Страница 6 из 28
В воспоминаниях Антонины Николаевны мельком проскальзывает фраза: «Мужественные люди могли вынести и пытки, и были такие примеры, но когда заключенному говорили, что сейчас приведут сюда его жену и маленького ребенка и будут мучить на его глазах, вряд ли кто мог это вынести. И чтобы этого избежать, человек соглашался подписать любые обвинения, а значит, и свой смертный приговор». В этой фразе, быть может, содержится разгадка поведения Бабеля на допросах. Мало того, в ней, возможно, содержится и тайна выживания и относительного благополучия семьи Бабеля. Ведь даже безжалостные люди из НКВД, заключив сделку с арестованным, порой держали свое слово. «Если бы знать…»
Несмотря на свою трагическую судьбу, Антонина Николаевна считала себя счастливым человеком. Она часто говорила и писала о том, что «очень любила свою работу и считала свою инженерную судьбу счастливой». «Моя жизнь с Бабелем была очень счастливой», – пишет она в этой книге. Подобно персонажу ее воспоминаний Такуш, она не жаловалась на судьбу. И так всю жизнь. Только за пять лет до смерти в разговоре с английским журналистом Томасом де Ваалом она произнесла фразу, которую я никогда от нее не слышал ни до того, ни после. Она сказала: «Каждый вечер, перед тем как уснуть, я представляю себе, как Бабеля вели на расстрел…» А впрочем, и раньше, до того как были сказаны эти слова, на вопросы журналистов «Как же вы это пережили?» она отвечала: «А я этого и не пережила»… Вот так, не подавая вида, она десятилетиями хранила в душе отпечаток этой трагедии…
Когда Антонины Николаевны не стало, крупнейшие газеты США опубликовали обширные некрологи. Подробные статьи появились в английских газетах «Гардиан» и «Телеграф». Российские журналисты узнали о смерти Пирожковой из «Нью-Йорк Таймс». В русской прессе появились отклики на ее кончину под заголовками: «Последняя великая литературная вдова», «Пирожкова, вернувшая нам Бабеля».
Антонина Николаевна называла себя «нетипичной женой писателя». У нее была своя карьера, свои достижения, свои награды, своя известность. Исааку Эммануиловичу повезло со второй женой. Их объединяли любопытство и жадность к жизни, и особое чувство природы. Размышляя на тему о том, кто является его идеальным читателем, Бабель однажды сказал, что «хорошо рассказ читать только очень умной женщине». Вот таким идеальным читателем и была, казалось бы, Антонина Николаевна. Так почему же Бабель избегал разговаривать с ней на литературные темы? Ведь и с первой своей женой, и с Тамарой Владимировной Кашириной – судя по свидетельствам – Бабель обсуждал свои литературные дела. Одно время мне это было даже обидно, пока я наконец не догадался о причине таких взаимоотношений между супругами – с Антониной Николаевной Бабелю и кроме литературы было о чем поговорить…
В заключение мне хотелось бы обратить внимание читателя на одну особенность этой книги. Повествование в ней ведется с точки зрения того времени, в котором происходит действие. Сознательно или подсознательно, Антонина Николаевна избегает взгляда на прошлое из сегодняшнего дня, с позиций того знания, которым мы наделены сегодня. Голос автора, его видение ситуации созвучны текущему моменту. Здесь нет поправки на опыт истории; здесь есть непосредственность, порою наивная, и свежесть восприятия. Книга А.Н. – один из немногих памятников времени, передающий не только факты, но и психологию современника. В этом мужество, честность и притягательность этой книги.
Андрей Малаев-Бабель Сарасота,
штат Флорида
Февраль 2013
Часть первая
Детство и юность в Сибири
Мои родители
Непростительно мало я знаю о жизни своих родителей и почти ничего не знаю о прадедушках и прабабушках. Знаю только, что моя мать Зинаида Никитична Куневич родилась в 1877 году в местечке Любавичи Смоленской губернии, известном всему миру из-за находившейся там хасидской школы Шнеерсонов. Из поколения в поколение Шнеерсоны отправляли своих сыновей учиться за границу, но они должны были возвращаться в Любавичи, чтобы заниматься с молодыми хасидами в своей школе.
