Проклятье

Она пробежала их так, словно могла не успеть. Прижалась к прутьям с той стороны. Слишком уставшая, чтобы говорить, перепуганная.

— Ох, я уже собирался вызывать спасателей, — наконец выдавил из себя Миф. — Будешь знать, как сбегать от меня, ясно?

Её взгляд сделался жалким. На створках ворот звякнула цепь.

— Погоди, я сейчас сторожа позову, он откроет, — сказал Миф и отвернулся, чтобы только не видеть её взгляда.

Маша забралась на заднее сиденье, отказалась от воды и сразу легла, ткнувшись лицом в пыльный чехол. Пахло сигаретами.

— Замёрзла? — спросил Миф чужим голосом.

Она не ответила. Миф так говорил с тех пор, как встретил её у ворот, будто в горле у него застряла рыбная кость, ему плохо, ему больно, а вылезать она не собирается, и даже запить нечем. Этой рыбной костью была она.

— Хочешь, принесу плед из багажника?

Маша снова не ответила. Какого демона ей сдался плед. Так ничего и не дождавшись, Миф вздохнул и завёл машину. Та бодро запрыгала по ухабам.

— Так ты замёрзла или нет? — Он как будто задался целью вытребовать с неё хоть слово.

Маша перевернулась на спину и уставилась в клочок неба за окном. Убегало вдаль чёрное пятно сторожки, из-за облаков снова показалось солнце — холодная монетка в небе. Замёрзла ли она? Это ощущение было не главным и уж точно — не единственным.

— Вы вроде не собирались меня убивать, — сказала она тоже не своим голосом — чужим.

— Я тебя не обманывал, — жёстко произнёс Миф и разом как-то успокоился. Опустились судорожно распрямленные плечи. Маша не могла сказать точно, но ей показалось, что выезжая на трассу, он свернул в другую сторону. Не к городу.

— А что тогда?

— Я сделал всё, как сказал. Он тебя зацепил. Понимаешь, если аномалия слишком сильная, она способна зацепить человека и волочиться с ним хоть в другой город, хоть в другую страну. Так бывает. Он выпьет тебя, ты погаснешь и будешь как все, ясно?

Ей было неясно.

— Почему я должна быть как все?

— Потому что быть как все — хорошо. Потому что паршиво быть лампочкой, на которую слетается всякая пакость. Потому что я так сказал, Маша, демоны тебя побери! — Он в исступлении стукнул ладонями по рулю.

В повисшей тишине машина попала колесом в выбоину и ощутимо дёрнулась. Миф вполголоса выругался и сбросил скорость. Мимо полетели промышленные постройки, частные дома, поползли толстые провода. Только проводив их взглядом, Маша заговорила снова.

— Вы не ответили. Почему?

— Потому что это ты наслала на меня проклятье. А ты не аномалия, Маша. Я тебя просто так не уничтожу. Мой единственный выход — лишить тебя сил. Я сдохнуть не хочу, понимаешь? Что ты заставляешь меня оправдываться! Я знаю, что делаю, а ты должна меня слушать.

Она села, потянулась к передним сиденьям, так что почти коснулась его волос. Сказала в самое ухо:

— Хороший план, наверное. Но вы ошиблись. Я вас не проклинала. Мне бы даже в голову не пришло.

— Ты сделала это непроизвольно. — Учительский тон, которому Маша долго не решалась противоречить. — Одной только ненавистью. Чувством, без слов, без заклинаний. Когда я отказался вытаскивать твою подругу из заброшенной больницы.

Где-то здесь крылась страшная несправедливость, а Маша не знала, как объяснить это ему.

— Нет, неправда, Миф. Я никогда не испытывала к вам ненависти. Даже тогда. Отчаяние, страх — может быть. Потом — злость. Или не знаю, что ещё.

Он вывернул руль так, что машина вильнула по дороге вправо-влево. Миф закрыл глаза. Посидел так, словно считал до десяти, и не секунду обернулся к Маше. В солнечных лучах очки блестели так, что за ними Маша не видела глаз.

— Какая разница, какие названия ты даёшь своим ощущениям. Мы имеем то, что имеем. А имеем проклятье, которое я больше нигде не мог подцепить. Если бы оно было в какой-то из сущностей, его бы так же легко подцепила и ты. И ещё — я не могу передать проклятье тебе, а это может быть в том случае, если у тебя защиты, которых нет, конечно. Ты даже кирпичной крошкой пренебрегаешь, хотя твоим друзьям она очень помогает. Или если ты наслала проклятье сама. Всё сходится.

