Страница 77 из 117
Далее предоставим слово самому Анненкову. На Семипалатинском процессе он показал:
— Когда мы пришли в Урумчи, губернатор Дзян Дзучан (правильно Ян Цзысян. — В.Г), вызвав меня, спросил, что я намерен делать дальше. Я ответил, что мы должны жить как интернированные части. Губернатор ответил на это, что война с большевиками не окончена, вы можете отправиться с частями и продолжать борьбу. Я отказался, говоря, что это не имеет никакого смысла.
Генерал-губернатор не забыл этого разговора и искал новый повод избавить от Анненкова свою провинцию и отправить его отряд на русский Дальний Восток. И повод скоро нашелся. Дело в том, что отряд Анненкова как военный организм стремительно деградировал, причиняя власти массу беспокойства, а сам Анненков не признавал над собой никакой власти и вел себя так, как будто находился на завоеванной им территории. Губернатор решил больше не церемониться и в декабре 1920 года строжайше приказал Анненкову через Монголию двигаться на Дальний Восток на помощь дальневосточным частям белых. Анненков под предлогом малочисленности отряда (640 человек) и его слабого вооружения попытался отказаться.
«Тогда губернатор предложил идти на китайский Дальний Восток, мотивируя тем, что там легче найти работу для отряда. Здесь же он не может оставить столько интернированных, — вспоминает Анненков. — Я вынужден был согласиться. Стали готовиться и через 2–3 месяца по Большой Маньчжурской дороге двинулись на Гучэн».
Выступив в октябре 1920 года, отряд за 6 переходов прибыл под Гучэн — один из торговых центров Синьцзяна, основанный на берегу реки Хоба в ХVIII веке как крепость для защиты новых китайских владений от кочевников. К приходу сюда Анненкова крепость еще сохраняла свои оборонительные сооружения.
Таким образом, генерал-губернатор убил сразу двух зайцев: направил-таки на свой Дальний Восток дополнительные военные силы и избавил провинцию от анненковской вольницы.
К удивлению анненковцев, несмотря на длительные переговоры, их отряд не только не был пропущен в город, но ему даже не разрешили двигаться дальше. Отряду пришлось располагаться под стенами города.
— Нам стало известно, — говорит Анненков, — что китайцы хотят арестовать весь отряд, предполагая, что у нас есть большое количество оружия и золота.
Но китайцы жестоко просчитались: во-первых, ни того, ни другого в больших количествах у Анненкова не было, во-вторых, они переоценили свои силы и возможности, и, в-третьих, они не знали боевых качеств анненковцев, полагая, что те, как когда-то кочевники, разбегутся после первого выстрела.
В ночь с 24 на 25 декабря 1920 года, когда отряд праздновал сочельник и китайцы с крепостных стен открыли по нему огонь, дежурные подразделения отряда под командованием полковника Размазнина ворвались в крепость и, частью перебив, частью обратив китайцев в бегство, заняли ее.
На другой день для расследования причин инцидента и определения виновных была создана совместная комиссия, в которую вскоре влились прибывшие из Урумчи чиновники. Представители китайской стороны делали все возможное, чтобы вину за инцидент возложить на Анненкова, но факты говорили обратное. Они говорили о том, что власти Гучэна из меркантильных интересов пошли на нарушение приказа генерал-губернатора, не пропустив отряд к месту назначения, и первыми открыли по нему огонь. Учитывая это, а также широкую огласку инцидента в кругах русской эмиграции в Китае и за его пределами, а также недовольство действиями китайцев ведущих империалистических держав, комиссия пришла к выводу о виновности гучэнских властей и разрешила отряду двигаться дальше.
Однако это признание было лицемерным, а дальнейшие действия китайцев коварными.
Поход был спланирован четырьмя эшелонами по Северной дороге. В феврале 1921 года отряд начал движение. После ухода двух эшелонов, тщательно досмотренных китайцами, был подготовлен третий, с которым должен был следовать Анненков.
Разрешив отряду двигаться дальше, китайцы пригласили Анненкова и его штаб, состоявший из 60 офицеров, на парадный чай. В палатке, где был накрыт стол, Анненков со своим штабом был арестован и отправлен в Урумчинскую тюрьму{210}.
