Вкус страсти

— Поставьте меня, — велела она.

Ее голос был ровным, но Дэвид чувствовал, что ее сотрясает дрожь. Не сразу он осознал: дрожала Маргарита не от неудовлетворенного желания, страха или слабости, а от гнева, столь же грозного, как и его собственный еще несколько минут назад.

Он колебался не больше мгновения, прежде чем подойти к кровати. С величайшей осторожностью он положил Маргариту на одеяло и тут же отошел. Покорность судьбе и одновременно упрямство слышались в его голосе, когда он заговорил.

— Я не хотел причинять вам боль.

— Но причинили. — Она села, отползла к спинке кровати, оперлась на нее плечами. — Вы также унизили меня, обращаясь со мной так, словно мне не хватает мозгов и здравого смысла, чтобы правильно использовать их. Вы действительно считаете, что я не в состоянии представить, что могло произойти на дороге? Неужели вы не можете понять: точно так же, как вы уехали с определенной целью, именно важная причина заставила меня совершить эту поездку?

Она говорила так тихо, что это еще больше встревожило его. Он предпочел бы, чтобы она кричала на него, проклинала, бросила в него чем-то. Но он уловил в ее голосе и презрение и тут же недобро прищурился:

— И что же это за причина?

— Мне стало известно местонахождение женщины, которая присутствовала при вашем появлении на свет, женщины, которая знала вашу мать. Да и вашего отца тоже.

Дэвид замер — его охватило плохое предчувствие. Пытаясь не дать ей сообщить сведения, которые могли ему не понравиться, он сказал первое, что пришло в голову:

— С этой целью вы рассылали письма?

— А зачем еще? Или вы думали, что я готова предать вас? Или, возможно, вы считали, что я писала своей портнихе и торговцу шелком, прося их пополнить мой гардероб, словно какая-то придворная кокетка? Черт возьми, Дэвид, вы что, вообще меня не знаете?

При других обстоятельствах ругательство в ее устах, возможно, и позабавило бы его. Но сейчас он был не в том настроении.

— Откуда мне было знать, что именно вы задумали, если мне вы ничего не говорили об этом? Неужели вам ни разу за то время, пока вы рассылали гонцов по всей Англии, не пришло в голову отправить весточку и мне?

В ее глазах сверкнул гнев.

— Зачем? Чтобы в результате вы отдали приказ, запрещающий вашим людям выполнять мои распоряжения? Запретили бы мне покидать территорию крепости? Ну уж нет!

Чтобы поступать так или иначе, руководство мужчины мне не нужно. Как и его разрешение.

— Неужели вы не принимаете в расчет тот факт, что я несу ответственность за вас, за вашу жизнь? Что Генрих потребует от меня объяснений, если вас убьют в то время, когда вы находились под моей защитой?

— Под вашей защитой? О какой защите вы говорите? Ведь вас не было здесь, и я понятия не имела, когда вы возвратитесь. Вы могли умереть, и я бы об этом не узнала, вас могли убить, захватить в плен и казнить, замучить, искалечить, оставить умирать от голода в какой-нибудь яме в темнице.

Дэвид растерянно заморгал, мысленно признавая справедливость ее слов и то, что она, возможно, боялась за него точно так же, как он боялся за нее. Однако он не собирался оставлять все, как есть.

— Вам не следовало так торопиться туда, где вы обнаружили эту женщину, если вы были именно там. Вы могли бы дождаться моего возвращения.

— А вы бы поехали туда? Или вы отложили бы эту поездку до той поры, пока не будет подавлено восстание Уорбека? Разве не важно было узнать, что может сообщить эта монахиня? И это оказалось действительно важно, Дэвид. Очень важно.

— Вы о чем? Я говорил вам прежде и говорю вам опять: я не Эдуард V. Что бы я ни заявлял, уходя от Генриха, в моих жилах нет ни одной капли королевской крови.

— О, есть, и еще сколько! — мягко, но убежденно возразила она. — Да, есть.

