Мафия

– Да нет пока. Немножко директорша нервничает.

Парни скрываются.

– Все равно не боюсь! Ничего со мной не сдела­ешь! – упорствует Тушина.

– Зачем меня бояться? Ты бойся, что Стасик опять на развод подаст. Прошлый раз Кира чуть в Кащенку не угодила, верно?

– Не понимаю… чего вы добиваетесь? – выговаривает Тушина после паузы.

– Да пустяки. Откроем лабораторию по качеству. Обо­рудование мое, люди мои. В их дела чтобы никто не лез. Второе – сменишь кладовщика, я пришлю кандидатуру. Через неделю надо приступить к работе.

Тушина постигает наконец смысл всей истории. Страх, отвращение, протест легко читаются на ее бесхит­ростном лице.

– Вот оно что!

Садится к столу, что-то размашисто пишет.

– На, подавись! Взяли?

Хомутова читает написанное заявление:

– «Прошу освободить от занимаемой должности». И чем же это Кире поможет? – изумляется она. – Как тебе ее не жалко? Нет, какая-то ты баба легкомысленная. Ведь еще только с почты повестки понесут – уже вокруг начнется шу-шу-шу. Слыхали, Тушина-то дочка… А у тебя их еще две. На них, думаешь, не приготовлено? Все прахом пойдет. Нет у тебя выхода, пойми!

Кажется, Тушина начинает-таки понимать.

Хомутова забирает деньги, кроме одной упаковки.

– Будь здорова, старуха, не кисни, – и идет к выходу.

В последнем всплеске ярости Тушина швыряет пачку ей вдогонку, метко попадает в спину. Хомутова денег не поднимает, отталкивает назад носком туфли:

– Оставь на мыло, как надумаешь вешаться. Веревки у тебя свои… Ты, дура, цени, что я про внуков не напоми­наю, – и без малейших сомнений подытоживает: – Стало быть, через неделю.

Вторая половина дня. В хорошем настроении Ардабьев после работы возвращается домой. В авоське нехитрые покупки.

Что-то вспомнив, приостанавливается и, поколебав­шись, идет позвонить в автомат.

В кабинете Знаменского звонит телефон. Знаменский снимает трубку:

– Да, я. Секунду, Владимир Игнатьевич. – Прикрыв микрофон, сообщает сотрудникам, с которыми шло ра­бочее совещание: – Извините, мой подопечный. – И в трубку: – Что-то вдруг пропали. Не звоните, глаз не кажете… Работы у всех много. А я, грешным делом, ре­шил, что вас смутила встреча в моем кабинете. Угадал?.. Верю, что собирались подробно объяснить. Но хоть в двух словах?

Ардабьев мается в телефонной будке: – Я расскажу, как все было. Пал Палыч… Почему мы друг с другом знакомы в лицо. В двух словах не объяснишь. Тут замешан человек очень несчастный… Хорошо, приду обязательно. До свидания.

Отошел от телефона, вспомнил, что авоська осталась в будке на крючке, вернулся, взял.

Через некоторое время в не очень людном месте около него тормозит машина, открывается задняя дверца.

– Простите, можно вас на минутку? Не скажете, как нам проехать…

Отчего не помочь людям? Ардабьев наклоняется к машине, и тут железные руки хватают его за голову, кто-то подпихивает снаружи.

Он втащен внутрь, «Волга» спокойно отъезжает и скрывается.

…Его вводят в комнату, голую и лишенную примет. Окно забрано металлическими прутьями. Стол, два стула, обтянутая клеенкой медицинская кушетка. В комнате ра­душный Феликс да провожатый застыл у двери.

– Извините, Владимир Игнатьевич, за такой способ знакомства. Садитесь, пожалуйста. – Несколько секунд приглядывается к собеседнику. – Хотим взять вас на работу. Зарплата… ну, чтоб не торговаться, в двадцать раз больше вашей нынешней. А то холода уже, а вы бегаете в летнем плащике.

Ардабьев догадывается, уже почти знает, чего от него хотят.

– Какая работа? – тяжело спрашивает он.

– Лаборатория с прекрасным импортным оборудова­нием. Трое помощников. Заведуйте, командуйте. Сырье – верхушки конопли.

Конец мирной жизни, конец счастью. Над Ардабьевым раскалывается и рушится его небо.

– Ну почему я?! – вырывается у него со стоном.

