Страница 8 из 56
Эти Производители невероятно изобретательны. У них все служит для производства. Я даже видел таких, которые умудрялись делать бесполезными самые полезные вещи; на их языке это называлось торжеством искусства. Один из их мэтров как раз завершил строительство совершенно непригодного для жилья дома и, видя мое изумление, снизошел до объяснений:
— Дерево растет не для того, чтобы предоставлять птицам жилье. Птица — паразит дерева, так же как человек — паразит дома. Смысл сотворенного мной здания — в нем самом. Посмотрите на простоту и смелость линий: шестидесятиметровая цементная мачта, увенчанная резиновыми сферами с двойными перегородками. (Строение походило на гигантскую гроздь разноцветной смородины.) Ни стен, ни крыши, ни окон; мы уже давно отмели эти предрассудки. Каждая сфера внутри декорирована по моим планам, и каждую можно легко осмотреть благодаря центральному лифту. Там поддерживается температура, в точности соответствующая идеальной температурной норме для идеального человеческого организма, которую определили наши ученые. Это единственная температура, при которой никто не чувствует себя комфортно: одни мерзнут, другие потеют. Так в наши дни наука служит искусству, дабы делать дома, непригодные для проживания. Этот простоит как минимум месяцев шесть.
Мы вежливо распрощались с великим архитектором (по крайней мере, таким титулом он себя величал) и продолжили свой путь. Вокруг нас работали всевозможные Производители: одни под открытым небом, другие за стеклянными витринами и, вне всякого сомнения, незримое множество тех, что трудились на верхних этажах зданий. Сильнейшие высекали из камня мужчин, женщин, зверей, чудовищ и фигуры, не изображавшие ничего; слабейшие ваяли из гипса и лепили из глины. Вся эта продукция отправлялась в заброшенные старые дворцы, а по четвергам и воскресеньям огромная толпа, не понимая зачем, приходила им поклоняться. Я поделился этим соображением с санитаром, который зашептал мне на ухо:
— Замолчите, несчастный! Если вы хоть раз произнесете вслух слово «зачем», живым вы отсюда не уйдете! Ведь я вам сколько раз уже повторял, что Производители неизлечимы. Сейчас расскажу, в чем их секрет. Как вы помните, у каждого из них есть больной внутренний орган, главный предмет их заботы. Производитель знает, что если он доверится природе, вместе с ним умрет и этот орган. Если бы он остался вместе с нами там, внизу, все так бы и произошло. Но здесь он нашел великолепное средство: он производит бесполезные предметы; а поскольку они бесполезны, ими не пользуются, а поскольку ими не пользуются, они не стареют и, следовательно, просуществуют довольно долго. В этом есть своя логика. В каждое из этих изделий — втайне от публики — Производитель помещает маленький кусочек своего внутреннего органа. Когда органы заканчиваются, человек умирает. Но его взлелеянные больные внутренности, законсервированные внутри многочисленных и самых разных изображений, продолжают существовать чуть ли не веками. Это посильнее Алексиса Карреля с его бессмертным лягушечьим сердцем. А насчет красочности — гораздо убедительнее, чем метафора с пеликаном; это достойно древнеримской истории. К сожалению, даже если кто-то клянется отдать всю свою жизнь какому-нибудь маленькому дефектному панкреасу и называет его какими угодно птичьими именами, Администрация все равно не сможет его излечить, ни его самого, ни его поджелудочную железу.
Проходя через квартал, где жили Производители, специализирующиеся на раскраске прямоугольных холстов, я попробовал перевести внимание своего проводника на другую тему: ведь если останавливаться на каждом шагу, подумал я, то мы обрекаем себя на многочасовое страдание от ужасной сухости в горле, а ничего нового все равно не увидим.
— Вы рассказывали о посетителях, — спросил я. — Кто они такие? Откуда они? Это тоже больные?
— Посетители поступают, как и мы, из нижних миров, то есть из зала на первом этаже, куда мы вскоре — уверяю вас — вернемся. Лишь малая часть из них заражена неизлечимо и остается здесь навсегда. Остальные приходят в свободное время осмотреть музеи, послушать лекции и концерты, почитать в библиотеках. Сразу скажу вам, что эта публика никогда не умела производить ничего другого, кроме полезных предметов. К тому же она никогда не чувствовала в себе достаточно героизма, чтобы подвергнуть себя самосожжению исключительно ради той или иной внутренности. И наконец, она ничего не понимает, поскольку не знает тайны, которую я вам открыл. Поэтому она и преисполнена восхищения перед Производителями бесполезных предметов.
