Щит времен

Замечание принадлежало Пьеро делла Винья, ехавшему справа от Фридриха, мужчине средних лет с вызывающе старомодной бородой, сильно убеленной сединой, в скромном платье. Глаза его сияли умом, не уступающим интеллекту Фридриха. Гуманитарий, стилист латинского языка, законник, советник, до недавнего времени канцлер, он играл роль не просто Пятницы при императорской особе, но был самым близким другом, Фридриха при дворе, изобилующем льстецами.

Вздрогнув, Эверард солгал.

— Мне почудился шум.

И про себя: «Ну и взгляд у этого типа. Что ему надо? Боится, что я сменю его в череде императорских любимчиков?»

Пьеро внезапно атаковал:

— Ха, вы отлично меня поняли.

Эверард обругал себя.

«Этот негодяй говорил по-итальянски. А я совсем забыл, что изображаю иностранца, недавно ступившего на эту землю».

Эверард улыбнулся через силу.

— Естественно, я кое-что усвоил из наречий, которые приходилось слышать раньше. Это совсем не означает, что я оскорбил бы слух Его Светлости попытками говорить на них в его присутствии. — Далее с раздражением: — Прошу синьора извинить меня. Позвольте перевести сказанное на латынь?

Пьеро сделал жест, словно бы отделываясь от Эверарда.

— Я понимаю.

Конечно, такой цепкий ум освоит немецкий, хотя Пьеро наверняка считал его грубым и неблагозвучным. Местные диалекты приобретали все большую важность как в политике, так и в культуре.

— Вы прежде производили иное впечатление.

— Прошу прощения, если меня не так поняли.

Пьеро отвел глаза в сторону и погрузился в молчаливые размышления.

«Не принимает ли он меня за лазутчика? Чьего? Насколько нам удалось установить, у Фридриха не осталось врагов, заслуживающих его внимания. Хотя король Франции, верно, доставляет хлопот», — думал Эверард.

Император рассмеялся.

— Ты предполагаешь, что наш гость намерен обезоружить нас. Пьеро? — поддел он приближенного. Фридрих бывал порой немного жесток — а то и не немного — даже по отношению к своим ближайшим друзьям. — Успокой сердце. Не могу вообразить, что наш друг Мунан у кого-то на содержании, разве только у Джакомо де Мора!

Эверарда осенило.

«Вот оно что! Пьеро терзается тем, что синьор Джакомо сверх ожиданий проявил ко мне повышенный интерес. Если Джакомо и не внедрил меня сюда. Пьеро беспокоится, не замышляет ли тот воспользоваться мною в борьбе против соперника. В положении Пьеро любой начнет видеть тени в каждом углу».

Возникло чувство жалости. «Какова судьба Пьеро в этой истории? Случится ли так, что он „снова“ падет через несколько лет, когда его обвинят в заговоре против повелителя, что его ослепят и он разобьет себе голову о каменную стену? Забудет ли его будущее, а вместо него в анналы войдет Джакомо де Мора, имени которого нет ни в одной хронике, известной Патрулю?

М-да, интриги здесь напоминают танец на бочке с нитроглицерином. Может, мне следует отдалиться от Джакомо? Хотя… Кто же лучше блистательного военачальника и дипломата при дворе Фридриха способен подвести меня к разгадке того, где именно в историю вкралась ошибка? Кто лучше него знает этот мир? Если он решил уделять мне внимание, когда император занят, а он нет, то мне следует принять оказанную честь с благодарностью. Странно, что Джакомо придумал какое-то оправдание и не поехал сегодня на охоту».

Копыта застучали. Процессия выбралась на главную дорогу. Фридрих пришпорил коня и некоторое время скакал, оставив свиту на изрядном расстоянии позади. Золотисто-каштановые волосы императора выбивались из-под шляпы, украшенной перьями. Низкое солнце высвечивало их подобно нимбу. Да, Фридрих начал лысеть, его фигура слегка отяжелела, черты гладко выбритого лица обозначились резче. (Германский тип лица, унаследовавший больше от деда Фридриха Барбароссы, чем от другого деда, Роджера II.) Но в этот момент император походил на бога.

