Страница 35 из 117
Конечно же, суд интересовал вопрос, как относился Анненков к своим партизанам. Защита, зная, что атаман относился к ним ровно, надеясь добыть для Анненкова еще одно смягчающее обстоятельство, спрашивает бывшего каптенармуса[41] Лебонда:
— А не скажите ли вы, каким был атаман Анненков с нижними чинами? К солдатам, например, по-товарищески относился?
— Отношение было такое… дисциплинарное, — несколько замешкавшись в поиске слова, отвечает свидетель.
— Официальное? — приходит на помощь защита.
— Да….официальное… Товарищеских отношений не было! — отвечает Лебонд, явно имея в виду панибратство, которое, конечно, наблюдалось, но на заре формирования отряда, в период «болезни» Анненкова партизанским романтизмом. Но с превращением отряда в дивизию управление большой массой людей с помощью панибратства становилось невозможным, и кадровый офицер Анненков, прекрасно знавший цену единоначалию, начал постепенно внедрять его в управление. С прибытием дивизии на Семиреченский фронт рудименты панибратства вообще канули в Лету, а на смену ему пришло соподчинение и не обсуждаемое единоначалие.
Постепенно все шире и глубже становилась трещина, образовавшаяся между солдатами и офицерами. Они уже не харчевались из одного котла, а получали пищу из разных кухонь.
— Скажите, продовольствие для офицеров вы выдавали одинаковое всем? — спрашивает член суда каптенармуса Лебонда.
— Нет, для офицеров была особая кухня при офицерском собрании. Повар получал у меня сахар, масло, мясо без всяких норм…
— А как жил Анненков?
— Определенно сказать не могу, но, наверное, хорошо, так как ребята из его личного конвоя хвастались, что они живут хорошо. Они всегда были чисто одеты…
Солдаты действительно любили своего командира, верили ему и готовы были идти за ним в огонь и в воду. «С нами Бог и атаман Анненков!» — говорили они и эти слова сделали девизом отряда, а затем и дивизии. Этот девиз они писали на знаменах и штандартах, он даже стал у них поговоркой.
В детстве попав в военную среду, сам Борис Владимирович к труду солдатскому относился с уважением, поощрял добросовестность и наказывал нерадивость. Этого же он требовал и от командиров всех степеней. Он был постоянно озабочен тем, чтобы его партизан был одет и обут, сыт, бодр и здоров, зато, даже в военное время, гонял своих воинов беспощадно по спортивным снарядам и по манежам, а там, где таковых не было, — по степи, делая из сырого материала умелых, сильных духом и телом воинов. Он умел находить подходы к людям и строить с ними отношения. Он мог спеть с солдатами лихую песню, сплясать, поговорить душевно и даже послать им бутылку-другую. Но панибратства не допускал, был волевым, требовательным командиром, без сантиментов налагавшим на проштрафившихся дисциплинарные взыскания, предавая их суду и даже ставя к стенке. Но он был справедлив, и за это его ценили партизаны. Да и сам он был примерен во всем: и во внешнем виде, и в поведении, в умении владеть конем и оружием.
Его личная храбрость и лихость влекли к нему, вызывали стремление к подражанию, а слава и молва об его отряде и дивизии, непохожих на другие, бередили души призывников и добровольцев, и те толпами валили к атаману. Если под Омском, в Захламино у него было 24 шашки, на переходе в Иссиль-куль — 5, то перед уходом в Китай — до 9 тысяч.
— Скажите, Анненков, — интересуется суд, — все части, которые не были в Семипалатинске, а были на Екатеринбургском фронте, носили имя Анненкова?
— Все равно, и на Екатеринбургском фронте они носили имя Анненкова! — отвечает тот.
Это — тоже дань солдатской любви к атаману. Солдаты сформированных Анненковым на Урале, но оставленных на Верхне-Уральском фронте полков, несмотря на то что они уже давно вышли из его подчинения и ими уже командовали другие командиры, продолжали себя считать и называть анненковцами.
Это говорит об огромном обаянии, которым покорил он солдат, а также объясняет недоумение многих историков Гражданской войны и их читателей, как могли анненковцы воевать и под Красноярском, и под Иркутском, и под Читой, и даже под Владивостоком, если районом боевых действий Анненкова было Семиречье? Это, наконец, объясняет, почему многие расправы, творимые белыми и на Урале, и в Сибири, и на Алтае приписывались Анненкову!
Дивизия Анненкова была многонациональной. В ней воевали русские, украинцы, киргизы, афганцы, китайцы и представители других национальностей. Анненков гордился этим и считал, что у него в дивизии национальный вопрос решен положительно. Он не делил подчиненных по национальному признаку и поощрял и при необходимости строго наказывал, невзирая на разрез глаз.
Из Приказа № 79 по отряду атамана Анненкова от 7 августа 1918 года.