На самом деле арест Анненкова был произведен не под Гучэном, а в Урумчах. А от Гучэна на прием к губернатору Анненков уезжал в сопровождении 80 своих бойцов, которые после его ареста разбрелись по Поднебесной и к освобождению атамана верными ему осталось лишь 13.
Каковы же причины столь крутых мер, примененных к Анненкову? Их несколько.
Китайским властям уже надоел беспредел, творимый белогвардейскими отрядами (и не только анненковскими) в районах их размещения.
Гучэнские события переполнили чашу терпения китайских властей, и дубань Синьцзянской провинции, несмотря на личные симпатии к Анненкову, вынужден был выполнить приказание центральных властей и принять к атаману крутые меры.
В устранении или в длительной изоляции Анненкова, как возможного конкурента, были заинтересованы и главари белой военной эмиграции, в частности, атаман Семенов, которому было что терять в случае, если японцы отвернутся от него и повернутся к Анненкову.
Наконец, местные китайские власти постоянно испытывали давление со стороны советских властей, которые взамен своей помощьи в ликвидации белого бандитизма на китайской территории требовали ареста Анненкова и передачи его СССР.
Анненков называет еще одну причину своего ареста: ходатайство богатых купцов из русской колонии во главе с бывшим царским консулом А. А. Дьяковым, «которые боялись атамана как силу, могущую их „побеспокоить“ в материальном отношении»{211}. Тюрьма, в которую без следствия и суда заключили Анненкова, находилась в одном из больших, около 150 сажен в длину, фортов Урумчинской крепости. Анненков был помещен в отдельную камеру, которая отличалась от других только тем, что была несколько сносно обставлена: кровать, стол, стул, платяной шкаф.
— Итак, — рассказывает Анненков, — 21 февраля 1921 года я оказался в китайской тюрьме. В момент препровождения меня под арест, дабы подчеркнуть это как временную задержку, китайцы выставили почетный караул из двух рот пехоты. По всей видимости, эта демонстрация предназначалась для успокоения войск моего отряда и предотвращения возможных волнений. Затем китайцы выдвинули против меня обвинение в возникновении конфликта в Гучэне. На самом деле, полагаю причину к задержанию меня в тюрьме совершенно иную. Китайцев неотступно преследовала мысль о наличии у меня крупных ценностей, и они рассчитывали путем моего заключения вынудить меня к передаче этих мнимых ценностей им.
Но китайцы все-таки поживились.
«Первые два эшелона (около 400 человек) на границе Ганьсуйской провинции были задержаны на 2–2,5 месяца, у них отобрали лошадей, седла, обоз и отправили на своем транспорте на Дальний Восток, — рассказывает Анненков. — В Пекине им было предложено идти на присоединение с войсками Меркулова, действовавшего против Советов при поддержке Японии и интервентов. Партизаны отказались выступить без меня. Но через российского посланника Кудашева эшелон был направлен во Владивосток. Четвертый эшелон, узнав об этом, распылился…
Спустя два месяца после моего заключения, — продолжает Анненков, — в тюрьму прибыл личный представитель губернатора под предлогом узнать о моем положении. В разговоре со мной он посоветовал представить некий крупный подарок губернатору, что, по словам Чан Далея, так мне представился этот чиновник, могло бы послужить поводом более скорейшего освобождения. Я объяснил, что имею примерно 15 тысяч долларов, но, как я понял, о такой сумме и разговаривать нечего. Я объяснил, что могу дать несколько миллионов рублей сибирскими деньгами. В ответ Чан Далей заметил:
— Напрасно вы шутите, я с вами серьезно, как друг!..
Он тогда же сделал намек о возможности попробовать откупиться через начальника тюрьмы, хотя от того мне тоже поступали аналогичные предложения. Я, действительно, не имел при себе больших ценностей. При переходе границы у меня были лишь обесцененные колчаковские деньги. Основная часть средств Семиреченской армии осталась в городе Чугучаке, что в 18 верстах от китайской границы. Там хранилось у бывшего российского консула 600 тысяч рублей серебром, но, как оказалось, после перехода границы Северной группы моей армии Бакич взял эти деньги на содержание интернированных войск и беженцев. Все деньги разошлись в первые же два месяца».