Жена нелегала

Это было жестокое время, когда газета боролась за выживание и пыталась экономить, на чем можно и нельзя. Не только отдел писем попал тогда под нож. И инициатива сокращения отдела вовсе не от Данилина тогда исходила, а скорее уж от Игоря, ну и от коммерческого директора, ясное дело. Но Таня возмущалась: обратная связь с читателями жизненно необходима! А сколько ярких историй и знаменитых журналистских расследований началось именно с пришедших в редакцию писем! Сколько судеб человеческих перевернулось. Сколько общество узнало о самом себе. Эх вы, летописцы человечества, все теперь сплошь у депутатов да олигархов интервью будете брать?

В словах Татьяны была доля истины, которая беспокоила Данилина. Но, с другой стороны, в новый храбрый век высоких технологий письма постепенно становились анахронизмом. Некогда нормальным людям письма-то писать. Общим местом стало рассуждение: пишут сегодня в редакцию либо буквально сумасшедшие, на чем-то сильно сдвинутые, или уж просто склочники. Все меньше журналистского материала, все больше человеческого мусора, бесполезных отходов.

Так-то, может, и так, думал про себя Данилин, но как бы нам действительно не превратиться в газету для очень узкого слоя, во что-то, чего даже и газетой уже не назовешь… Другая крайность – откровенная бульварность, специализация на скандалах, сплетнях, на стыдном «остреньком», на сексе, на полоскании грязного белья. Но неужели нет чего-то посередине? Данилину казалось, что есть. И кому как не «Вестям» с их традициями не занять такую нишу? Но для начала надо было, во-первых, выжить и отстоять свою независимость, а во-вторых, понять, что с этой независимостью делать, да еще и коллектив как-то убедить двигаться в определенном направлении, а то ведь кто в лес, кто по дрова…

Вот почему, наверно, так завело Данилина полученное из Англии письмо. Потому как очень не хватало ему чего-нибудь такого – и триллер невыдуманный, (если не выдуманный!) и драма жизни человеческой. И еще странным образом что-то перекликалось в этой истории с его, данилинской, жизнью. Была тут какая-то непрямая, но важная ассоциация. Вот почему ему хотелось верить письму, вопреки даже здравому смыслу. А что, он, бывает, и ошибается, этот самый хваленый здравый смысл.

– Ну, и что ты собираешься теперь делать? – спросила Таня.

– Ехать надо в графство Кент, это я запомнил, это же мое любимое графство. А вот город…

Данилин закрыл глаза, обхватил голову руками и попытался максимально сосредоточиться, для этого у него была своя техника. Что-то похожее во всякой такой литературе описано, но он в этом деле был самоучка. дошел до всего методом проб и ошибок. Сначала надо было максимально расслабиться, вызвать ощущение тепла в конечностях, и главное – в плечах и шее, обмануть мозг, заставить его не думать ни о чем, кроме расслабления тела, а потом коварным ударом – раз! – и атаковать проблему на полном скаку.

Но Таня не дала до конца расслабиться.

– Не парься. Вот оно, письмо-то… И адрес на обороте. Город… Никогда не слышала о таком… Фолкстон… Народный камень какой-то – ну и название! Номер дома ничего не стоит запомнить – восемьдесят восемь!

– А, точно… У нас же у самих квартира с таким номером была на Наметке. Погоди, а Фолкстон этот в новостях мелькал, и не один раз… Все, вспомнил! Там туннель под Ла-Маншем на поверхность выходит. И еще – в дневниках Прокофьева он упоминается, помнишь? Между войнами этот самый Фолкстон был главными воротами на континент.

– Теперь самое сложное – название улицы… Гляди-ка, «роуд», а не «стрит», дорога… «парк роуд» – дорога к парку, что ли?

– Да, у англичан это очень даже принято: «дорога к церкви», почти к храму… Или – «дорога к Лондону». А еще забавней слово «апроуч». Представляешь: я живу по адресу – «приближение к станции, дом восемь»!

Татьяна засмеялась, засверкали серые озера, от них пошла теплая волна, и Данилин с удовольствием окунулся в нее, хрустнул косточками, внутреннее напряжение стало отпускать, расслабились усталые мышцы…

Все шло по плану… Даже лучше, чем можно было предполагать.

