Страница 405 из 420
– А ты, может, и не православный?! – все больше ярился нахал. – А ну‑ка перекрестись!
– Да православный я! – пушкарь демонстративно перекрестился, и видно уже было, что терпенье его иссякло. – А вот ты, буерака, кто таков будешь?
– Слышали? А? – мужичонка яростно забрызжал слюной. – Ты кого буеракой назвал, нехристь?
– Кто нехристь? Я – нехристь? – поднявшись из‑за стола, литовец махнул кулаком… Да не попал – нахалюга оказался вертким. Однако – чудно дело – упал на пол, словно припадочный, заблажил, забился, закричал дурноматом:
– Ратуйте, православные, ратуйте! Литвин проклятый убил, как есть убил!
– А ну, кто это тут наших трогает?
Ага! Вот они, бугаины… У одного за пазухой – кистень, у другого – нож в голенище, Алексей такие хитрости враз примечал.
– А ну, рожа литовская, выйдем, поговорим один на один.
– А и выйдем!
Тут все повалили на двор, и в суматохе‑то этой, собственно, и началась драка – пушкарь снова не выдержал, ударил одного из бугаев в ухо, тот ответил, и тут уж пошло, поехало…
– На, получи, нехристь поганая!
– В рыло, в рыло бей! В рыло!
– Ага, попали, кажись!
– И поделом, поделом…
Быстро смекнув, что к чему, Алексей сноровисто метнул в дальний угол корчмы недопитую кружку. Ох, и звук же был! Словно взрыв!
Все на миг притихли, оглянулись…
– Православные! – вспрыгнув на лавку, дико возопил протопроедр. – Татарва на заднем дворе чью‑то лошадь уводит. Не чью ли нибудь?
– Ой, у меня ведь там лошадь привязана.
– И у меня!
– А ну, держи вора! Бей татарву, православные!
Драчуны вмиг бросились на задний двор, остался только брянец с разбитой губой и его оппоненты – все та же троица в лице плюгавого нахалюги и двух бугаев с лицами, явно не отягощенными печатью высокой нравственности и интеллекта, а, по‑простому говоря – с физиономиями висельников.
Один, гнусно ухмыляясь, выхватил из‑за голенища нож… Второй ухватил кистень, размахнулся…
Не то чтобы Алексея очень тревожил этот литовец, в конце концов, совершенно посторонний ему человек, не сват, не брат, даже не дальний знакомый. И все же… Все же захотелось вдруг остановить вот весь этот явный беспредел, ну нельзя же вот так подличать… Уж раз ввязался…
– Стой, стой, друже… Лучше пойдем!
Напрасно останавливал его староста.
Оп!
Носком сапога протопроедр достал в прыжке руку бугая… Нож, вылетев, упал на пол, зазвенел… А теперь – кулаком в челюсть! И тут же – почти сразу же, какие‑то доли секунды прошли – Алексей ударил поддых второго, того, что с кистенем, и – с разворота – с большим удовольствием зацепил нахалюгу – вот уж кому действительно поделом! Ага, кто‑то из бугаев дернулся – получи! С опытным человеком драться, это вам не приезжих лохов прессовать.
Припечатав всю троицу, обернулся к пушкарю:
– Беги, мужик! Спасайся!
И махнул Епифану:
– Уходим.
Вмиг – и во двор, а уж там сутолока, все бегают, орут, каких‑то татар ищут… Выскочившие из корчмы бугаины так в этой сутолоке и остались – никого им уж тут было не найти, не вычислить… Да и сам‑то Алексей давно уже потерял пушкаря из виду, да и не в нем ведь, собственно, было дело, не в пушкаре. Просто не любил протопроедр подобную базарную шантрапу, можно даже сказать – ненавидел. Вот и не удержался.
К полудню амбросиевские расторговались, накупили гостинцев, да, помолясь, тронулись в обратный путь – засветло, конечно, не успевали уже – осень, но все ж поспешали. У своей‑то деревни и лес, и болота – свои, ежели что, не сдадут, от беды укроют.
– Ну, ты что так, Алексий, – все не успокаивался Епифан. – Как ты этих шпыней корчемных… Страшные они люди – ты их пасись!
– От всех не спасешься, – прихлебывая из плетеной фляги, ухмыльнулся протопроедр. – А гнид таких давить надо!
– Ох, да ведь не передавишь всех, друже!
– И – тем не менее!
