Вкус страсти

— Прочь — откуда? Прочь... прочь — куда?

В ее голосе звучала ярость. Вот вам и женская благодарность!

— Прочь от напыщенного дурня, выбранного вам в супруги. А куда — что вам за дело?

— Еще какое дело, ведь я вас совсем не знаю! — Она попыталась обернуться, увидеть его лицо, но это было невозможно и из-за его шлема, и из-за непослушной накидки на ее волосах.

— Узнаете, — коротко отозвался он, наслаждаясь тем, что ее ягодицы подпрыгивают в такт хода лошади, прижимаясь к месту, в котором сходятся его бедра; упругостью ее живота под его рукой; даже дрожью, пробиравшей ее каждый раз, когда она ощущала его прикосновения там, где, скорее всего, ее не касался еще ни один мужчина.

Она явно восприняла его слова как угрозу. Возможно, на это он и рассчитывал.

— А кстати, — снова заговорил он, и его голос отозвался в нагруднике басами, — хорошо ли вы знаете мужчину, с которым собрались под венец?

— Но причем здесь это? По крайней мере, лорд Галливел может похвастаться тем, что удостоился монаршей милости.

— Так значит, Генрих решил, что настала пора вам выйти замуж.

— Уж конечно, не по своей воле я собиралась сочетаться браком.

— Вы намеревались до конца своих дней остаться старой девой?

Она снова попыталась сесть прямо.

— Что такого вам обо мне известно, сэр, что вам хватает дерзости задавать мне подобные вопросы?

«Какой острый у нее язычок!» — подумал рыцарь, снова властно прижимая даму к себе.

— Благодаря моим глазам мне известно многое.

— Вы хотите сказать, что именно так я и выгляжу? В таком случае даже не представляю, с чего бы вам утруждать себя моим похищением.

— Вы меня неверно поняли. Ничего подобного я не подразумевал.

— Но что же тогда вы...

Он не дал ей договорить, прошептав в самое ухо, отчего ей стало щекотно:

— К тому же похитить вас, леди Маргарита, оказалось делом несложным. Что же до причин моего поступка — возможно, вам стоит о них поразмыслить, хорошенько поразмыслить.

Если она и сказала что-то в ответ, он этого не услышал. Больше она не заговаривала, и миля за милей проносились под ногами его могучего боевого коня в полном молчании. Однако он тешил себя надеждой, что миледи наконец покорилась ему. Он буквально слышал ее мысли — сменяющие друг друга планы побега, когда они будут вынуждены остановиться, и планы жестоко отомстить ему за дерзость. Рыцарь нисколько не сомневался в том, что она непременно попытается осуществить и те и другие планы, если ей предоставить такую возможность — или хотя бы намек на возможность. Но он никак не мог позволить ей преуспеть в своей затее. Нет, этого никогда не будет, и неважно, что он прекрасно понимал ее порывы.

С ним она будет в относительной безопасности. Однако стоит ей освободиться от его хватки — и она превратится в нежного зайчонка, брошенного прямо под нос рыскающим охотничьим псам.

Возможно, она вообще очень нежная. Ведь она приказала сопровождавшим ее всадникам сдаться, а не бросаться в бой, тем самым упредила какие-либо попытки спасти ее. Любая другая благородная дама из известных ему трусливо спряталась бы за спинами охранников, пусть бы их кровь — всех до единого — хлынула ручьем и забрызгала ей юбки. Но немало о ней говорил и тот факт, что суровые воины, состоявшие в ее охране, даже не подумали перечить даме. Рыцарь не стал совершать общепринятую ошибку и полагать, будто сделано это было из страха — то ли перед самой леди Мильтон, то ли перед бароном Бресфордом, платившим им жалованье. Вовсе нет: таким образом они оказали ей почтение, испытываемое в результате многолетнего общения с ней. Ее ценили за доброту, справедливость и щедрость ко всем, кто оказывался вблизи нее, под кровом ее зятя. Рыцарь уже сталкивался с подобным отношением, много лет тому назад.

