Восток

— Вот, — извлекая из кармана перочинный ножик, — обрадованно сказал Ян. — Видишь, и лезвие из хорошей стали, и пилка, и штопор. Швейцарский! А тебе, Кристина, специально расстарался — зеркальце.

Она спросила взглядом разрешения брата и, убедившись, что он внимательно изучает тайны своего нового ножика, забыв про правильное поведение, моментально прибрала с руки, принявшись тут же проверять свою красоту — наличие облупленного носа в правильном месте и количество веснушек.

— Ох, — роняя какие-то овощи из подола, воскликнула мать Яна, появившаяся все из-за того же угла. В огороде, что ли, были всей компанией? Тоже дурак, не догадался посмотреть. Ян осторожно обнял ее, поражаясь маленькому росту и слабости.

— И тебе подарок привез.

— Ты — мне самый лучший подарок! Дождалась!

Секунду Ян не понимал, чего все ждут. Потом дошло. Торопливо забормотал слова молитвы. Забыл! Все забыл. Слишком долго без этого обходился. Здесь не Ярославль, старший мужчина обязан помнить свои обязанности. А полезет кто без очереди к горшку — ложкой по лбу. И ведь у них никогда особо упертыми никто в этом смысле не был, но без благословения нельзя. За пищу, данную нам Всевышним, благодарят.

— Слава Господу! — провозгласил с облегчением, порадовавшись, что слов не забыл. Потребовалось — моментально всплыли. — Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

— Аминь, — провозгласило семейство дружно, беря свои ложки.

Теперь он набирает картошку, обильно политую свиным жиром (как давно не приходилось пробовать молодого поросенка!). Следующей берет мать, потом сеструха, и, наконец, очередь детей. Сплошная субординация. Раньше генерала лейтенанты тоже не посмеют жрать. И так, пока миска не опустеет. Все едят в строгом молчании. Невежливо говорить во время еды. Даже дети не возятся, а чинно вкушают. Стесняются его или так принято? Вроде они себя в детстве так замечательно не вели. Правда, отец вечно отсутствовал. Он в депо работал и домой все больше на выходные и в праздники наведывался.

Стеша посмотрела на него и подмигнула. Уже легче. Похоже, сообразила, что неловко себя чувствует. Вот жизнь, родную сестру еле узнал. Была такая файная[29] девица, все парни засматривались. Замуж по любви пошла, не просто так, — а счастья нет. Мужа в армию не взяли, администрация ВЖД часть крайне необходимых людей отбила, иначе бы дорога просто встала. Машинист был, человек обеспеченный, но вечно в разъездах. У китайцев восстание случилось — и не нашли они занятия лучше, чем по эшелону стрелять. Потом-то кого успели поймать, хазаки порубили, да покойного не вернуть.

Только и остались на память близнецы. С его родителями никогда дружно не жили: недовольны они были невесткой. Не то для сына готовили. Тульчинские после неожиданной смерти отца нежирно жили, на Яне все держалось, а он еще не слишком много зарабатывал по молодости. Бедно жили. И вроде не выживали невестку, а перебралась домой к матери почти сразу. Так и жили вдвоем.

Все сама привыкла делать — мужика-то почти и не видела. То Австрийская и бесконечные эшелоны на запад с войсками и поставками, то по железке туда-сюда катается, а она с монголами умудрилась договориться. Всегда животных любила, и от свекрови подальше. Свой табун завела, долго отбирала — одних выбраковывала и на продажу, других на развод. Даже научное что-то читала на эту тему и на конезаводческие предприятия ездила опыта набираться. И ведь не зря: пришло время, когда неплохие деньги за породу платить готовы. Да вот не та это работа, что женщину красит. Вечно в брюках (местным кумушкам разговоров при ее виде на неделю хватает), да все время на ветру и солнце. Кожа загрубела, лицо красное, да и талия не девичья. А ведь молодая еще.

