Страница 6 из 9
– А ты, Филипп, свои «золотые» можешь выбросить. – Федорчук вздохнул и сунул в печь сырое березовое полено.
– Не выброшу, – мотнул головой Полонский. – Пусть будут. Они все равно показывают правильное время дважды в сутки.
Он первым завалился на матрас и беспокойно всхрапнул. Серега Крюков испустил мучительный стон, словно его расстреливали, и рухнул боком. Вовка Федорчук нашел в себе силы притащить дрова, загрузил их в печку и тоже отбился без задних ног.
«Не усну, – подумал Ахмет, пристраиваясь на краю лежанки. – Буду овец считать».
Но перед глазами парня тут же закружилась поземка. Его поволокло в зияющую воронку.
Всю ночь неудобный кубрик напоминал прифронтовой лазарет. Беспрестанная качка сбрасывала людей с матрасов, швыряла от стены к стене. Ребят рвало. Хорошо хоть ведра смогли подтащить. Да, морскую болезнь еще никто не отменял. Утро было тоскливым и страшным. Печка прогорела, в кубрике царил жестокий холод. Лица солдат кровоточили, соль разъедала ссадины и порезы. Они со стоном открывали глаза, ворочались, всклокоченные, бледные, с каким-то недоверчивым ужасом таращились друг на друга. Снаружи проникал рассеянный мглистый свет. Пол качался и через каждые несколько секунд куда-то проваливался, создавая ощущение невесомости. Половина десятого утра.
– Нас еще не нашли? – простонал Филипп, поднося к глазам сломанные часы. – Хотя зачем я спрашиваю?.. – Он сел на колени, принялся энергично растирать виски. – Черт, голова не соображает, сознание какое-то парализованное. Холодно здесь, пацаны. – Солдат передернул плечами. – Когда тепло-то станет?
– Летом, – пошутил Ахмет.
– Я весь просолился, – жаловался Федорчук, опухший, как алкоголик. – Можно меня разрезать. Во мне сало уже соленое. Может, перекусим, пацаны?
– Может, тебе еще и кофию в постель? – простонал Серега Крюков. – Не могу ничего есть, отдаю свою порцию нуждающимся. Как подумаю о еде, так сразу в бараний рог крутит. Слушайте, а где мы? – Парень привстал, и в глазах у него появилось что-то осмысленное.
Он покосился на распахнутую дверь, за которой завывал ветер. Косматые тучи заглядывали в кубрик. Ответа Сергей не дождался. Все подавленно молчали, прятали глаза.
– Так, подъем, – распорядился Затулин. – Отставить вредные мысли, никакой паники. Главное, что мы живы, родились не только в рубашке, но и в трусах. Всем помыться, почистить зубы, тепло одеться. Сдается мне, что на этом корыте непочатый край работы.
– Ох, не накаркай, – предостерег Филипп.
Лучше бы они не выходили на палубу! На море продолжался шторм. Беззащитное суденышко носило по волнам. Ветер дул с невероятной силой, вихрился снег. Горизонт от края и до края был девственно чист. Только мерно вздымались волны и низко плыли кудлатые тучи. Положение солнца и направление дрейфа определить было невозможно. Как далеко отнесло «танкиста» от Курил и куда именно, оставалось только гадать. За прошедшую ночь судно покрылось толстой коркой льда, просело и снова завалилось на нос. Волны захлестывали бак, трепали болтающуюся аппарель.
– Потонем же к чертовой матери! – Ахмет схватился за голову и бросился в трюм.
Остальные поволоклись за ним. Трюм опять заливало. Затычка, слепленная на скорую руку, отнюдь не была панацеей. Пока вода плескалась лишь по щиколотку, но что мешало ей хлынуть в любой момент?
Сержант справился с эмоциями. Он был собран и настроен весьма решительно.
– Этот новый замечательный день – будь он трижды проклят! – посвящается борьбе за выживаемость судна! Не спать, не ныть. Пашем как негры. Федорчук и Крюков вооружаются ломами и вперед, на борьбу со льдом. Будет чем заняться, фронт работ обширен. Желательно привязаться, чтобы за борт не унесло. Затулин и Полонский отчерпывают воду из трюма и сооружают капитальную затычку, чтобы больше к этой теме не возвращаться.
Они работали как проклятые на промозглом ветру, под снегом, давясь солеными брызгами. Лед откалывался с трудом, небольшими комками, отнимались руки. Солдаты долбили окаянный припай, надрывались, делали короткие передышки и снова набрасывались на «фронт работ», возмущенно сопя. О том, что через несколько часов судно обрастет новыми слоями льда, они старались не думать. Сержант и Полонский таскали воду ведрами, потом вооружились досками и паклей. Ребята упрочняли затычку, изводя на нее последние запасы гвоздей и олифы.
