Страница 8 из 14
Девчонки, оглядываясь, заторопились подальше от застывшей Зои. Зато совсем рядом остановилась какая-то бабулька. Осуждающе окинула женщину цепким взглядом, обошла и буквально воткнулась в охранника.
– Ты зачем таких в магазин пускаешь? Совсем совесть потеряли! Ну не хотят работать, и все! Хоть заразный, хоть уголовник – все приходите! Лапайте своими ручищами микробными наши продукты! Заражайте нас сибирской язвой! Ну-ка, зови начальника! Есть тут у вас старший?
Охранник, оторопев от такого напора, пожевал губами, похлопал глазами и вдруг резво отшвырнул Зоину тележку, уцепил ее саму под локоть и потащил к дверям.
По пути он ежесекундно оглядывался, оправдываясь перед бдительной старушкой:
– Видишь, гоню-гоню, а она настырная такая! В милицию сдам, да и дело с концом!
– Давно бы так, – важно одобрила довольная бабуля действия службы безопасности.
Зоя уже приготовилась к тому, что сейчас разозлившийся охранник вытолкнет ее в открытые двери. Да еще и пнет напоследок. Почему-то это предполагаемое развитие событий ее совершенно не беспокоило. Женщина не могла взять в толк одного: почему ей не дали купить фарш? Как же они не понимают, она не может вернуться домой без фарша. Она должна сегодня сделать Володе котлеты!
Охранник действительно выволок ее в двери, но не выкинул на улицу, а, наоборот, запихнул в какую-то боковую щель, оказавшуюся небольшим кабинетом. Там, положив голову на стол, отдыхал молодой милиционер.
– Слышь, Витек, разберись тут! – швырнул Зою на стул секьюрити. – Ходит по магазину, народ пугает. Думал – пьяная. Вроде – без запаха.
– Под кайфом, наверное, – зевая, предположил румяный сержант. – Разберемся. – И брезгливо бросил Зое: – Застегнись, шалава!
Женщина недоуменно оглянулась, но, кроме них двоих, в кабинете никого не оказалось. Опустила глаза на собственное туловище. Меж распахнутых пол плаща голубело голое тело. Некрасивое, рыхлое, в неопрятных пупырышках гусиной кожи. Внизу на белом блестящем квадратике пола торчала пара грязных галош, из которых выглядывали чьи-то ноги.
Зоя вопросительно перевела глаза на сердитого милиционера и тут же все поняла. Вихрь жаркого смертельного ужаса скрутил ее, подняв ее под самый потолок, к ярким неоновым лампам, и оттуда, с высоты, она увидела себя. Жалкую, зареванную тетеху с опухшими глазами, запекшейся полоской рта. Под распахнутым, с вырванной верхней пуговицей, плащом, кроме колготок, с чернеющими сквозь них трусиками, ничего не было. Старо-изношенная мочалка головы, вся в рыжих неровных струпьях… И запах! Неужели это от нее так остро и омерзительно пахнет?
– Это… я?.. – тихо спросила женщина.
– Нет, папа римский, – философски заметил милиционер. – Документы есть?
Дрожащими руками Зоя протянула ему сумку.
– Обкололась? – осведомился Витек, копаясь в недрах светлого ридикюля. – Или нанюхалась?
Извлек бумажник, из него поочередно – паспорт, водительские права, документы на машину. Все внимательно изучил. Пару минут поразглядывал фотографии, сличая их с мало похожим оригиналом.
– Это – чье? – недоверчиво спросил у Зои, показывая на бумаги.
– Мое, – едва вымолвила женщина.
Ей было нестерпимо стыдно. Так стыдно, как не было ни разу в жизни. И одновременно – все равно. Будто бы две разные Зои находились сейчас в милицейской каптерке. Одна – все понимающая и оттого невыразимо страдающая, живая. И вторая – посторонняя, отстраненная, мертвая.
– Что же вы, Зоя Романовна, в таком виде? – недоверчиво, но уже гораздо более сдержанно произнес блюститель правопорядка.
– Заболела, – прошелестела женщина, сказав между тем чистую правду.
– Раз болеете, дома лежать надо, – наставительно глянул на нее сержант. – А вы в общественное место. Нехорошо!
Зоя слабо кивнула, соглашаясь.
– Зачем в магазин пошли? – продолжил допрос милиционер.
– За фаршем, – объяснила женщина. – Мужу… котлеты…
– А на что, интересно, вы его покупать собирались? – Витек потряс пустым бумажником. – Денег-то нет!
