Мафия

Желчный, как верно определил Феликс, болезненно жаден.

– Оброк желаете, да? Да кто бы полез в такие дела, как наши, если делиться прибылью. Потому рискуем, что на копейку рубль нарастает. Не знаю, как другие, а я столько взяток раздаю… если вы еще начнете обирать – да лучше на завод к станку!

– До чего мужики глупый народ, – посмеивается Хомутова. – Ну… как у нас говаривали в заключении, не хотите по-плохому, по-хорошему хуже будет, – и на­правляется к машинам.

Феликс, чуть поотстав и с оглядкой, идет за ней.

«Псы», Мордята и прочие сопровождающие лица на­пряжены: если будет драчка, то сейчас.

Но Морда со спутниками, тоже пятясь, благополучно отступают.

И вот все в машинах.

Обе не договорившиеся стороны медленно разъезжа­ются задним ходом, чтобы не разворачиваться, подстав­ляя бок.

…Желчный входит в лифт вместе с человеком помо­ложе, наживает кнопку 10.

– Не очень мы над вами вчера резвились? – вежливо­сти ради спрашивает сосед. – День рождения.

– Через неделю у меня юбилей, возьму реванш, – обещает желчный.

Он выходит на своем десятом этаже, лезет за ключом, и тут рука в толстой перчатке – чтоб не прокусил – крепко зажимает ему рот и нос.

Его подкараулили трое «псов». Сообща выворачивают ему руки за спину, ведут к заблаговременно открытому окну до пола на лестничной площадке.

Сильно толкают наружу.

Короткий крик.

С улицы видно, как летит вниз долговязая фигура.

В это время второй делец, флегматик пижон, готовит трубку с длинным мундштуком для курения опиума.

Клиент в наколках ждет, сидя на койке.

Койки, вернее, топчаны размещены по периметру комнаты изголовьем к стене, и на них лежат человек восемь в разной степени опьянения – кто уже в полной прострации, кто еще потягивает очередную трубку. Боль­шинство полуодето. В стене, подключенный к вентиляционному накалу, гудит мощный вентилятор. За окнами поздний вечер. Это квартира, оборудованная под притон наркоманов.

Во второй комнате в пульсирующем свете цветомузыки мечутся в танце несколько пар, употребивших взвин­чивающие снадобья.

В передней дежурит тип лет тридцати с литыми кула­ками – привратник и вышибала; он участвовал во встре­че на природе.

Раздается сигнальный звонок в дверь: длинный, три коротких, длинный. Вышибала смотрит в глазок.

Появляется бдительный хозяин и тоже смотрит в глазок, успокаивается, сам открывает дверь с пятью зам­ками.

В притон барски вваливается импозантный мужчина, растрачивающий последние мгновения средних лет.

– Ох, устал! – жалуется басом он хозяину, скидывая плащ и охорашиваясь. – Но играл сегодня, как бог. Кого-то ранили стрелой… средние века… житуха… А теперь как белка в колесе, дышим окислами свинца, воду пьем переработанную из канализации… Кто у тебя?

– Как обычно, шпана.

– Это хор-р-рошо! Педиков нет?

– Пока нет. – Хозяин ведет гостя на кухню. – Что будете?

– Давай, братец, так: сначала вздернуться, повесе­литься, потом – в отпад. Чего-нибудь новенького попро­бовать нет?

– Фирменное достали. ЛСД.

– Брось контрабанду, засыплешься, – рокочет бас. – Давай героинчику. И кого-нибудь за компанию пригла­си, не одному же. – Бас кладет в карман хозяину три сотенных. – Поблатнее. С самого дна зачерпни, с самого дна… Кха, голос сел… Человек – это звучит… не звучит, вер-рно?

В этот миг квартирную дверь одним ударом высажива­ют внутрь, привратника скручивают. Квартира наполня­ется сотрудниками милиции во главе с Томиным. При нем Сажин и Курков.

– Всем оставаться на местах! – звучит команда, уси­ленная мегафоном.

Но клиенты – особенно те, что танцевали, – не на­мерены безропотно сдаваться. Взвинченные наркотичес­ким допингом, они в схватке необычайно сильны и изворотливы.

Вот облепленный милиционерами парень вырывается в переднюю и колесом катится к выходной двери.

– Сеть! – кричит Томин.