Он недоуменно смотрел на нее, а покалывание в затылке переместилось на клеймо на плече, где возникло пульсирование в такт биению сердца. Он испытывал невыносимую боль, и чтобы она отпустила его, должно было оказаться правдой то, что он законнорожденный Плантагенет, а не брошенный бастард, побочный результат минутной королевской прихоти. Боль не имела никакого отношения к коронам или престолам: речь шла о знании, кто он такой и где его место.

— Это невозможно, — произнес он негромко, поскольку ком в горле мешал ему говорить.

— Возможно.

И она все ему рассказала. Она описала женский монастырь, келью, старуху и ее бессвязный рассказ. Она поведала об ужасе клеймения беспомощного младенца, о том, как от него избавились, спрятали и в конце концов потеряли.

— Вы же не... — начал он, но замолчал и попробовал начать иначе. — Как можно было упустить из виду нечто настолько важное? Это же был сын короля и наследник престола! Как можно было позволить этому случиться?

— Вас не упустили из виду, — сказала Маргарита. Ее лицо посерьезнело, когда она соскользнула с кровати и подошла к нему. — Скорее ваше появление на свет проигнорировали, как и законную помолвку вашей матери и заключенный между нею и вашим отцом брак, потому что Эдуард, тогда молодой и ветреный, решил, что ему нужна Елизавета Вудвилл, а она отказалась отдаться ему без брака. Он всегда был человеком, которым управляли желания. Но вас держали рядом с престолом, в женском монастыре около Вестминстера, на тот случай, если незаконная королева не родит сына. Если помните, первые три ребенка ее и короля были девочками. Он спрятал вас на тот случай, если у него так и не родятся сыновья, спрятал, но поставил на вас клеймо, как доказательство вашего происхождения. Но затем Вудвилл родила ему Эдуарда и Ричарда, и потому...

— И потому от меня отказались, — отрешенно произнес Дэвид.

— К тому времени леди Элеонора, ваша мать, уже умерла. Удобно, не правда ли? А монахиню, ухаживавшую за ней, когда вы родились, заперли в отдаленном монастыре, рассчитывая, что со временем она обо всем забудет, как это случилось со многими женщинами в тех стенах. Только они забыли, что женщины болтают даже в монастырях, тем самым поддерживая и оживляя память о себе и своей жизни.

— Нет, — заявил Дэвид, упрямо отказываясь верить. — Это, конечно же, ошибка, выдумка старухи, которая уже сама не понимает, где сон, а где явь. Моя мать была, скорее всего, просто очередной женщиной Эдуарда, которую отправили в монастырь, чтобы прикрыть позор.

Маргарита вцепилась в его латы и затрясла его.

— А как же клеймо? Зачем Эдуарду ставить свое клеймо на какого-то бастарда? Это не имеет никакого смысла, если только он не хотел узнать вас, узнать ребенка, названного Эдуардом в честь своего отца, когда настанет время.

— Вы не знаете, что он сделал, ведь все, на что вы можете положиться, — это слово старухи. Клеймо я мог получить в результате несчастного случая, как я уже говорил, и оно вообще никак не связано с Эдуардом IV.

— Вы на него похожи, Дэвид, — сказала она, решительно глядя ему в глаза, словно пытаясь убедить его поверить ей.

И он хотел ей верить. О да! Он никогда и ничего так не хотел. Но эта зарождающаяся в душе вера, какой бы слабой она ни казалась, открывала такие захватывающие возможности и приводила к таким грозным решениям, что у Дэвида голова шла кругом.

Вопрос, который был для него самым важным, состоял в следующем: известна ли эта история еще кому-нибудь, и если да, то считают ли они ее правдивой? Не в этом ли крылась причина происходящего? И если так, кто за этим стоит? Может, лидер восставших Перкин Уорбек? Или все-таки Генрих?

— Клянусь Богом, моя леди, — воинственно прошептал Дэвид, — вы открыли ящик Пандоры! Ну скажите, зачем?

Улыбка у нее получилась напряженной.

— Вы действительно думаете, что ситуация изменилась бы?

Превосходный вопрос. Если бы только он знал ответ...

— Дэвид, Дэвид, — сказала она и снова встряхнула его, — вы — король. Вы должны принять это. Принять, а затем решить, что делать дальше.

— Маргарита, король — Генрих. Он получил корону по праву оружия, в битве при Босворте.