Страница 50 из 66
~~~
Весь следующий вечер меня трясло. Я смотрела на серые металлические часы на стене у Бонни Мэйлер, видела, что маленькая стрелочка уже на семи, а большая приближается к половине, и спрашивала себя, действительно ли сейчас в дверь позвонит Алан. Весь день я готовилась к худшему. «Он не придет, ни за что не придет, — твердила я, тщетно пытаясь заглушить боль. — Он не придет…» Так всегда бывает. Когда очень сильно чего-то хочешь, все неизбежно проваливается. Я почти не двигалась, чтобы ничего не натворить, потому что тогда он уж точно не придет. Сидела не шевелясь и заклинала время поторопиться, а сердце с каждой минутой колотилось все бешенее. Я старалась не рисковать понапрасну: голову мыть не стала, красоту наводить — тоже. Главное, вести себя потише. Я пыталась убедить себя, что если я буду тихо сидеть в своем уголке, то Жулик, торчащий на небесах, про меня забудет и Алан благополучно прибудет ко мне на свидание. Никто не будет воздвигать нам препоны и насылать на нас проклятия. Я не хочу ожидать обещанного сорок лет, не хочу застрять на пути в Землю обетованную подобно Моисею, безмерно возжелавшему свой надел земли. С Жуликом надо держать уши востро: он ни на йоту не отступит от своих правил, никого не позволит поставить выше себя. Если я схитрю, попытаюсь приодеться, подкраситься, напялить безделушки, он обойдется со мной как с той вавилонянкой, которую терпеть не мог и клеймил на каждой странице, или с Вифсавией и Далилой, поразит меня своим гневом и отменит встречу с предметом моего вожделения.
Я делала вид, что ничего особенного не происходит и мне не так уж важно, объявится он сегодня или нет. Да и недосуг мне ждать продавца чулочно-носочных изделий — и так дел по горло. Надо работать над книгой, читать Фланнери, изучать свою душу, скупать на корню первый этаж «Блумингдэйла», пристраивать куда-то покойника в бутылке.
Бутылка из-под «Перье» красовалась на туалетном столике Бонни, и, входя к ней в комнату, я всякий раз испытывала дискомфорт. Мне казалось, что за мной шпионят, надо мной издеваются. Чудилось, что зеленые глаза с золотой каемкой насмешливо поглядывают на меня из недр бутылки, от души потешаясь над моим замешательством. Жидкость была теперь неоднородной: пепел, отделившись от воды, серыми комочками всплыл на поверхность, что производило весьма жуткое впечатление.
Наутро Бонни вскочила с кровати бодрая и свежая и вела себя совершенно как обычно. Даже не верилось, что накануне она дала себе поблажку, позволила чувствам бить через край: ничто в ее найковом облике не выдавало безутешную вдову. Вероятно, даже в минуту скорби Бонни держала себя в узде, чтобы не переступить роковую черту и не нарушить привычный порядок вещей. С утра все пошло своим чередом: пробуждение, тосты с тонким слоем масла, «Нью-Йорк Таймс», душ, припудривание носа, облачение в костюм… Бросив мне на прощание: «Чао, до вечера. Буду поздно: у меня сегодня заседание правления», Бонни отчалила, даже не взглянув на прах любимого супруга.
А я осталась наедине с бутылкой.
И заметьте, майя со склеенным ухом неотступно за мной следила. Я все больше и больше жалела, что когда-то вернула ей человеческий облик.
Мысли вихрем проносились в голове, пока я, завернувшись в купальный халат, потягивала кофе с молоком. Надо сказать, что атмосфера в квартире царила не слишком веселая и к оптимизму не располагала. Я весь день слонялась между спальней и гостиной, в надежде, что телефон не зазвонит, а значит, свидание состоится. Если же такая неприятность случится, я готовилась встретить ее на боевом посту, как отважный маленький солдатик, осушить чашу страдания залпом, не сходя с места.
Время шло, и надежда во мне крепла, предвкушение радости росло. Меня так и подмывало пуститься в пляс на белоснежном ковре, увлекая за собой обретшую ухо майю. В семь двадцать пять я спешно признала победу и пулей полетела в ванную наводить красоту.
В семь тридцать я была готова. Сложила руки на коленях, откинулась на канапе. Бирюзовая блузка небрежно свисала по бокам, поверх серых штанов. Я подушила за ушком, подкрасила губы, нанесла на скулы тональный крем.
