Страница 19 из 28
Спали мы на полу все в одной комнате: две девочки – я и Нина Дейхман в одном углу, а Михаил Николаевич и Рома Марков в другом. Для меня спать на полу тоже было непривычно, но тут же пришлось покориться. Мы все очень уставали за день и спали хорошо. Электричества в деревне не было, свечей тоже, и люди пользовались простыми керосиновыми лампами. В некоторых бедных домах не было и керосина, и там жгли лучины. В деревне к нам относились очень дружелюбно, приглашали зайти в гости и угощали пирожками и шанежками.
За две недели нашего пребывания в Разгуляевке мы организовали обучение детей чтению и счету, а также занятия со взрослыми. Продолжить эту работу должна была другая группа из трех учеников с очередным преподавателем во главе. Через две недели вторую группу должна была сменить третья и так далее. А весной 1926 года поездки наших школьников в деревню Разгуляевку прекратились, и туда прислали постоянного учителя. А нам, возвратившимся в конце 1925 года в свою школу, пришлось догонять остальных учеников, так как много уроков по всем предметам было пропущено.
Мама была озабочена тем, что наступал последний год моего обучения – девятый класс и предстояла поездка в Томск, где я должна была сдавать экзамены в вуз. Мы уже не могли оплачивать нашу квартиру, так как нужно было накопить денег на железнодорожный билет и жизнь в Томске. Поэтому еще в начале лета 1925 года мама решительно рассталась с нашей большой квартирой у польки, и мы переехали в бедный домик из двух комнат с русской печкой в одной из них. Дом был почти на самой окраине Боготола, невзрачный на вид, но зато совершенно бесплатный. Снаружи он был оштукатурен и побелен известкой, окна были без ставен, не было парадного входа с улицы. Сплошного забора вокруг дома тоже не было, только загородка из жердей, прибитых к столбам. Во дворе был хлев для животных и птицы. Мы перевезли всю мебель и украсили стены папиными картинами. Я так стеснялась жалкого вида нашего нового жилища, что с провожающими меня из школы мальчишками прощалась, не доходя до него, остановившись у более приличного на вид дома. Девочек из нашего класса я не стеснялась, и они приходили к нам домой или заходили за мной погулять в праздничные дни.
Я тяжело переживала бедность нашего существования, но мама не унывала и снова завела небольшое хозяйство. Корова у нас уже была, и она купила поросенка на откорм и петуха с курами. Она также разбила огород и взяла участок земли далеко от города под картошку. Поскольку я училась да еще зарабатывала уроками, мама почти не просила ей помогать. Зато братьев она заставляла работать и в огороде, и во дворе. В то время я, наверное, плохо осознавала, как тяжело жилось моей маме, какую большую физическую и моральную нагрузку несла она на своих плечах одна, без какой бы то ни было помощи. Только теперь я это хорошо понимаю и думаю, что мало тогда сочувствовала ей, считала все это в порядке вещей.
После окончания седьмого класса многие ученики перестали учиться, некоторые уехали, и в нашем классе осталось всего семнадцать человек, девочек больше, чем мальчиков. Со всеми в классе у меня были хорошие отношения – я не зазнавалась от того, что была первой ученицей и что меня всем ставили в пример. Всегда помогала другим по алгебре, геометрии и физике.
Как-то после моего возвращения из Разгуляевки Лёля Лыткина, полное имя которой было Леонилла, попросила меня позаниматься с ней алгеброй. Я согласилась, и она пригласила меня к себе домой. Я не была с ней дружна раньше, так как она была старше меня на полтора года – мне не было и шестнадцати, а ей было уже семнадцать и у нее был свой круг друзей-однолеток.
Ее отец был начальником железнодорожной станции Боготол и в городе был знаменит тем, что имел хороших лошадей, и, когда устраивались скачки или бега, он принимал в них участие и часто получал призы. Петр Петрович Лыткин был бы даже красивым человеком, если бы не чересчур длинный нос. Единственная дочь его Лёля унаследовала от отца такой же длинный нос, а также белокурые вьющиеся волосы и небольшие ярко-голубые глаза. Мать Лёли была темноволосой полной женщиной с большими карими глазами. Лыткины жили в казенном доме возле железной дороги, и у Лёли была своя отдельная комната, где мы занимались алгеброй. Как-то во время этих занятий Лёля уговорила меня пойти на вокзал встречать московский поезд. Никогда раньше я не была на вокзале – со своими подругами Ниной Дейхман и Верой Савостьяновой мы чаще всего ходили гулять в городской парк или по улицам города. На вокзале мы с Лёлей прошлись по платформе и встретили московский поезд; нам было очень интересно смотреть на выходящих из поезда пассажиров. Они прогуливались по платформе и покупали у торговок, вышедших к поезду, молоко, простоквашу кур и другие продукты. Мы разглядывали их с любопытством, они казались нам особенными людьми: и одеты были не так, как здешние, и разговаривали по-иному.