Бойцы полчаса отдыхали как парализованные, а потом уже всем составом долбили окаянный лед, отбивали от бортов гигантские сосульки, сбрасывали их в море. За несколько часов вокруг баржи ровным счетом ничего не изменилось. Пора не летная. Суда без острой необходимости в такую погоду в море не выходят. Тайфун не думал прекращаться. Баржа дрейфовала, подхваченная неведомым морским течением. Уже не сыпал снег, только ветер продолжал завывать, гоня жутковатые волны. К волнам парни уже привыкли, смотрели на них без страха, хотя и с отвращением. Судно выровнялось, обрело прежние очертания, хотя и смотрелось среди волн довольно глупо и печально.
День пронесся – даже не заметили. Лишь к шести часам вечера солдаты завалились в кубрик, разожгли огонь. Они дождались, пока пойдет тепло, и стали стаскивать с себя задубевшую одежду, сушили портянки, превратившиеся в зловонные половые тряпки.
– Водка есть? – прохрипел Серега и уставился на Филиппа взором принципиального и требовательного комсорга.
– Я тебе что, склад? – удивился Полонский. – Две бутылки было, на свой страх и риск в караул пронес. Третьей нет, уж извиняй. Мне за это, между прочим, четкая гауптвахта светила. Я вообще, если хочешь знать, непьющий. На гражданке крепче шампанского в Новый год не пил ничего.
Вот теперь проснулся дикий, неумолимый голод. Едва придя в себя, оттаяв, бойцы набросились на еду. Они вскрывали банки с сухим пайком, предназначенные караулу на обратную дорогу до Знаменского, кромсали оставшуюся половинку буханки ржаного хлеба. Жадно ели, давились. Но когда оголодавший Федорчук схватился за вторую банку, Ахмет решительно ее отнял.
– Ты чего? – не понял Вовка и растерянно хлопнул глазами.
– Он прав. – Полонский удрученно вздохнул и принялся вымазывать хлебным мякишем остатки каши на стенках банки. – Нужно экономить.
– Ерунда, – фыркнул Серега. – Нас скоро найдут и накормят. Вот кончится шторм…
– И на нас обрушится вся спасательная мощь Тихоокеанского флота СССР. – Филипп язвительно ухмыльнулся. – Плывут пароходы, летят вертолеты – где тут наши загулявшие мальчиши?
– Возможно, и обрушится, – рассудительно изрек сержант. – Или нет. Давайте рассуждать. То, что баржа сорвалась с привязи, Гончаров обнаружил еще утром. Или даже ночью, если он не совсем безответственный тип. Думаю, что у спасательных команд хватает и другой работы. Тайфун хорошо потрудился в Китовой бухте. Никто не видел, как нас оторвало от пирса и как мы пытались выброситься на берег. Другое дело, если бы нас унесло вместе с грузом. Тогда бы нас искали и нашли, невзирая на шторм. Но груз доставлен по адресу, на барже помимо вооруженного караула нет ничего важного и секретного. Сама эта посудина практически металлолом, ее давно пора в утиль…
– Да как ты можешь? – возмутился Серега. – Самое главное в нашей стране – это люди! Командование не может просто так бросить нас на погибель! Мы же не в Америке живем!
– Не ори. – Ахмет поморщился и переглянулся с Полонским.
Лица у обоих сделались печальными и скорбными. Возможно, эти двое знали то, чего не знал Серега.
– Первое, – продолжал Ахмет. – На носу ответственные учения, на которые с надеждой смотрит вся страна, так что у командования хватает и других забот. Второе: никто не сомневается в том, что спасательная команда прошла по берегу, обнаружив исчезновение баржи с караулом. И что они увидели? – Сержант нахмурился и неприязненно уставился на подчиненных. – А увидели они выброшенные на берег ящики от угля, емкость с машинным маслом, прочую фигню, отвалившуюся от баржи. А главное, бочонок с питьевой водой или то, что от него осталось. Я замаялся упрашивать вас спустить эту штуку в кубрик! – Он не сдержался, сжал кулак. – И теперь по вашей милости у нас осталось только вот это. – Ахмет выстрелил пальцем в аналогичный алюминиевый бачок, в котором воды оставалось чуть меньше половины. – Никто не пробовал пить соленую воду? – поинтересовался он язвительно. – Ощущения особенные, уверяю.