Крестьяне, еще работавшие на соседнем поле, монах, устало тащившийся в город, неуклюже кланялись ему. Люди выражали нечто большее, чем просто трепет перед властью. Этот правитель всегда, даже в истории из мира Эверарда, был окружен какой-то сверхъестественной аурой. Несмотря на борьбу Фридриха с церковью, многие — и особенно францисканцы — воспринимали его как мистическое создание, спасителя и реформатора земного мира, посланника небес. Другие — их тоже было немало — считали его антихристом. Но все это кануло в прошлое. В этом мире война между Фридрихом и папами закончилась, император одержал победу.

Легким галопом под перезвон колокольцев охотники приблизились к городу. Главные ворота были еще распахнуты, их запирали через час после захода солнца. Особой нужды или угрозы затворять ворота не было, однако так предписывало распоряжение императора по всем его владениям. Передвижение по дорогам должно происходить в установленные часы, а торговля совершается по твердым правилам. На стиле ворот почти не сказывались изящество и вычурность Палермо, где Фридрих провел детство. Ворота, как и крепости, и административные здания, возведенные повсюду в империи по приказу Фридриха, были массивными и строго прямоугольными. Над ними под вечерним ветерком вились флаги — орел на золотом поле — герб династии Гогенштауфенов.

Не в первый раз со дня приезда сюда Эверард задумывался над тем, многое ли знает его история об этой жизни. До двадцатого века, его двадцатого века, дошли крупицы прошлого, и перед сотрудниками Патруля стояло множество других задач, не оставлявших времени для изучения развития архитектуры. Быть может, окружающий Эверарда мир не слишком отличался от истинной средневековой Фоджи. Не исключено и обратное. Многое зависит от того, как давно события выбились из колеи.

«Строго говоря, сбой произошел около сотни лет назад, когда не появился на свет папа Григорий IX, или чуть позже, когда папа умер в молодом возрасте, или не избрал церковную стезю, или случилось еще что-то. Перемены во времени, однако, не распространяются в виде простой волны. Это бесконечно сложное взаимодействие квантовых функций, которого мне никогда не суждено понять».

Едва приметные изменения вполне способны уничтожить будущее, если событие носило критический характер. Теоретически набор перемен безграничен, но они почти всегда неощутимы. Внешне все выглядит так, словно поток времени защищает сам себя, обходит роковые точки, не сбиваясь с правильного курса и не теряя изначальной формы. Порой сталкиваешься с маленькими странными завихрениями в причинно-следственных цепочках, и вот одно из них разрослось до чудовищных размеров. Перемены, однако, также создают свои причинно-следственные связи. И кто, кроме непосредственных участников событий, может знать, что произошло или не произошло в двух семействах городка Ананьи? Понадобится много времени, чтобы последствия изменений стали заметны. А тем временем остальной мир движется вперед в неприкосновенном виде.

Итак, Констанция, дочь короля Роджера II, родилась после смерти отца. Ей было за тридцать, когда она вышла замуж за младшего сына Барбароссы, и минуло еще девять лет прежде чем она родила ему Фридриха в 1194 году. Ее супруг стал императором Генрихом VI, получившим корону Сицилии благодаря женитьбе. Он скончался вскоре после рождения сына. Фридрих унаследовал причудливое королевство-гибрид. Он рос среди интриг и волнений под опекой папы Иннокентия III, который устроил его первый брак и способствовал созданию коалиции германских государств, чтобы провозгласить в 1211 году своего любимца верховным правителем, поскольку Отто VI доставлял церкви большое беспокойство. К 1220 году Фридрих победил повсюду, и новый папа Гонорий III провозгласил его императором Священной Римской империи. Тем не менее отношения папы и императора ухудшались день ото дня. Фридрих отказывался от данных им обещаний или нарушал их, и лишь в гонениях на еретиков он, казалось, выказывал некоторое уважение к Церкви. Наиболее вопиющим фактом было то, что Фридрих неоднократно откладывал исполнение обета начать крестовый поход, занимаясь подавлением мятежей и укреплением собственной власти. Гонорий умер в 1227 году.