Когда подъезжали к селу, над церковью, в обрамлении золотых венчиков звезд, ярко светила луна. Почуяв конюшни, радостно заржали лошади, да и люди давно уже приободрились, едва только свернули со шляха на знакомую лесную повертку. Запахло пряным запахом сена, свежим навозом и парным молоком – запахом дома. Слышно было, как где‑то в хлевах мычали коровы, как, почуяв своих, добродушно залаяли псы, а где‑то с дальней околицы послышались протяжные девичьи песни.
Ой, ходила мамо по воду,
Ой, дид‑лало, по воду…
– Эй, девки! – свистнув, весело закричал рыжебородый Митря. – Хватит вам петь – за подарками бегите, а!
Ой, дид‑лало, по…
– За подарками? Ха‑ха! Ой, девы, – никак, наши с ярмарки вернулись!
По воду, по воду, по воду…
И тут уж – испросив разрешенья старосты – разожгли костер, прямо вот, на околице, чтоб сверкал, чтоб грел всех, чтоб было светло, и чтоб искры – до самого неба, до самых далеких звезд!
Осень. Конец октября уже, Покров недавно прошел – и хлопоты‑заботы крестьянские справлены. Теперь только охота, да промыслы… Да гулеванить можно, а когда еще‑то? Уж точно, не весной, да не летом, да не ранней осенью, а вот, как раз сейчас. Тем более – воскресенье!
– А ну, Ваську‑дударя зовите!
– Микеша, Микеша где? Он здорово на бубне умеет!
– А я на свирели могу!
– А не врешь, борода рыжая?
– Я вру?! А ну‑ка, девки, давайте в круг!
И пошло. И поехало. Музыка, песни, пляски – такой вот образовался праздник. А чего ж? Некоторые на ярмарку съездили, а другим чего ж – по избам сидеть? Вот уж дудки!
И танцы, и частушки пошли, с топотом, с переплясом:
Как водили девы‑от
Хоровод, хоровод…
Староста Епифан не выдержал – шапку оземь, да тоже в пляс. Ухватил молодуху…
Тут и Микулишна:
– От, старый черт! А ну‑ка в избу!
– Да что ты – в избу, Марфуша! – ох уж и разошелся Епифан, будто не степенный мужик – мальчик двадцатилетний. Отпустил молодуху, да к супружнице:
– А ну‑ка, покажем, как мы в молодости плясали!
– Да ну тебя!
– Что, забыла, что ли? Аль не могешь?
В общем, взял супругу на слабо, раскрутил, раскочегарил… Уж так выплясывали – любо‑дорого посмотреть. И вправду, мало кто из молодежи так сможет. Тут уменье надобно, сноровка, да и кураж…
Онфимка аж дар речи потерял, на хозяина своего глядя.
– Рот, Онфимко, закрой – ворона влетит!
– Да ну вас… Сермяшка, а ты, говорят, тоже на свирели могешь?
– Да запросто!
– А что ж стоишь, сопли жуешь? Беги за свирелью!
Как водили хоровод,
Ой, дид‑лало, дид‑лало!
– Что не пляшешь?
Алексей обернулся, увидав позади Миколаиху, ведьму. Ох, и глазищи у нее – даже сейчас, в полутьме – пылали. Или это в них отражался костер? И месяц? И звезды?
Колдунья подошла ближе – красивая молодая баба, вдовица. Улыбнулась:
– Рада, что ты вернулся. Не зря грозу навела?
– Не зря.
– Думала – сгинешь. И молилась. За тебя.
Алексей поблагодарил шепотом. Миколаиха… как же ее имя‑то? Кажется, Василиса… да, Василиса… Как Василиса Кожина, та, что партизанка, против Наполеона еще…
– Ты красивая, Василиса.
– Я знаю. Только счастья нет. Лучше бы… эх…
– Церковные не вяжутся больше?
– Н‑нет… Только владыко наш, отче Варфоломей, в гости захаживает… Чудной он, – женщина улыбнулась. – Красивый такой, статный, как добрый молодец.
– Нравится тебе?
– Что ты, что ты, то грех – так мыслить!
– Уж не очень‑то и большой. – Алексей тихонько хохотнул. – И большие грехи замаливают люди… Если он тебе нравится… и ты ему… Полагаю, ничего в том особо плохого нет. Ну грех, да… Так замолите!
– Ты так говоришь, Алексий, словно… – ведьма помолчала. – Не знаю даже, как и сказать.
– Так и не говори. А меня можешь не стесняться – я ведь у вас ненадолго.
– Я знаю. Чувствую. Жаль… Просьба к тебе есть.