Страница 14 из 56
Я чуть не попал под обольстительные чары этих интеллектуальных сирен, в частности одного молодого человека с весьма проворным умом и почти прозрачным — столь глубокому забвению предал его жилец — телом. Вот в общих чертах придуманная им теория:
«Математической науке не удается окончательно вырваться из чувственного мира, потому что она забывает довести до логического завершения великое замечание Эйнштейна (а может, Гегеля), согласно которому знакомый предмет модифицируется актом познания. Так, любая математическая система должна включать в себя не только пространство с его тремя неориентированными измерениями и время с его единственной направленностью, но еще и сознание с его двумя противоположными направленностями: бытие и не-бытие, или осознанность и неосознанность, или творчество и механизм; следовательно, чувственный мир следует вписывать в континуум с тремя измерениями и тремя направлениями, дабы растворяющей силой абстракции обратить его в ничто.
На первом этапе работы следовало дать численное выражение двум направлениям сознания. Однако — и как только до этого не додумались раньше? — существует два ряда целых чисел: ряд механический, репетитивный, или аддитивный, полученный последовательным прибавлением единицы: 1, 2, 3, 4, 5… — который может производиться совершенно бездумно, например, с помощью любой вычислительной машины; и конструктивный ряд чисел, которые, перемножаясь, производят все остальные, но сами не могут производиться умножением; каждое из этих чисел есть абсолютно новое непредсказуемое явление, и их весьма обоснованно называют простыми; этот ряд 1, 2, 3, 5, 7, 11, 13… может производиться лишь действием мысли; никакая машина никогда не сможет выдать бесконечный ряд простых чисел.
Итак, сознательной деятельности предстоит вносить свои переменные кривые в Декартову систему координат, где по оси абсцисс располагается ряд целых чисел 1, 2, 3, 4, 5…, или ряд механический, а по оси ординат — ряд простых чисел 1, 2, 3, 5, 7, 11…, или ряд порождающий. Эти кривые, в свою очередь, будут сополагаться с другими координатами нашего континуума, где вырисуется истинная картина явлений, каковой она складывается в результате взаимодействия познающего и познаваемого».
Логика была безупречной, и если бы я внимал ушами разума, меня бы навечно заворожили речи сирены. Но, вспомнив о спутниках Улисса, я заткнул эти самые уши плотными затычками здравого смысла и, напрягши другой слух — слух верный и надежный, — услышал лишь гул тишины. Мой мнимый математик не думал. Даже когда декламировал ряд простых чисел до 101-го, который знал наизусть. («Наизусть»? Но уместно ли здесь, при этом бездушном отчеканивании, говорить об устах? Ладно, пусть выражение остается, раз уж укоренилось.)
Между лабораториями Сциентов и обителями Софов, поочередно отгоняемые и теми и другими, бродят двусмысленные Объяснители. Они льстят как Сциентам, превознося линейку и весы, так и Софам, афишируя презрение к сиюминутному и недалекому. Некоторые, по рассказам Профессора Мюмю, присваивают себе титул Психографов; слово происходит от «псише», большого вертящегося зеркала, с помощью которого они могут наблюдать, оставаясь невидимыми. Карманный словарик, оставленный мне санитаром, определял «психографию» как «науку об остатках мысли другого», а «мысль» как «все то, что в человеке еще не взвешено, не высчитано и не вымерено». Так, желая снискать благосклонность Сциентов, Психографы выискивают следы «мысли» повсюду, где осмысленности больше всего не хватает, или, по крайней мере, повсюду, где они полагают, что ее больше всего не хватает: у детей, сумасшедших и даже у животных. Нормальный взрослый человек их не интересует вовсе. Для познания требуется сопричастность, а они желают оставаться «чисто спекулятивными» наблюдателями.
Их можно сравнить с пребывающими в тиши своих кабинетов Политологами и Антропографами, которые по рассказам исследователей, миссионеров и историков изучают далекие и исчезнувшие народности: папуасов, ирокезов, аранда, хеттов, аккадцев, археошвейцарцев, шумеров, готтентотов, протобельгийцев и прочих. Они совсем не говорят об обществе, в котором живут, пусть даже страдая от него или используя его, поскольку «иначе, по их словам, станут политиками». Их не заботит взрослое и нормальное человеческое общество, ибо для познания требуется сопричастность, а их интересует одна лишь «чистая правда».