– Замечательно… Но только кто же этим будет заниматься? Кто поедет в этот самый Фолкстон? – спросила Таня.

– Ну, я не знаю… отправимся с тобой в отпуск, по-моему, ты давно хотела Мон-Сен-Мишель посмотреть? Плюс вообще Бретань и Нормандию заодно, проедемся по французскому северу, устриц наедимся дешевых и свежих. А там до Фолкстона рукой подать… Паром ходит из Булони…

Таня пожала плечами, повела головой, что-то еще такое глазами сделала при этом загадочное. Данилин перевел это так: «Не думаю, что это когда-нибудь произойдет, но если тебе надо для очистки совести на минуту в это поверить, если тебе так легче, то ладно уж, так и быть, не буду тебе портить настроение…»

Данилин вздохнул: наверно, жена права. Засосет текучка проклятая, все затмят ежедневные драмы существования большой ежедневной газеты; поездка на Ла-Манш будет бесконечно откладываться, становиться чем-то все более зыбким, фантастическим, пока не превратится в предмет насмешек и внутрисемейных шуток. Не доберется он ни до какого Фолкстона, не будет никаких «роудов» посещать и никакую Джули в глаза не увидит. И останется потом только грустное сожаление о несбывшемся приключении и несостоявшейся сенсации и еще о чем-то, чего и словами не выразишь. Закроешь глаза и, уже почти погружаясь в сон после очередного безумного дня, вдруг вспомнишь про Фолкстон, про загадочное письмо, про нелепую историю с мусорной корзинкой и подумаешь: «Эх, жаль, в какой-то другой, более правильной жизни все должно было быть иначе!»

Впрочем, если честно признаться, не единственный это будет предмет для сожалений, не первое такое печальное воспоминание о несбывшемся. И не последнее, надо думать, тоже. Как у Чехова в каком-то рассказе герой жалуется: «Жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря, ни за понюшку табаку».

А Таня сидела напротив и смотрела на него грустно, но, кажется, не было в ее серо-голубом взгляде ни вражды, ни недавней колючей насмешки, вроде только печаль и жалость. А у женщин от жалости до любви один шаг – в эту теорию Данилин верил свято, и это придало ему смелости. Да еще халат немножко все-таки распахнулся, и Данилин увидел колено. Отличное такое колено, круглое. А густые пшеничные волосы были забраны в ночной пучок, открывая безупречную высокую шею, и так вдруг Данилину захотелось – просто нестерпимо захотелось! – прижаться к этой шее губами, причем немедленно! И он ринулся было в атаку, но тут же получил жесткий отпор. «В чем дело, мы же договаривались не спешить!» – шипела Таня, увертываясь от поцелуев и довольно больно отпихивая от себя Данилина – все же недаром она когда-то художественной гимнастикой занималась.

Кончилось дело тем, что Татьяна исхитрилась сбросить Данилина с дивана, и он довольно грузно и звучно рухнул на пол, слава богу покрытый густым ковром. Таня поправила волосы и гордо удалилась в спальню, а Данилин лежал на полу, картинно раскинув руки, изображал боль и смотрел ей вслед.

«Видели бы меня сейчас мои журналисты», – думал он.

7

На следующее утро Данилин встал раньше обычного и в отвратительном настроении. Унизительная сцена, завершившая вечер, стояла перед глазами. Татьяну на этот раз видеть совсем не хотелось, он принял быстрый халтурный душ и уехал скорее в газету. Все-таки огромные преимущества есть в том, думал он, что водишь машину сам, а не пользуешься услугами водителя, как поступают некоторые другие боссы. Во-первых, демократично. Во-вторых, сам себе хозяин, не зависишь от чужого человека, не надо его ждать, когда вдруг, как сегодня, приспичит тронуться куда-то раньше запланированного. Правда, есть и минусы – например, если попадешь в аварию, то самому придется из нее выкручиваться. И что еще? Еще с точки зрения общей безопасности… Какой еще безопасности! – строго оборвал сам себя Данилин. Это что еще за новые страхи? Из-за пропавшего письма, что ли? И вообще, водитель – это тебе не телохранитель. Хотя все же, конечно, живая душа рядом…