§ 4. «В рядах моего отряда сражались башкиры, частью добровольцы, частью призванные по мобилизации. Сыны Башкурдистана восстали с оружием в руках на защиту своих прав, сознавая всю важность момента, мужественно и стойко переносили все тяжести военной обстановки, несмотря на то, что не были обмундированы, и несмотря на то, что почти всегда не имели вовремя пищи. Башкиры доказали, что они достойные сыны Башкирии, умеющие смело смотреть в глаза опасности и умеющие бить своих врагов. За трудную и самоотверженную работу сердечно благодарю прапорщика Терегулова и капитана Качалова и всех гг. офицеров и всех бойцов башкир и желаю процветания автономной Башкирии и молодому войску на славу старикам и страх всем, кто желает затронуть права вольного народа.
Подлинный подписал: атаман отряда, войсковой старшина Анненков.
Верно: адъютант штаба поручик Лекарев» (РГВА. Ф. 39711. Оп.1. Д.1. 2).
А вот реакция Анненкова на проступки офицера уже русской национальности. 30 сентября 1919 года он в ответ на очередную жалобу российского консула Владимира Долбежева телеграфировал последнему в Чугучак: «Ввиду полученных от вас сообщений о действиях гусара Горковцева (офицера полка черных гусар) прошу спешно выслать его в дивизию для предания суду, как допустившего незаконные действия в дружественной державе»{113}.
Разумеется, как и в любом многонациональном коллективе, в дивизии не могло не быть стычек на национальной почве, но в целом межнациональные отношения здесь были удовлетворительными.
— Вы говорили, что у вас национальный вопрос хорошо разрешался, — обращается к Анненкову гособвинитель. — А между тем, когда ваши офицеры выпороли четырех киргиз в Сергиополе, атаман дивизии даже не наложил дисциплинарного взыскания на поровшего киргиз штабс-капитана. Это нормально?
— Нет! — соглашается тот.
— Теперь, вы не помните, у вас был приказ, чтобы евреев ни под каким условием в вашу дивизию не допускать?
— Это ненормально! — с некоторой заминкой отвечает Анненков.
— Вы не обращали внимания, что в киргизских частях были избиения солдат плетками, и это процветало сильнее, чем в других частях? — продолжает допрос гособвинитель, не зная, что алашордынские полки Анненкову не подчинялись, а находились у него в оперативном управлении.
— Нет, не замечал! — пожимает плечами Анненков.
Многонациональность анненковской дивизии складывалась стихийно, помимо воли и сознания атамана. Тем не менее находились люди, обвинявшие Анненкова в том, что он специально формировал дивизию многонациональной. Бывший Главнокомандующий войсками Уфимской Директории генерал-лейтенант В. Г. Болдырев[42]* в своих мемуарах и на суде утверждал, что Анненков формировал свою дивизию многонациональной, чтобы в случае необходимости китайцы без особого смущения могли расстреливать русских, афганцы китайцев и наоборот{114}.
Мы помним, что Анненков был хорошим методистом и воспитателем своих подчиненных, а подразделения, которыми он командовал, выделялись в полках не только опрятным внешним видом и ответственным поведением, но и подготовкой по всем предметам обучения, в том числе и по словесности, куда входило и поименное знание всех членов царской семьи, и истории части, и своих обязанностей. Несмотря на военную обстановку, обучение нижних чинов и их воспитание он ввел и в дивизии. Анненков требовал от командиров проведения с бойцами бесед, доходчивого объяснения, кто такие большевики, почему их власть незаконна, цели борьбы с ними, доведения до солдат политической обстановки и т. д. Разумеется, что возможность проводить занятия систематически выдавалась не всегда.
41
Каптенармус (от франц. capitaine d’armes), должностное лицо в роте (батарее, эскадроне), отвечающее за учет и хранение оружия и имущества в ротном складе. В России должность каптенармуса была установлена в 1716-м и сохранялась до 1917 г. В Советской армии должность каптенармуса существовала с 1918-го до 1950-х гг.
42
Болдырев Василий Георгиевич (1875–1933) — из крестьян. Генерал-лейтенант, командующий 5-й армией. Георгиевский кавалер, золотое георгиевское оружие. Хранил акт об отречении Николая Второго. В декабре 1917 — мае 1918 г. — в тюрьме, содержался в «Крестах», Трубецком бастионе Петропавловской крепости (каземат № 7), затем в белых войсках Восточного фронта. Главнокомандующий войсками Уфимской Директории. Период колчаковщины провел в Японии. В 1920 г. вернулся, член правительства ДРВ, главком войсками Временного правительства Приморской областной земской управы во Владивостоке. Остался в СССР. В октябре 1922 г. арестован, переведен в Новониколаевский местзак, освобожден летом 1923 г., служил в советских учреждениях. В 1933 г. вновь арестован и расстрелян.