

– Красивая, – согласился Лешка. – Ух ты, как у нас – с двуглавым орлом!

– А ты что, не знал, что вот уже двести лет двуглавый орел – герб царственного рода Палеологов?

– Не знал… я же пафлагонец!

– Теперь знай. И хорошенько запомни следующее, – чиновник наставительно поднял вверх указательный палец. – Простая восковая печать – срок исполнения месяц, свинцовая – десять дней, серебряная – три, ну а золотая, автократорская – всего день! За ненадлежащее исполнение – нарушение сроков – можно не только половины жалованья лишиться, но и сесть в тюрьму хорошо и надолго. Вот, в общем, главное. Есть еще вопросы?

– Есть, – Лешка кивнул и осведомился о структуре ведомства.

– Хороший вопрос, – похвалил чиновник. – Я как‑то это упустил.

Как понял юноша, ведомство, куда он поступил на службу, курировало исполнение императорских указов церквями, монастырями, госпиталями и прочими «богоугодными заведениями», расположенными как в черте города, так и в его ближних пределах… ныне весьма сжатых, благодаря нараставшей экспансии турок. Весь «секрет» делился на четыре отдела – «церквей», «монастырей», «больниц и домов инвалидов» и «приютов». Первые два считались привилегированными, но в них работало очень мало чиновников – церквями с монастырями, и кроме этого «секрета» занималось немалое число ведомств, откровенно дублировавших друг друга, так сказать, в целях добросовестной конкуренции. Что же касается оставшихся двух отделов, то те должны были функционировать вполне добросовестно – курированием больниц и домов инвалидов вообще никто не занимался, не говоря уже о приютах.

– Вот приютами‑то ты и займешься! – «обрадовал» Лешку чиновник. – На, читай… – он протянул юноше грамоту, но тут же ее отдернул. – А, ты же неграмотный… Ладно, сам изложу… Коротко – в этом документе сказано о направлении государственных средств в приюты, которые – средства – они там должны освоить в определенный срок, естественно, под нашим руководством, но дело сейчас не в этом. Нужно решить, в какой из приютов направить средства! Всего их восемь, три в самом Константинополе, и пять – в близлежащих пригородах.

– А нельзя сразу всем дать? – поинтересовался Лешка.

– Всем? – старший тавуллярий хитро прищурился, отчего еще больше стал напоминать крысу. – Можно и всем… Только – нужно ли? Сумма ведь не очень большая, на восемь частей поделить – совсем сущая останется мелочь. Надобно выбрать один. Вот ты этим и займешься!

– Я? – юноша опешил. – Что, я буду выбирать?!

Никодим вдруг засмеялся неприятным дребезжащим смехом:

– Не ты, успокойся. И не я. Есть люди и повыше нас с тобой! – он многозначительно поднял палец. – Вот они‑то и будут определять. А для того им потребуется информация… добывать которую придется как раз тебе, парень! Пять загородных приютов нас не интересуют – их все равно рано или поздно захватят турки, если уже не захватили, так что речь идет только о городских заведениях, а их всего три – приют Галаиды, что в Эксокионии, у ворот Святого Романа, приют при церкви Святого Ильи, это у площади Быка, ближе к гавани Феодосия, и приют Олинф, между церковью Апостолов и стеной Константина. Запомнил?