Страница 18 из 18
– Старое дерьмо.
Коваль вынимает руки из карманов, парни – финки, но тут налетают «псы». На ошеломленную шпану наставляют пистолеты, командуют:
– Бросай лезвия!
Финки падают на асфальт. Черная «Волга», вооруженная охрана… понять, с кем столкнулись, парни не могут и на всякий случай лепечут:
– Товарищ генерал… ошиблись…
– Не лезьте, – цыкает на «псов» Коваль, короткими ударами сбивает двоих парней с ног, приказывает: – На колени!
Те повинуются.
– А ты мочись на них. Не понял? Пис-пис-пис… Выше! За шиворот, на голову!
И пока третий справляет малую нужду на своих приятелей, отчеканивает:
– Чтоб я вас здесь больше не видел. Здесь Я хожу!
У Вероникиной двери он нашаривает в кармане ключ – на отдельном кольце с брелком. Отпирает.
На полу в коридоре, раскинув рукава, лежит платье, перчатки почему-то валяются, туфли.
Коваль переступает через них, удивляясь непривычному беспорядку, входит в комнату.
Вероника сидит перед туалетным столиком и раскрашивает лицо. С криво подведенными чуть не до висков глазами, с ярким пятном рта – оно похоже на маску.
– Здравствуй, малышка.
Она поворачивается к нему на пуфе:
– Я одинокая кукла Ника. Хотите познакомиться?
Полагая, что это очередная игра, Коваль раскланивается:
– С такой ослепительной девушкой? Весьма счастлив!
– Вот я тебя и обманула! – неприятно хохочет Вероника. – Ты меня не узнал! А я тебя зна-аю.
– Ну и ладно, хватит. Умойся.
Но она снова отворачивается к зеркалу.
– Я сегодня одна. Никого не слушаюсь, – и неверным движением опрокидывает флакон духов.
– Ты пьяна? – поражен подозрением Коваль.
– Не-ет, – хитренько тянет девушка, как ребенок, ждущий, чтобы угадывали дальше.
– Что с тобой? – Иное подозрение, куда страшнее, берет его.
Он подходит, как по воде, поднимает руку Вероники. На сгибе у локтя – свежий след укола. И бесспорные следы нескольких прошлых!
– Колешься?!
– А что… так веселей, а тут ску-учно… У него дела… дела, зачем?.. Он сегодня не придет.
Она делает несколько танцевальных па, подпевая вместо аккомпанемента.
Расслабленно падает на диван, смеется.
– Мне хорошо. Давай познакомимся.
Коваль встряхивает ее за плечи:
– Ника! Ты узнаешь меня? Ника!
Сознание ее на миг немного проясняется.
– Д-а… Здравствуй.
– Ты понимаешь, что ты сделала? Ты же станешь ходячим трупом! И я должен это видеть?
Но она уже снова во власти дурмана.
– Нет, он не придет. Я красивая кукла Ника.
Возбуждение постепенно покидает ее.
– Это его подарки… Я все выкину… – бормочет она, растягиваясь на диване.
Если бы Коваль умел плакать – он бы плакал. Но он только говорит через силу:
– Ты для меня была… в этом грязном мире… ты одна.
– Я всегда одна, – сонно доносится с дивана.
Коваль долго молчит.
Наконец, стоя над Вероникой, подводит итог:
– Тебя больше нет. Это не ты. Та спит беспробудно.
И он уходит.
Наутро он сажает Веронику в машину. О вчерашнем ни слова. Она слегка тревожится, но старается это скрыть.
– Куда мы едем?
– Я хочу представить тебя маме.
Веронике странно, о матери Коваля никогда не было речи.
Машина трогается, вторая – в некотором отдалении.
– Ты вчера не был? Я так спала, ничего не слышала.
Это проверка, она не уверена, что все помнит.
– Я был занят.
– А где живет твоя мама?
Коваль молчит. То, что они подъезжают к кладбищу, тоже странно, но, привыкнув подчиняться Ковалю, девушка покорно идет рядом.
У могилы матери Ардабьева Коваль задерживается и, поколебавшись, кладет на нее одну из трех гвоздик, которые несет.
К своей матери приходит с двумя цветками, заменяет ими прежний почерневший букетик.
