Жена нелегала

– Джули, вроде бы…

– Да-да, Джули! И если бы твои коллеги получше бы английским владели, они бы поняли, что никакая она не сумасшедшая, абсолютно нормальный человек! И не фантазии это – такое не придумаешь. Вот увидишь, я окажусь права! А не твои коллеги!

Теперь Танины серые глаза снова сузились, горное озеро обмелело, рот скривился, она сердилась. Расстроилась не на шутку, кажется… «Вот ведь как! Все наоборот, пожалуй, получится», – огорчился и Данилин.

Вообще-то, Таня правильно понимала ситуацию. Потому как о дурацком происшествии с корзинкой нужно было на самом деле с кем-то немедленно посоветоваться. Но Данилин целился сразу и во второго зайца – тайно надеясь, что поворот событий, намек на некую возможную для него, Данилина, опасность заставят жену сделать шаг навстречу, приоткрыть броню… И поначалу все шло как по маслу, но стоило уткнуться в Ольгу, как вот вам, пожалуйста – результат достигнут обратный.

– Я думаю, завтра все прояснится. Пойду в архив отдела писем, посмотрю, на месте ли копия, – сказал Данилин. – Правда, могли копию никакую и не сделать и вообще письмо не зарегистрировать, с них станется…

– А чего же ты хочешь, если ты там всех посокращал? Два с половиной человека работают, а он еще чего-то от них требует…

Проблема отдела писем была одним из яблок раздора в семье Данилиных. Дело было в том, что до недавнего времени там работала лучшая Танина подруга еще со школьных времен – Женечка. Конечно, попала она туда в свое время не без данилинского содействия, но с другой стороны, разве плохо было для газеты заполучить в отдел такую образованную, добросовестную, хоть и занудную барышню – выпускницу филфака МГУ, между прочим. И – в кои-то веки – убежденную старую деву, одинокую курочку, никаких видов на вестинских петухов не имеющую.

На протяжении многих лет отдел писем был главным женским заповедником, магнитом, местом, куда отправлялись искать приключений слегка подвыпившие мастера пера. Поставщиком невест и любовниц, но и разрушителем семей, между прочим. Некоторые циничные охальники в сугубо мужской компании меняли последнюю букву «м» в названии отдела на «к». Так и говорили, приняв на грудь граммов двести-триста: «Ну что, пора в отдел п…?»

Данилина такая грубость всегда возмущала. Вот ведь хамы! Несправедливо, между прочим, сколько там скромных, милых женщин трудилось за нелепо маленькие деньги. И явившиеся за приключениями разогретые мэтры совсем не обязательно получали в отделе то, за чем пришли, бывало, и отпор им давали достаточно жесткий. Это уж на кого попадешь! Немало из отдела писем, кстати, вышло в итоге и журналистов вполне успешных. Ольга, например.

Но Таня была предвзята. Она всерьез считала, что только ее подруга Женечка «положила конец разврату» и превратила «вертеп» в эффективно функционирующее производственное подразделение. И очень возмущалась, когда в девяностые там начались сокращения.

Женечка действительно была почти святая или что-то вроде того. Жила работой, а семью ее составлял капризный сиамский кот. В самое голодное время, где-то в начале 90-го, кажется, произошла с ней история, ставшая потом притчей во языцех. Выпала вдруг Женечке удивительная удача – увидала она по дороге на работу цистерну с надписью: «Живая рыба» – редчайший случай! Выстояла в огромной очереди и купила двух карпов. Радости ее не было предела – будет теперь чем кота как следует накормить. Пришла Женечка домой, налила воды в ванну, запустила туда рыб. Они очухались, ожили, плавниками работают, круглыми глазами по сторонам зыркают. И как будто бы мысль какая-то там мелькает, в этих рыбьих глазах, и еще, может быть, страх.

Посмотрела на них Женечка и представила себе, что это ее кто-то поймал в сети, уволок куда-то в тесной железной бочке, а потом швырнул в затхлую воду в какой-то ванне, из которой ей не выбраться никак. И поняла, что убить карпов не сможет никогда. А значит, жизнь ее еще более осложняется: не только надо кота чем-то кормить, но еще и двух здоровенных рыбин. Не говоря о том, что мыться теперь негде.

