Страница 59 из 117
А что же Дутов?
Еще в апреле 1919 года, в день войскового праздника, Колчак предлагал Дутову пост походного атамана казачьих войск России. Войсковое правительство дало на это согласие с условием сохранения за генерал-лейтенантом должности Войскового атамана. 22 июля Дутов выехал в Сибирь и ревизовал войска, побывав, по некоторым данным, даже в Японии. Разъезжал он по Сибири как высокопоставленный вельможа.
«Состав атамана, — вспоминает лидер уральских кадетов Л. А. Кроль, — был очень богатый, из вагонов сибирского экспресса международного общества. В вагон-салоне было несколько весьма эффектных и эффектно одетых дам. Впереди этих вагонов шли товарные вагоны с сотнями казаков и лошадьми. Атаман Дутов любил создавать шум. Выезжал он на автомобиле с полусотней казаков впереди и полусотней — сзади»{157}.
В мае 1919 года численность Отдельной Оренбургской армии достигала всего 15 тысяч штыков и сабель. Пользуясь властью походного атамана казачьих войск России, Дутов призвал на службу даже казаков 1921 года присяги. «Казаки — писал он, — должны явиться на сборный пункт, имея при себе по одной паре сапог, по одной фуражке, гимнастерке, брюкам и теплушке или плащу — все в исправном виде».
К лету казачья армия превратилась в мощную военную силу из 42 конных полков, 4 пеших и 16 батарей. На службу было призвано 36 возрастов. Таким образом, казаки дали в три раза больше сабель и штыков, чем в германскую войну.
Естественно, местные большевики были крайне обеспокоены этой мощью и направляли в ЦК обращения о срочной помощи:
«Более года участвуя в борьбе с казачеством, Губком должен засвидетельствовать, что мы имеем дело с противником сильным, ловким, дисциплинированным, прекрасно действующим оружием, способным, благодаря образцовой коннице, к быстрым массовым переброскам сил».
С 25 сентября Дутов вновь возглавил свою армию, которая к этому времени снова сменила название и стала называться Оренбургской. В это же время Оренбургская армия потерпела окончательный разгром под Орском и Актюбинском и покатилась к Семиречью. Она шла через Тургайские степи, через пески Прибалхашья к Сергиополю. Впрочем, это была уже не армия, а длинный обоз, набитый голодными, больными, умирающими от тифа людьми.
Эмигрантский историк С. П. Мельгунов так описал отход Оренбургской армии: «Что сказать про тот „Страшный поход“ южной Оренбургской армии, по сравнению с которым даже большевистский повествователь считает другие эвакуации „увеселительными прогулками“. Оренбургская армия держалась на фронте, сколько могла. „Буду бороться, пока есть силы, — писал Дутов Колчаку 31 октября из Кокчетава. — Оренбургская армия, первая Вас признавшая, всегда будет с Вами и за Вас“{158}.
Отступая, дутовцы двигались через гористые Тургайские степи и через безводные и пустынные пески Балхаша к Сергиополю на соединение с Анненковым в Семиречье. С армией двигались голодные, умирающие тифозные толпы беженцев. Те, кто не мог идти, должны были погибнуть. Их убивали собственные друзья и братья. Общее количество отходивших, по словам большевистских источников, колебалось от 100–150 тысяч. К концу марта границу Китая близ города Чучугон перешло до 30 тысяч человек»{159}.
«Кошмарные картины представляла из себя отступающая вереница оренбургского обоза, именующаяся армией, — вспоминал Анненков. — Большинство женщин и детей. Бойцов не видно. Все сидят на повозках или санях, в которых запряжены едва бредущие кони или верблюды. Закутанные в самые разнообразные одежды, сидят солдаты, офицеры и казаки со своими семьями. Рядом — винтовка, иногда — пулемет. Так эта печальная процессия проползает деревни. Замученные, голодные, накидываются они на все съедобное, пожирают, засыпают с тем, чтобы завтра продолжить путь. Кто же прикрывает эту армию? Никто! Два полка, только два полка красной кавалерии и то слабых, измученных тифом, идут в одном переходе за дутовцами по этой печальной дороге. Недаром сложена песенка:
Довольно хлесткая песенка! Она не понравилась Дутову. Он морщился, когда читал».
Бывший анненковский офицер Савельев в показаниях, написанных 31 мая 1926 года и переданных консулу СССР в Чугучаке, рассказывает о встрече, которую якобы подготовил Анненков армии Дутова.