Парня отпускают, он вскакивает и тут же оказывается спеленутым наброшенной сетью.

Второго беснующегося тем же порядком усмиряют в танцевальной комнате.

– Понятые, фотограф, начинайте! – заглушает гал­деж и выкрики команда Томина.

В коридоре появляется бас.

– Зачем так кричать? – морщится он.

Томин отводит микрофон от губ.

– Перестали бы вы шляться по злачным местам, – говорит он.

– Разрешите взять пальтишко? – тянется бас к ве­шалке.

– Еще встретимся на подобной почве – обещаю не­приятности. Сколько можно спекулировать на том, что вас любят?

– Вы мне испортили вечер, – капризно рокочет бас и скрывается.

– Зачем вы его отпустили? – резковато вопрошает Курков.

– Отвали, Коля! У него неоперабельный рак. И он знает, и все.

В опиумокурильне орудует со вспышкой фотограф.

Вдруг один из курильщиков, лежавший, казалось, без сознания, вскакивает и, словно подброшенный взрывной волной, вылетает на балкон. Сажин настигает его в прыжке и втаскивает обратно.

А на кухне хозяин притона протягивает Куркову пас­порт.

– Я тут даже не прописан. Зашел, как все, просто в гости. Гляжу, что-то странное, как раз собирался домой…

Выстрел, выстрел, выстрел. Два в голову, один в грудь. Но человек не валится, потому что он фанерный, лишь для достоверности одетый в пиджак и брюки. За спиной его – сарай, принимающий в свое нутро пули, прошива­ющие чучело навылет и те, что пролетели мимо цели. Стреляют из пистолетов с глушителями.

Это тренируются и развлекаются «мальчики» Хомутовой. Стреляют с ходу, с поворота, в падении, через плечо назад.

– Пах-пах! – азартно восклицает пухлый юноша с младенчески-старообразным лицом и тоже палит куда-то, но из игрушечного пистолета.

Неловко оступившись на ровном месте, он падает, хныкает раз-другой, его заботливо поднимают, отряхива­ют, делают «козу», и он смеется.

Появляется Хомутова:

– Хватит, мальчики! Мишеньку кормить надо.

Она уводит сына за руку, «мальчики» растягиваются на пожухлой траве.

Выдался хороший осенний денек, и на даче у Хомутовой собралась своя компания. Дом стоит на большом участке, который обнесен непроглядным дощатым забо­ром. Помимо стрельбища, на нем есть еще одна достоп­римечательность – детская площадка с песочницей и множеством легких, очень крупных игрушек.

За садовым столиком Хомутова кормит сына. Ест он наполовину сам и с большим аппетитом, но координация движений не всегда точна, приходится придерживать и направлять руку с ложкой и вытирать подбородок.

Хомутова лучится нежностью и курлыкает с ним, как с младенцем.

– Вот так, вот так. Мишенька кушает котлетку… Ми­шенька… Что Мишенька кушает?

– Котетку, – картавит он.

– Правильно. А глазки моргают, моргают глазоньки, дождик будет.

– Додик.

– Ты мое солнышко, с тобой бюро прогнозов не нужно. Ты мой всегда маленький сыночка… Вот эту помидорку мы сейчас раз…

Коля издали посматривает на семейную идиллию:

– От рождения такой?

– Может, от пожара.

Коля явно не понимает, о чем речь.

– Не в курсе? Патрон, можно сказать, подвиг совер­шил, а ты не в курсе! – Крушанский рад рассказать ему о Ковале. – Ты знаешь хоть, что за человек он был?

– Знаю, крупный.

– Не то слово. Гигантский человек! Хозяин снабже­ния половины Севера. Бывало, у нас в любом президиу­ме – Коваль.

– Пострадал, выходит, от перестройки?

– Это она пострадала, что без Коваля осталась. И без нас с тобой тоже.

– Ну а подвиг?

– Мишеньку из огня вынес. Барак загорелся, уже крыша рухнула.

– В зоне?

– Нет, Люба уже на поселении жила. Под Ковалем и зэки работали, и вольнопоселенцы. Очень его уважали. А уж после этого случая, сам понимаешь.

– Крушанский, за что она все-таки сидела?

Тот прикладывает палец к губам:

– Ни одна душа не знает.

– Батюшки, кто приехал! – слышится возглас Хомутовой.