Отец моей матери Никита Селифанович Куневич был богатым крестьянином. У него была своя земля, но еще он арендовал земельные участки обедневших дворян, отдавая им половину собранного урожая. В семье деда было пятеро детей: два сына, Иван и Яков, и три дочери – Зинаида, Харитина и Анна, из которых моя мать была старшей. Если отец считал необходимым дать сыновьям образование, то посылал их учиться в Смоленск в землемерную школу. Дочерям же после окончания начальной школы приходилось выходить на полевые работы вместе с наемными работниками. Все дочери, и особенно моя мама, ненавидели работу на полях, которая начиналась ранней весной, продолжалась всё лето и заканчивалась глубокой осенью. Чтобы не дать лицу и рукам загореть, мама закрывала лицо, оставляя только отверстия для глаз, а на руки надевала перчатки.
Она решила, что зимой научится шить. Вряд ли что-нибудь хорошее можно было купить в таком местечке, как Любавичи. Швейной машинки в доме не было, всё шилось на руках. Благодаря своим способностям, терпению и аккуратности мама за зиму научилась разбираться в выкройках, шить, накладывая очень красивые строчки, и вышивать. У нее появились заказы.
Большую часть заработанного она отдавала отцу и немного денег оставляла себе. Получив от дочери деньги, дед освободил ее от работы в поле – мама своего добилась. Она любила хорошо одеваться и теперь могла себе это позволить, покупала модные шляпки и своим видом отличалась от других крестьянских девушек. И дружила она не с ними, а с дочерями лавочников или городских работников.
Мой дед со стороны отца – Иван Николаевич Пирожков – был начальником мужской гимназии в небольшом городке на границе России с Польшей. У него было четверо детей: старшая дочь Ольга и трое сыновей – Нил, Николай и Иван.
Моему отцу Николаю Ивановичу Пирожкову было тринадцать лет, когда один за другим умерли его родители. Осиротевших детей разобрали семьи местной городской интеллигенции. Отец попал в семью священника. Сестра отца Ольга вскоре вышла замуж за чиновника и уехала жить в другой город, кажется, в Вязьму. Мой отец жил у священника до окончания той самой мужской гимназии, начальником которой был когда-то его отец. Затем он уехал к сестре.
Желание учиться дальше было главным, но денег на учебу не было, и отец занялся самообразованием. Он много читал, учил наизусть поэмы и стихи Пушкина и Лермонтова и, кроме того, научился рисовать. Мечтал стать адвокатом и поэтому старался освоить адвокатское дело.
Побыв некоторое время у сестры, отец по совету друзей уехал в Любавичи, чтобы там устроиться на работу. Мне неизвестно, кем он работал: занимал ли какую-либо должность в Волостном управлении, или, может быть, преподавал в школе – он был способен и на то, и на другое. Кроме того, продолжал заниматься своим любимым делом – адвокатской практикой.
Отец снял одну из свободных комнат в большом доме Куневичей, где и познакомился с моей будущей матерью. Мама мне рассказывала, что он всегда готов был наколоть дров для печки и так же охотно пойти гулять с мамой и ее подругами по загородной дорожке или же по центру Любавичей. Веселый, разговорчивый и остроумный человек… Все подружки моей мамы были в него влюблены.
Однажды по просьбе крестьян он написал жалобу на несправедливые действия властей и выиграл дело. Мама со смехом рассказывала, как крестьяне принесли ему за это гостинцы и, когда он прогнал их, расположились тут же, на крыльце дома, и стали поедать принесенное.
Жизнь в доме протекала спокойно и размеренно, пока не случилось большое несчастье. Однажды младший брат мамы Яков запряг тройку лошадей и поехал по каким-то своим делам на железнодорожную станцию Рудня. Но через какое-то время лошади вернулись обратно и привезли Якова… только уже мертвого. Следствие по этому делу велось долго, но без какого бы то ни было результата. Это не было грабежом, поскольку все деньги остались при Якове в неприкосновенности. Кому понадобилось убивать молодого человека, как было совершено убийство и почему – так и осталось невыясненным.