Всякий раз, когда предоставляется возможность, публика приходит восторгаться их произведениями, читать историю их жизни, делать им подношения. Она дарует им жалкие полезные вещицы, которые умеет изготавливать сама: дома для проживания, одежду для облачения, продукты для питания. Затем возвращается вниз к своему ежедневному труду. Производители бесполезных предметов принимают публику благосклонно. Исповедуя великое презрение ко всему плотскому, они считают безопасными тех, кто производит предметы, служащие исключительно для телесной жизни. Есть лишь одна категория людей, которых они не могут выносить и готовы разорвать на части, уморить голодом, раздавить или съесть живьем: речь идет об изготовителях полезных предметов, но полезных совсем в другом смысле, о редких последователях тех, кого в прошлые века называли художниками. Но такие осмеливаются сюда заезжать лишь в бронированных автомобилях.
— Хорошо, — сказал я. — Но какие доводы приводят Производители? Как они объясняют публике свое назначение?
— Если я вам отвечу, вы не поверите. Раз уж мы рядом с красильщиками холстов, а они весьма словоохотливы, то лучше спросить у них самих.
Санитар окликнул одного толстого мужчину, ряженного под испанца, и спросил у него, зачем он рисует.
— Я, — ответил тот, — изображаю, к примеру, грушу. Если вам захочется ее съесть, я буду доволен.
Санитар прокомментировал: «Вызвать у своего ближнего желание, но не дать возможности это желание удовлетворить». Затем обратился к другому красильщику, красномордому белобородому толстяку, который заявил:
— У меня все просто. Я стою перед холстом (так оно и было), смотрю на какое-нибудь яблоко или облако, беру кисть, беру киноварь (что он и сделал), ляпаю сюда (он чуть не пробил холст) и л-л-ликую (похоже, он действительно ликовал). Смотрю на киноварь, затем на какой-нибудь кабачок или на какого-нибудь морского волка, беру зеленую и тяпаю сюда (он принялся тыкать и тюкать) и л-л-ликую (он снова возликовал)…
— Ладно, толстяк, забавляйся, мы не будем тебе мешать, — сказал мой проводник и перешел к третьему, маленькому рыжему крепышу, который ответил на вопрос следующим образом:
— Претендовать на подражание природе — прежде всего вульгарно, да еще и кощунственно; ведь это значит желать невозможного. Живопись ради удовольствия от растекания по холсту разноцветной чувственности — это отвратительно. Для меня смысл живописи — в том, чтобы отдавать форму и цвет прямому служению свободной конструктивной мысли, воспевать геометрию, абстрагировать абстрактное от его собственной абстракции, живопись это — синтетическая декалькомания динамизма объема в его релятивистской резорбции, это…
— Вот что это такое, — вмешался санитар и, пока производитель продолжал вещать, показал мне фигуры, вычерченные по линейке, сверенные с компасом и раскрашенные в пастельные цвета.
— Какая тоска, — продолжил санитар. — Кое-кто из этих так называемых живописцев придумал выстраивать свои картины по законам золотого сечения и хроматического круга. Стоит ли добавлять, что это неправильное золотое сечение и неправильный хроматический круг? Вот вам доказательство: например, в случае с золотой пропорцией они выстраивают на холсте геометрическую конструкцию, а затем пытаются эту схему наращивать — это по силам первому встречному; сразу видно, что они скверные живописцы и скверные геометры. А истинный художник, как вы знаете, несет в себе и пропорции, и золотое сечение, и цветовые законы; он несет их в своих мышцах, чувствах и даже в мыслях; он ими овладевает, он за них платит, он оживляет их во всем, что увидел и видит, и не только на холсте: так его произведение оказывается полезным и универсальным. К тому же настоящий художник, как любой творец, сначала думает и потом делает, а эти — как вы увидите на примере всех наших Производителей — начинают с того, что рисуют в надежде позднее, не думая, обнаружить то, что они могли бы обдумать еще до того, как начали рисовать, если бы вообще захотели подумать. Но я вас явно утомил.