Глухой стук копыт приближающихся всадников заставил рыцаря мгновенно обернуться. Но это был всего лишь Оливер Сиенский, товарищ по турнирам, ставший его оруженосцем около трех лет назад. Итальянский друг рыцаря не потревожил даму ни словом, ни взглядом, а лишь склонил свою темноволосую голову, указывая рукой на мрачную проселочную дорогу, отходящую от тракта немного впереди. Несомненно, по этой дороге можно было добраться до укрытия, которое оруженосец отыскал, чтобы обеспечить отряду отступление. Сам рыцарь, его оруженосец и все всадники, один за одним, свернули с тракта и очутились в сумрачном зеленом туннеле, образованном сплетенными ветвями деревьев, вплотную подступавших к изрезанной рытвинами дороге.

Солнце опускалось за горизонт. Хотя сумерки были долгими, их тусклый свет практически не проникал вглубь леса, никогда не знавшего ни топора, ни клина, не слышавшего натужного кряхтенья и громких криков тех, кто заготавливал древесину для флота его величества или для феодалов. Из-под громадных ветвей выползала сырость, а с ней и влажные запахи лишайников, гниющей листвы и выбеленных костей мелких животных. Всадники все больше углублялись в лес, и каждое их движение отдавалось эхом и впереди и позади, так что они уж было, решили, что их преследуют. Однако ни один из преследователей так и не появился.

Но вот, наконец, в прохладном воздухе стал ощущаться запах костра. Вдалеке появились огни. Они множились и мерцали в окружающем мраке. На фоне ярких языков пламени резко выступал темный силуэт домика дровосека, немногим больше обычной хижины. За его ставнями из грубо обтесанных досок мерцал свет ламп, а из отверстия в крытой тростником крыше поднимался дым. Рядом стояло строение, очевидно, некогда служившее конюшней, а к нему притулился низенький сарайчик, где, похоже, раньше держали свиней.

Рыцарь остановил коня перед домом, в то время как Оливер и остальные пустили коней легким галопом к кострам, откуда доносился дразнящий аромат жарящейся свинины. Дама, бедром прижимавшаяся к его животу, по-прежнему хранила молчание, а ее тело стало жестким, как накрахмаленный монашеский повойник. Она молча смотрела на жалкое жилище — единственное укрытие, которое ей мог предложить лес.

В нем закипало раздражение. Конечно, домик — не пасторская обитель, не окруженный крепостным рвом замок и не родовое гнездо, но там чисто, сухо и безопасно. Ему в свое время доводилось ночевать в куда худших условиях — и, несомненно, доведется еще не раз. Уж одну-то ночь леди Маргарита может здесь провести.

— Зачем мы приехали сюда? — сдавленным голосом спросила она.

Чего она боялась? Быстрой случки, после чего ее отдали бы на потеху солдатне? Или соломенного матраса и одного покрывала на двоих, его готовности согреть ее ночью в обмен на право залезть к ней под юбку? Он мог бы это выяснить, если бы захотел.

Однако боль в чреслах заставила его подумать о том, что он может оказаться не в состоянии противостоять соблазну разграбить нежное сокровище, формальным обладателем коего стал.

И тем не менее даже предположение, что она могла счесть подобное развитие событий возможным, оказалось для него оскорбительным.

— Это наш кров на ночь, миледи, — сдержанно и сурово пояснил он.

— Наш. — О, сколько презрения можно вложить в одно-единственное слово!

— Как иначе? Нам нужно где-то спать. — Теперь, когда скачка закончилась, он чувствовал, как нервно, прерывисто дышит Маргарита.

— Я предпочитаю спать в отдельном помещении.

— Одна, без защиты, в окружении солдат? Очень неразумно, миледи.

— А вы, сэр, должны служить мне защитой от них? Простите, но я считаю это... весьма сомнительным исходом.

В этих словах звучал вызов, как и в ее решительно расправленных плечах, в горделиво вздернутом подбородке. Рыцарь мысленно улыбнулся. Он вовсе не хотел запугивать ее.

— Будет так, как я сказал.

Она откинула с лица покрывало, обернулась и посмотрела ему в глаза, которые трудно было разглядеть в сгущающихся сумерках. Темные шнурки ее бровей сошлись на переносице, придав суровость ее чертам. Ее взгляд пронзил сердце рыцаря, и он теперь был рад тому, что дама не может увидеть его лица — шлем с забралом надежно укрывал его от ее взора.