Есть еще Филофазисты, которые изучают языки чужих стран и минувших эпох, но даже не способны прилично говорить и писать на своем собственном языке. Ибо для языка также требуется сопричастность; они же претендуют на то, чтобы быть «чистыми учеными», а не ремесленниками.
Есть еще Объяснители, которые рассуждают о бесполезных предметах, и их имя напоминает тиканье. Они, Экстетики, с трудом высказываются о том, что производят другие; сами же они ничего не творят, ибо живут в области «чистого знания».
Среди всех этих людей я скучал. Самыми забавными показались мне Логологи, то есть Объяснители объяснений, которые ухитряются разбирать речи других, чтобы выжать из них какую-нибудь бесполезную и бессодержательную истину. Первый разговор, состоявшийся с одним из них, заслуживает того, чтобы привести его здесь. Этого Логолога я заметил через приоткрытое окно: он сидел за письменным столом перед очень сложными вычислительными машинками, погрузив ноги в таз с горячей водой; к его макушке был прибинтован кусок льда. На перекрестке только что зажегся новый фонарь и включился мощный вентилятор. Момент показался мне удобным, и я крикнул в его сторону:
— Хорошая погода, да?
— Минутку, — сказал он, поднимая голову.
Затем, после минутного размышления, ответил:
— Вот как следует говорить: любая хорошая погода приятна. Сейчас погода хорошая. Значит, погода сейчас приятна. Силлогизм первой фигуры модуса Barbara: убедительно. И действительно, мсье, вы правы. Хорошая погода!
Отныне мы были друзьями. Он продолжил:
— Но чтобы возвести вашу посылку в ранг универсальных, мне понадобится сделать несколько расчетов. Возвращайтесь через четверть часа.
Он сел к одной из своих машинок; я пошел отдохнуть в одну из музыкальных беседок, а потом вернулся. Он протянул мне тетрадь с машинописным текстом, первую страницу которой я прилагаю.
И так — пять страниц. Я сделал вид, что прочел их, и Логолог произнес:
— Кто угодно был бы прав, если бы сказал то, что сказали вы, и я испытываю вместе с вами радость, радость логическую и доказанную, от того, что сейчас хорошая погода.
За это время из-за перегоревших пробок фонарь успел погаснуть, вентилятор — выключиться, к тому же погода с самого начала была вовсе не хорошая; я сказал это, лишь чтобы что-то сказать, но возражать не хотелось. Меня слегка покоробило, когда он приравнял меня к «кому угодно»: не люблю хвастаться, даже напротив, но я не «кто угодно». Хотя, в некотором смысле, истина Логологов действительно подходит кому ни попадя.
По сути Софы — мнимые путешественники, ищущие богиню Софию. Приросшие к креслам, они проводят то, что называют жизнью, за картографическими трудами и утехами. Один из них поведал мне о своей карьере, которую я изложу вам вкратце.
Выбираясь из отрочества, когда так страшно оплошать, он оробел и спрятался обратно в свою раковину. Внутри завяз в детских воспоминаниях, среди которых поблескивал расплывчатый трогательный образ несчастной Софии. Чувствуя себя безнадзорным, без всякого стыда поклялся, что «обретет Софию». Но сначала следовало составить о ней более четкое представление. Он придал ее образу все те черты, которых недоставало ему самому Он был худосочным и трусливым, она оказалась сильной и невозмутимой. Он был ограниченным и неловким, она оказалась беспредельной и грациозной. Итак, он устроился за письменным столом и принялся изучать все те свидетельства, которые за несколько веков оставили искатели Софии. Долгие годы путешествовал, не сходя с места, следовал маршрутами своих предшественников, водя карандашом по картам. В итоге, добравшись до Неизвестных Земель и Сумрачных Морей, подумал: «Теперь пора взяться за компас и секстант». И начал сам придумывать страны, для которых составлял карты, которые сам же с огромным удовольствием исследовал в лупу. Я передаю вам эту историю по-своему. Он же был убежден в том, что на самом деле совершил все эти путешествия и теперь подбирается к цели.