В семь сорок раздается звонок.
Я неспешно направляюсь к домофону. Считаю шаги. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Снимаю трубку, откашливаюсь и хорошо поставленным голосом произношу: «Алло». Уолтер гнусаво сообщает, что пришел мой красавец мужчина, что он, наверное, уже у двери, поскольку не пожелал подождать в холле, пока Уолтер не объявит о его приходе, а ведь он действует по инструкции, отвечает за безопасность жильцов, и что он может поделать, если люди отказываются соблюдать самые элементарные правила. Я выражаю понимание, извиняюсь за поведение «красавца мужчины», чтобы Уолтер в следующий раз не выставил его за дверь. Прежде чем повесить трубку, Уолтер ворчит, что смазливая физиономия — еще не повод позволять себе все что угодно, а шелковый платочек никому не дает права вести себя как вздумается.
Алан трезвонит в дверь. Я все так же неторопливо опускаю трубку на рычаг и снова считаю шаги: один, два, три, четыре, пять, шесть… Подхожу к двери, отпираю три верхних засова, два нижних и с невозмутимым видом впускаю Алана, будто это заглянул на огонек мой старый приятель, или портье принес письма, или посыльный из химчистки доставил меховые пальто, или слесарь-сантехник явился ко мне по вызову с кожаным чемоданчиком и разводным ключом наперевес, и восклицаю:
— Алан? Какими судьбами? Ты уверен, что мы на сегодня договаривались?
Это и вправду он. Он пришел. На часах семь сорок три, и Алан стоит передо мной собственной персоной. Но я весь день так тряслась, что сейчас все мое существо заполняет страх, и вместо прилива страсти я ощущаю лишь озноб и испуг. Страх истязает меня, замораживает руки, зажимает все тело в стальные тиски. Я боюсь, что он уйдет, что он заскочил на минутку, что он посмотрит на меня и передумает оставаться… Страх тонкими ручейками стекает по вискам, сковывает ладони, мешает дышать. Кровь приливает к щекам и шее, проступает красными пятнами.
Я его ненавижу.
Я ненавижу его за то, что он здесь, за то, что позвонил в мою дверь. На Манхэттене тысячи девиц, и каждая только о нем и мечтает… Но при чем здесь я? Мне-то зачем все это? Как он посмел довести меня до такого состояния?
К счастью, на выручку подоспевает Кретинка, убеждает меня расслабиться, пустить ее вперед, она сама все сделает, а я посмотрю и поучусь. Намотаю себе на ус. Начитавшись женских журналов в невероятном количестве, она знает, как управляться с такими крутыми мужиками. Поводя бедром, она небрежно бросает: «Nice to see you! How sweet of you! How nice!»[44], нагромождением фраз заполняя пустоту. С видом бывалой искусительницы, которую ничем не проймешь, она отодвигает меня на второй план, и я спокойно закрываю засовы, не рискуя показаться смешной.
Алан недоуменно смотрит на меня. Его взгляд не предвещает ничего хорошего. «Это еще кто? — соображает он. — Куда делась девушка, которая вчера вечером млела в моих объятиях? Сладострастно стонала, позабыв приличия и условности? Таяла от наслаждения и целовалась со мной взасос во мраке ночи? Была послушной, как пластилин, и позволяла моим губам делать со своими все, что им вздумается? Согласна была погибнуть в дебрях парка, только бы не оказаться третьей лишней? И что это за дылда с замашками светской дамы?»
Вслух он этого не произносит и плюхается на канапе, а я, мысленно сосчитав до трех, небрежно опускаюсь напротив. С характерной интонацией Бонни Мэйлер предлагаю:
— Что будем пить? Шампанское? Виски?
Я закидываю ногу на ногу и тут же возвращаюсь в исходную позицию. Кретинка диктует мне свои правила, она не сомневается, что в эту минуту я неотразимо соблазнительна.
— Я ничего не хочу, — бурчит Алан.
— А я, пожалуй, выпью. — Мизансцена настолько удалась, что мне не хочется ее обрывать. Я лениво поднимаюсь с белого канапе и, упиваясь собственным великолепием, роняю:
44
Рада тебя видеть! Как мило, что ты зашел! Ты просто прелесть!