Прогулки по платформе стали для нас излюбленным занятием, и я не только зимой, но и весной, и летом часто прибегала к Лёле, чтобы вместе с ней пойти встречать московский поезд, проходивший через Боготол один раз в день. Встречный поезд в Москву проходил через нашу станцию ночью. Так постепенно, начиная с 8-го класса, Лёля Лыткина стала главной моей подругой. Однажды на праздник масленицы Лёля пригласила меня к себе покататься на лошадях. Обычно во время масленицы многие катались на лошадях, а также на санках по улицам с крутым спуском. Лошадей Лыткин любил норовистых. Он запряг тройку, посадил нас с Лёлей в повозку, сам сел на сиденье спереди и отпустил поводья, давая лошадям свободу. Он любил быструю, даже лихую езду. Мы с Лёлей замирали от страха, а он, проехав город, вылетал в поле или лес и мчался как вихрь, разбрасывая кругом комья снега.
Однажды я пришла к Лёле домой и увидела, что она с отцом во дворе и Лыткин уговаривает ее сесть на лошадь и покататься по двору. Он хотел научить ее не бояться лошадей. Лёля никак не соглашалась сесть, и я, чтобы показать ей, что это не страшно, попросила Лыткина посадить на лошадь меня. Он подвел лошадь к крыльцу, и с крыльца я легко забралась верхом. Седла не было, только попона. Лыткин шел рядом с мордой лошади и провел ее кругом по двору. Увидев, что я не боюсь и сижу хорошо, он отошел в сторону. Последний раз я ездила верхом в 1920 году, когда у нас в селе Боготол была белая лошадь. А теперь шел 1925 год и мне было шестнадцать лет, но навыки остались, и страха не было. Я проехала еще один круг по двору, и вдруг лошадь рванулась в сторону и вынесла меня за ворота. Никто не обратил внимания, что ворота были открыты. Лошадь помчалась по железнодорожному пути прямо по шпалам. Какое-то время я держалась, а потом сама свалилась с нее, боясь, что лошадь унесет меня далеко и может столкнуться с поездом. Хорошо помню, что, свалившись, я ударилась головой о шпалы, и хорошо, что не о рельсы. На какое-то время я, должно быть, потеряла сознание. Лыткин бежал за лошадью, что-то кричал, а когда подбежал ко мне, то, забыв про лошадь, поднял меня, отнес на руках домой и положил на Лёлину постель. Ноги и руки были целы, а на затылке – шишка. Кажется, мама Лёли прикладывала к шишке медный пятак и холодное полотенце. Скоро я пришла в нормальное состояние, мы пообедали, а вечером с Лёлей пошли на вокзал встречать московский поезд; на этот раз проезжала какая-то группа актеров, направлявшихся, наверное, на гастроли. Они были очень нарядно одеты, особенно актрисы, и вели себя весело и свободно, и мы смотрели на них как на людей из какого-то другого мира. Возвратившись домой, я ничего не рассказала маме о своем приключении, но после истории с лошадью Лыткина со мной что-то произошло, я стала бояться лошадей и, когда видела всадников, душа моя замирала – я могла даже остановиться как вкопанная. Со временем это чувство прошло, но много лет мне не представлялось случая садиться на лошадь.
Летом 1925 года мы всей семьей ходили на наш участок окучивать картошку. Думаю, что до него было не менее пяти верст, и мы шли пешком. На поле были люди из тех, кто получил землю под картошку. Они не были нашими знакомыми, но тем не менее мы вместе разожгли костер и вскипятили чайник, а потом сели обедать. Ели то, что взяли с собой из дома, и много разговаривали и смеялись. Всем было весело. Тяпки для окучивания, большой чайник, ведра и даже часть продуктов были привезены на телеге. Видимо, у кого-то была лошадь. Помню, как мы возвращались домой опять же пешком и по дороге напали на земляничную поляну. Ягод было так много, что можно было лежать на траве и есть землянику горстями. Когда мы ею просто объелись, то начали собирать в корзину, чтобы сварить варенье на зиму. Очень скоро набрали половину корзины, но вдруг где-то прогремел гром, и мама заторопилась домой. Так было жалко уходить, но пришлось. Много раз в жизни мне приходилось видеть земляничные поляны в разных местах России, но такого изобилия крупных, сладких и ароматных ягод нигде больше не встречала. Такова была Сибирь – край не тронутого еще изобилия.