– Мама, прости, одну твою гвоздику я отдал другой матери. Я чувствую, с ее сыном что-то неладно… А это Ника. Вероника. Я привез ее с твоей родины. Из Касимова. Она похожа на тебя. Как чистый родничок… Но ты все знаешь. Придется расстаться.
Вероника все поглядывает то на него, то на памятник: ей то ли смеяться впору, то ли плакать. Но не решается прервать медленный монолог Коваля.
– Я теперь долго не приду. Ты поймешь…
Коваль делает шаг назад, надевает шляпу.
У ворот Вероника нарушает молчание:
– Странно… но здесь красиво…
– Помолчим до дома, – останавливает ее Коваль.
…Туалет дискотеки.
Тот же торговец снабжает роящихся возле кабинки юных наркоманов.
Появляются и те трое в одинаковых курточках, напоровшиеся у мостика на Коваля.
– Здорово, Боря! Нам этого – вж-ж-ж, – и спрашивающий изображает пальцем винтовое движение вверх, дескать, вздернуться.
– Чтоб сказку сделать былью, – добавляет второй.
– Кончилось. Сегодня только полегче.
– Ну давай полегче. А завтра будет?
– Будет.
– Сытный стал харч. У фирмачей тянешь?
– Нет, свои научились гнать.
Долго неподвижно сидит Коваль в квартире Вероники около кровати. Затем поднимает подушку в изголовье – под ней застывшее лицо девушки.
Вероника мертва.
Рука Коваля поправляет ей волосы, закрывает глаза.
И удаляются его грузные шаги.
Коваль выходит из дома. Разжимает ладонь – ключ с брелком от двери падает в грязную лужу.
Один из «псов» в машине, другой прохаживается.
Коваль показывает, что хочет сесть за руль, телохранитель освобождает место. Оба, как обычно, намерены усесться сзади. Но Коваль рвет с места, заставляет их отпрыгнуть, разворачивается на скорости и уезжает.
…Едет где-то за городом. Темнеет. Он сворачивает на боковую дорогу, ставит машину на обочину. Кладет голову на скрещенные на руле руки и, как нередко бывает с человеком после страшного потрясения, засыпает.
Размахивая игрушечным пистолетом, к Хомутовой вбегает сын:
– Ма, го-ти, го-ти!
– Какие гости, тебе уже спать пора, маленький мой.
– Го-ти!
И тут она слышит посторонний звук, круто оборачивается.
В дверях милиция: Томин, Сажин и несколько офицеров.
Хомутова застывает.
Каким-то чутьем больной ребенок улавливает состояние матери и, защищая ее, нацеливает на пришельцев свое оружие:
– Бах! Бах! Бах!
Коваль просыпается в том же положении, как уснул – на руле.
Непонимающе осматривается, трет затекшую шею. Почему он здесь?
Задним ходом выбирается на большак.
У сельской водопроводной колонки тормозит. Опускает узел галстука, обливает ледяной водой небритое лицо.
…Он подъезжает к дому Вероники, как-то косо и неловко ставит машину боком на тротуар.
Поднимается к квартире. Ищет по карманам выброшенный ключ. Не находит, звонит в дверь. Ждет, прислушивается. Снова звонит. Бормочет: «Где Ника?» Опять безуспешно ищет ключ.
Пожимает плечами, садится на ступеньку…
Поднялся, позвонил последний раз. Пошел вниз. Моторика у него какая-то сорванная.
Он удаляется от подъезда, даже не взглянув на оставленную машину.
…Устало идет по набережной. Вот и любимый островок, где течет своя обособленная жизнь. Дым из трубы. Лает собака.
И вдруг, как оглушающий внутренний удар, – воспоминание, что случилось. В глазах огромная боль. Она растет, делается непереносимой, и в миг, когда он, кажется, закричит, из-за спины раздаются паскудные голоса:
– Здорово, генерал!
– Один сегодня?
С той же болью в глазах, весь в ней, Коваль автоматически поворачивается на голоса.
Три ножа нацелены на него. Те самые парни, которых он здесь проучил.
– Хочешь умереть стоя или на коленях?
Коваль отворачивается от них, словно от чего-то несущественного, смотрит на островок, начинающий таять. Все тише и тише лает собака.