– Отвечу. Вы дипломированный химик. И ваше прошлое… прямо обязывает сделать вам подобное предложе­ние. А раз предложение сделано – сами понимаете, выбора нет, будете работать.

Ардабьев поднимается, медленно свирепеет:

– Не буду.

– Владимир Игнатьевич, должен вас уговорить, зас­тавить, как угодно, потому что время не терпит, а в запасе у нас такого же человека нет.

– Слушайте, вы, я через ад прошел, чтоб с этим кончить! Я все это ненавижу!

– Знаю, бросили. Мы это оценили. Знаю, что, когда сели, ни на кого показаний не дали. Такие качества нам очень подходят. И к тому же не трус – отлично будете работать. Ну, по рукам?

– Нет.

– Вы начинаете меня раздражать. Лаборатория гото­ва, сырья навалом, покупатели ждут!

Он быстро выходит и через минуту возвращается с готовым решением:

– Домой сообщим, что вы в командировке. А вас снова посадим на иглу. Четыре-пять сеансов – и вы наш.

– Только не это! – пятится Ардабьев к стене.

Из-за спины Феликса выступают «псы», один из них держит шприц.

Ардабьев, сопровождаемый Валентиновым, поднима­ется по лестнице своего дома. Отчаявшийся, глубоко несчастный человек.

Жена не должна знать, что случилось в действитель­ности. Еще ринется его спасать. А им ничего не стоит с ней расправиться.

Но и скрыть, что он под кайфом, невозможно. Нужен разрыв. Он ничего больше не способен ей дать, кроме страданий. Потому Ардабьев и ведет с собой Валентино­ва, чтобы сыграть для жены маленький, но сокрушитель­ный спектакль.

На площадке он медлит, прихватив зубами нижнюю губу.

– Может, не надо? – бормочет его спутник.

Ардабьев отпирает дверь и входит в квартиру, оставив его за дверью.

Появляется Вероника:

– Володя!

Ардабьев улыбается во весь рот, распахивает объятия. Но прикоснуться к ней не успевает: она конечно же заметила неладное.

– Что с глазами?.. Володя!!

– А-а, не разводи! – беспечно говорит Ардабьев. – Мне хорошо, мне прекрасно!

– Боже мой… все снова…

– Если такая цаца, пойду жить к Димке. Помнишь Димку? – и он впускает Валентинова. – Я буду у него заместо собачки… – жалко посмеивается тот. – Ем мень­ше и выводить не надо, еще сам…

Потрясенная Вероника отступает в комнату.

Ардабьев, держа за плечи Валентинова, направляется следом. В комнате начинает собирать вещи.

Валентинов для него щит против жены. При посто­роннем, да еще неприятном человеке та не станет произ­носить никаких слов и не поколеблет его решимости. Совсем бы хорошо, если б удалось взрыв ее эмоций перевести в гнев. В паре с Валентиновым опять же больше на это шансов.

Вероника молча следит за мужем. Заново полюбив, опять терять все ей горше, чем в первый раз. Скорей бы ушел, чтобы не сдерживаться, расплакаться в голос!

Ардабьев продолжает изображать развязность, бес­смысленно хватает то, другое. Нет у него сил по-настоящему укладываться. Чувствует, что может не выдержать роли. Вот сейчас хлопнется жене в ноги – и расскажет правду.

Скомкав наспех рубашки, он выбегает из квартиры.

– Ты уж нас извини, – говорит Веронике на прощание Валентинов.

На лестнице Ардабьев стоит, упершись в стену лбом. Валентинов подбирает со ступеньки рубашки.

– Пошли, Володя… У меня есть для отпада.

– Не хочу! – взрывается Ардабьев.

– Захочешь, Володя. Все сгорели карусели…

…На берегу подмосковной реки накрыто брезентом тело, видны только ступни в размокших мужских ботинках.

Лейтенант милиции дописывает что-то в блокноте, опрашивая небольшую группу людей, в основном мужчин.

Привезшая его машина с мигалкой стоит неподалеку.

Люди начинают понемногу расходиться, когда подъезжает «скорая помощь».

Врач только приподнимает край брезента со стороны головы и сразу опускает.

– Уже месяца два… – говорит лейтенанту. – Я вам труповозку пришлю, – и быстро направляется к «ско­рой», которая уже разворачивается.