– Забыла, – опустила глаза Зоя. И почему-то соврала: – Я из больницы…
– А, ну тогда понятно, – милиционер немного успокоился. – И что мне с вами делать?
Видно было, что ему смертельно не хочется писать протокол, вызывать патрульную машину – словом, совершать любые действия, способные вывести его из состояния расслабленного ночного покоя.
– Отпустите меня, пожалуйста, – робко попросила Зоя. – Я домой поеду.
– А доедешь? – равнодушно полюбопытствовал сержант, мечтая лишь об одном: как можно быстрее сплавить сумасшедшую тетку с вверенной территории.
Женщина кивнула.
– Я потихоньку поеду.
– Ну гляди, – согласился Витек. – Гаишникам попадешься – загребут. Не все такие добрые.
Одним движением он сбросил со стола в сумку документы, застегнул молнию, протянул Зое.
– Вперед!
Не очень понимая, что нужно делать, женщина растерянно застыла.
– Чего стоим? – поинтересовался милиционер. – Раздумала домой? В отделение хочешь? Пошли! – и подтолкнул Зою к дверям.
На улице, предусмотрительно двигаясь в двух метрах сзади, проследил, как она доплелась до «форда», села, завела машину. Не выдержав образовавшейся паузы, шагнул к автомобилю, щелкнул ногтем по стеклу.
– Отъезжай, пока я не передумал! Ну!
Собрав все силы, снова взмокнув от напряжения, Зоя выжала сцепление и, едва различая дорогу сквозь слезы, неведомо откуда заполонившие глаза, выехала с освещенной стоянки гипермаркета. Проехала чуть-чуть по колдобистой грунтовке и остановилась. Потому что мертвые не ездят на машинах. По крайней мере за рулем.
* * *
Руль слушался плохо, и Зоя едва увернула капот «форда» от неожиданно выросших в свете фар голых стволов.
Эти несколько деревьев, кучкой сжавшиеся у обочины дороги, были тем немногим, что осталось от некогда шумевшей здесь дубовой рощи. Во время строительства гипермаркета рощу, несмотря на сопротивление горожан, вырубили, отговорившись тем, что городу нужна резервная магистраль, дабы разгрузить старое шоссе. Дорогу даже начали строить, отсыпав вот этот самый кусок грунтовки. Однако после того, как гипермаркет открыли и страсти улеглись, о резервной трассе успешно забыли, оставив в качестве воспоминания о несбывшихся планах вот этот кусок никому не нужной и никуда не ведущей отворотки. Летом тут кучковались машины с изнывающими от томления парочками, а в межсезонье унылый аппендикс стоял пустым и заброшенным.
Зоя прижала «форд» к самым деревьям, выключила фары и замерла, откинувшись на спинку сиденья.
Она не ощущала больше ни страха, ни боли, ни стыда. В голове царила ясная легкая пустота, почти невесомость. И в этой невесомости парила одна-единственная мысль: все, жизнь окончена. Мысль тяжело летала по свободному пространству черепа, и Зоя физически ощущала, как она поворачивается то одним, то другим боком, но, с каким бы ракурсом она не представала, ни ее смысл, ни буквы, создававшие ее визуальное воплощение, не менялись. Все. Все. Все.
Зачем жить? Зачем она живет до сих пор? Она никому не нужна на этом свете. Никому.
Ребенок? Но единственная дочь, девятнадцатилетняя Лика, год назад выскочила замуж за художника и живет сейчас с ним в Праге. Мать ей не нужна. Они никогда особенно не были близки. Даже когда Лика росла, ее гораздо больше, чем жизнь в родной семье, интересовали молодежные тусовки, ночные клубы, андеграундная молодежь. Учиться после школы дочь не захотела, твердо заявив, что ей надо найти себя. И нашла, сблизившись с Борисом, художником-авангардистом, вдвое ее старшим. Непризнанным гением, как говорили все их друзья.
В его странной мрачной мазне, именуемой живописью, Зоя мало что понимала, хотя честно пыталась вникнуть. Зато Лика была от его картин без ума. И, может, не напрасно. После того как они тайком сбегали в загс, Бориса пригласили на какой-то конгресс в Чехию, Лика поехала с ним, да там они и остались. Из путаных объяснений дочери Зоя поняла лишь то, что зятю предложили какую-то хорошую работу, и он ушел в нее с головой. И с тех пор, вот уже почти год, единственный ребенок дома не появлялся, ограничиваясь редкими звонками – раз в пару недель. Своего же телефона Лика родителям не оставила, опять же объяснив, что они не сидят на месте, а колесят по всей Европе.