Объездила несколько зоомагазинов, но рыбьего корма нигде не оказалось, толстые продавщицы усмехались, говорили: «Съели весь ваш корм, съели!» «Неужели правда, неужели люди до того дошли, что этих червяков, или кто они там, едят? – думала Женечка. – Да нет, чепуха! Но в таком случае, куда все подевалось? Ладно, в продовольственных пусто, но в сфере рыбного корма почему вдруг дефицит случился?» Пару раз Женечка приезжала к Татьяне мыться, обсуждала, как вывезти карпов на какое-нибудь озеро, или где они там живут, чтобы выпустить на волю. Кормила их накрошенным хлебом, меняла воду в ванне. Но в итоге рыбины все равно скончались. Женечка хотела их похоронить, но потом опомнилась, объявила себя «идиоткой» и отдала все-таки коту на съедение.

Данилин же не знал, как к Женечке относиться. С одной стороны, действительно идиотка. Но с другой – идиотка добрая и одинокая. И вообще, кто определил, где должен быть предел нашего сочувствия живым тварям? Собакам и лошадям большинство готово сопереживать, а рыбам почему-то нет. С третьей стороны, если рыбам – да, то почему исключать тех самых червяков, которых та же Женечка без колебаний готова была карпам скормить?

Он даже задал этот вопрос самой Женечке, но та ответила просто: «Я подчиняюсь инстинкту: если мне жалко существо, значит, жалко. А анализировать здесь нечего. Тварей с глазами не могу убить. А без глаз – могу, хотя это, может быть, и нелогично. Но ты, Алеша, логики не ищи».

Данилин рассмеялся. Женечка сама, наверно, того не подозревая, повторила байку Александра Коровина, знаменитейшего обозревателя «Вестей», который служил когда-то личным спичрайтером Брежнева и был к тому весьма близок. И вот как-то в Завидове, после удачной охоты, генсек и Коровин приняли изрядно на грудь и принялись нелицеприятно обсуждать государственные дела. И со свойственной ему резкостью Коровин принялся ругать сложившиеся на родине порядки, особенно упирая на то, что во многих решениях отсутствует элементарная логика. Дескать, бог с ним, с гуманизмом, и даже с марксизмом, и тем более с этикой и эстетикой. Но хотя бы элементарная последовательность и логика должны же все-таки присутствовать в том, что мы делаем? И вот тогда не совсем трезвый Брежнев вдруг торжественно поднял вверх руку, точно предваряя какое-то заявление чрезвычайной важности, которое должно было исчерпать спор. И так оно и оказалось, Брежнев действительно высказал тогда великую мысль. Театрально указывая ладонью себе на лоб, он сказал: «Логики, Саша, не ищи!» И торжественно замолчал.

Когда услыхал эту байку впервые, Данилин долго смеялся. А потом задумался и понял, что мысль и вправду была глубока. Ведь если советская система времен так называемого застоя сознательно отказалась от формальной логики, руководствовалась вовсе не рацио, а чем-то другим, то многое начинает проясняться. Многие недоуменные вопросы отпадают.

Выходит, что Политбюро, да и ниже расположенные властные слои, исходило из инстинктивных, интуитивных предпочтений. Одних тварей уничтожали, а других нет, одних возвышали, а других низвергали, одно разрешали, а другое запрещали, ведомые неким групповым инстинктом, коллективным подсознательным.

Вот ведь раздолье для последователей Фрейда! Жаль только, что и Фрейд и фрейдизм, согласно велению этой самой коллективной мудрости, были как раз категорически запрещены, приравнивались фактически к порнографии и даже антисоветской литературе.

Ну, коли так, если мы столько лет жили не по логике, а по наитию, то тогда что же, тогда все ОК, можно спать спокойно.

Когда начались сокращения в отделе писем, Женечка немедленно покинула газету. Не хотела, чтобы у нее за спиной говорили: «Ну эту-то не тронут, эта блатная!»

Напрасно Данилин ее уговаривал не уходить и убеждал, что все прекрасно понимают: ее не тронут не из-за связи с семьей главного, а потому, что весь отдел на ней держится. Нет, пошла Женечка мыкаться, и никакой бы работы не нашла никогда, если бы Данилин не бросился в ножки Польскому, главному редактору «Независимого журнала», и тот, мысленно записав за Данилиным крупный должок, пристроил Женечку в отдел проверки. От самой Женечки вмешательство Данилина было, конечно, скрыто – иначе она, чего доброго, и оттуда бы ушла, алогичная женщина.