«Армия эта, изверившаяся в победе, уже осознавшая вполне всю бесполезность борьбы с Советской властью, мечтала только об отдыхе в Китае, спешила уйти от „ужасов“ чрезвычайки, о которых так рьяно расписывалось по повелению Анненкова. Как же встретил ее брат атаман? — На первых же пикетах дутовцы увидели братский привет атамана, прибитый к стене:
„Всякий партизан имеет право расстреливать каждого, не служившего в моих частях, без суда и следствия. Анненков“».
В правдивость Савельева трудно поверить хотя бы потому, что до ухода обеих армий в Китай между Анненковым и Дутовым существовали спокойные отношения. Не мог Анненков отдать такое приказание! Не мог даже из простого человеческого чувства, человеческого отношения к людям, соратникам, единомышленникам, не мог он, наконец, так легкомысленно подорвать свой авторитет, свой имидж отца-командира, не мог потому, что такой приказ заранее был обречен на невыполнение, не мог, наконец, и потому, что Анненкова связывали с Дутовым дружеские отношения, возникшие еще на Верхне-Уральском фронте, и они намерены были вместе сражаться с большевиками в дальнейшем.
Прибыв в район действий Анненкова, Дутов поспешил к нему. «Атаман Анненков, — цитирую „Колчаковщину“, — очень радушно, как дорого гостя, встретил его. Атаман Анненков говорит:
— Ты — генерал-лейтенант. Ты давно уже — командующий армией, у тебя большой опыт, у тебя шестнадцать генералов, отличный штаб. У меня нет штаба, я один армией командую и младше тебя. Прими командование!
Атаман Дутов отвечает:
— Я измучен до крайности, моя армия не обеспечена. Ты — молодой, полон сил и энергии. Командуй ты, а у меня болят старые раны.
Атаман Анненков отвечает:
— У тебя их три, а у меня восемь! Одна получена совсем недавно…
Командовать стал Анненков, а Дутов удалился в теплый, сытый Лепсинск, чтобы ведать административными делами.
После отдыха частей Дутов сформировал Оренбургский отряд под командованием бывшего красного комбрига Бакича. Отряд успел занять северный фронт от Сергиополя и считался Северной группой. Южной группой осталась 5-я армия под командованием генерала Гулидова. Партизанские части Анненкова занимали среднее положение. Мне предложили общее командование всеми группами, я отказался, и группы остались самостоятельными под командованием своих начальников. Общее командование было немыслимо, потому что не было средств, все было на исходе.
Северный и Южный фронты были накануне гибели: с тылу мы имеем китайскую границу, запасов не было никаких».
На последнем этапе борьбы с большевиками дутовские войска сражались плохо. В них царили низкая дисциплина, митинговщина, дезертирство. В марте 1920 года северная группировка Бакича (по данным Анненкова — 12,5 тысячи человек) была разбита и через Майкапчагай ушла в Китай. Не вступая в непосредственное соприкосновение с противником и не предупредив Анненкова, ушел в Китай с частью своих сил и Дутов.
В письме к Бакичу он так описывает свой переход в Китай через перевал Карасарык: «Дорога шла по карнизу к леднику. Ни кустика, нечем развести огонь, ни корма, ни воды… Дорога на гору шла по карнизу из льда и снега. Срывались люди и лошади. Я потерял почти последние вещи. Вьюки разбирали и несли на руках… Редкий воздух и тяжелый подъем расшевелили контузии мои, и я потерял сознание. Два киргиза на веревках спустили мое тело на одну версту вниз и там уже посадили на лошадь верхом, и после этого мы спустились еще на 50 верст. Вспомнить только пережитое — один кошмар! И, наконец, в 70 верстах от границы мы встретили первый калмыцкий пост. Вышли мы на 50 % пешком, без вещей, несли только икону[64], пулеметы и оружие… У Вас 10 000 человек было, не знаю сколько теперь. А у меня было около 100, а сейчас набирается до 1600, так как беглецы Анненкова все идут ко мне и на коленях просят о принятии их…»{160}.
64
Речь идет о Табынской иконе Божьей матери, покровительнице Оренбургского казачьего войска. Ежегодно 7 сентября икона выносилась в Оренбург, а 22 октября — для посещения других мест. Последний раз это произошло в 1919 г. Оставляя Оренбург, Дутов увез икону с собой. После его гибели она хранилась в одном из православных монастырей в Китае. С началом Культурной революции икону вывезли в Австралию, где ее следы теряются. Есть данные, что она находится в частной коллекции в США.