— Да что сходится? Я не ненавидела вас, можете это понять или нет? Не было ненависти. Я вас любила. И сейчас люблю. На того, кого любишь, можно злиться, можно в пылу ярости говорить, что ненавидишь. Но его нельзя ненавидеть по-честному.

Машина вылетела на обочину и зависла над кюветом, потому что за секунду до падения Миф успел затормозить. Он обернулся — губы были презрительно сжаты. Мимо, гудя, как пароход, пронёсся огромный грузовик.

— Я же сказал, мне всё равно, как ты это называешь. И хватит пудрить мне мозги. Ты не можешь любить меня теперь. Я не верю. А если хочешь надавать на жалость, то фокус не пройдёт.

Она слишком устала, чтобы спорить, но пнула его сиденье и сказала:

— Вы равняете всех по себе.

Миф мотнул головой, опять блеснули в солнечном свете узкие прямоугольные очки.

— Невозможно любить того, кто предал.

— Да вы вообще любить не способны. — Маша откинулась на спинку сиденья. — Никого, кроме себя.

За окном качалась под ветром сухая трава — степь тянулась до самого горизонта, деревья притаились испуганными стайками. Куда бежать? Ни одного дома в зоне видимости. Телефон и сумка — у Мифа. Без денег она далеко не убежит.

— Ты жить меня не учи, — сказал он и снова завёл автомобиль. Маша видела, как нервно подрагивают руки Мифа на руле. Внешне он всегда был спокоен, а изнутри?

— Куда мы едем? Я хочу есть, — буркнула Маша в сторону.

— Успеешь.

Глава 6. В сущности

Ты слышишь — кто-то рядом.

Степь накрылась темнотой, как одеялом. Фосфоресцировали чёрно-белые дорожные ограждения, и горели красные глаза теплоцентрали, но до них всё время было далеко. Маша задремала, привалившись боком к дверце.

Ей снилась кладбищенская сущность: туман под ногами, низкий гул, от которого покачивалась трава, деревья, прорастающие сквозь мёртвых. Постепенно гул складывался в тихий ласковый напев — дрожащий мягкий голос выводил колыбельную. Несколько нот, две строчки, протяжное подвывание и всё заново.

Это была женщиной с кукольно-бледной кожей. На руках — рваные кружевные перчатки, в волосах запутались травинки. Подол её платья туманом расстилался на всё кладбище. Она шла медленно, делала шаг и ждала, делала шаг и снова ждала, глядя Маше в спину.

С бешено колотящимся сердцем Маша проснулась. Вспомнила, что сущность — образование нечеловеческой природы. Очеловечивает её только воображение — лепит, как из пластилина, фигурку, которую легче понять и признать, чем абстрактную энергетику места. От этого стало спокойнее.

Она облизнула сухие губы. Миф сосредоточенно вёл машину. Вокруг горели городские огни, их было много, желтоватых и тусклых. Мигнул на перекрёстке светофор и автомобиль Мифа с двумя другими тронулся с места. Когда она засыпала, вокруг была степь.

— Что это за город? — Маша озиралась на светящиеся окна магазинчиков и редкие фонари. Они переехали горбатый мост, свет фар выхватил из темноты чугунные перила. Она не узнавала этих улиц, и людей на улицах почти не было.

Миф пропустил её вопрос мимо ушей. Он заметно устал — то и дело клевал носом, но каждый раз вздрагивал и снова принимался следить за дорогой. Под колёсами застучала брусчатка.

— Так, — сказал он, въехав в тёмный двор. Сжал пальцами переносицу, сшибив очки вниз. — Так. Приехали.

Маша попробовала дёрнуть дверцу, но не смогла открыть её больше, чем на сантиметр — упёрлась в кирпичную кладку. Как в полусне попробовала ещё раз — железо проскребло по кирпичам.

— С другой стороны, — раздражённо прикрикнул Миф.

Она вышла, попала ногой в лужу и ощутила, как затекло всё тело. Дом вырастал из темноты, как будто был в неё закопан. Маша не сразу поняла, что это дом. Прямоугольники окон были тёмными.