— Подвинься, — сказала сестра, присаживаясь рядом на крыльце и умело закуривая. — Не нравится, когда баба курит? — В голосе была насмешка.

— А я ныне городской, ко всему привычный.

— Ты не смотри, что с виду ничего не изменилось, люди внутри другие стали. Многое не так. Я вот и баба, и мужик. Да и лошадь сама себе. Весь воз тяну. А таких после войны немало. Не на кого опереться. Кто погиб, а кто просто навоз, пьет без просыху. Молодые в города утекают. Одно бабье и осталось. Не горюй, братишка, прорвемся. Ты ведь большой человек стал, да и я не промах. Прорвемся! Хорошо, что дома застал. Я тут редко бываю. Все на матери. И детишки, и хозяйство. Завтра отчет дам.

— Чего?

— Ну кто так говорит, — со смешком сказала Стеша, — будто и не нашенский. Привык на Руси неправильно изъясняться. Деньги присылал? Я даже удивлялась: откуда столько.

— Да нормально, я на всем готовом жил, — сердито отрезал Ян. — А вам на что существовать?

— Ну вот… Мы их не прокушали. Считай, ты в доле. Я в дело пустила. Четверть — твоя, четверть — моя, за работу. Справедливо. Неплохо набежало. Пару каменных двухэтажных домов в Харбине запросто прикупишь.

— Это на табунах твоих?

— Именно, господин капитан. Здесь же все выгребли в Австрийскую. Мобилизация. Уже не только строевых брали — подряд забирали. А людям пахать надо. Да и всякое-разное. Вдоль железки живем, но не одной дорогой кормимся. Лошади завсегда потребны.

— И не страшно вот так табуны гонять по степи?

— Да привыкла. У нас тут под конец войны и после страшные дела творились. Кто счеты сводит, кто грабит, кто просто урод. Монголы, хунхузы, азиаты, варнаки. Свои же соседи в степи встретят — не пожалеют. Там закона нет. — Она оглянулась и, убедившись, что никого рядом нет, спокойно сказала: — Не беспомощная я. Уж поверь. Я людей убивала. Нельзя было иначе. Поймают — пожалеешь, что на свет родилась. И сейчас с карабином езжу. Да не смотри так! Давно в одиночку не бегаю. Молодых и горячих полно. Они пашут — я командую. У меня даже собственный телохранитель заимелся. У него весь род китайцы убили, так нашел себе хозяина. Я даже не спасала, как в занимательных книжках, просто похоронить родственников помогла. Вот и таскается сзади. Сам себя нукером назначил.

— А вторая половина чья?

— Это как водится. Рябушинского. Помнишь такого?

— Еще бы.

В поселке это был самый уважаемый еврей. Потому что самый богатый. Перекупщик и ростовщик. Всегда тут как тут, если неплохо заработать можно. И в скототорговле, и в хлеботорговле участвовал, и несколько магазинов имел по Маньчжурии.

— Он, конечно, сволочь изрядная, но слово держит. Это ведь не просто так — пригнал лошадей и деньги считай пачками. Сам знаешь, связи нужны. И чтобы цену не сбивали, и порекомендовать, да и его деньги на первых порах нелишними были. Вот и сотрудничаем. У него таких, как я, много, да большинство другими делами занимаются. Более прибыльными, но и опасными.

— Это как?

— А вот поживешь — осмотришься. Зачем зря болтать. Хотя недели маловато будет. У нас ведь граница только с японцами охраняется. А на тыщи верст через Монголию и Синьцзян кто угодно шляется. Китайцам не до севера, они у себя отношения выясняют, и шляются туда и обратно неизвестно чьи караваны. От нас оружие течет. Ну хлеб еще да сахар. От них что угодно. В Китае много добра. Вплоть до девчонок-рабынь и опиума. Уж чай везут — не приведи господь, тоннами. В любой магазин в поселке зайди — сколько угодно привозного. А на упаковках и иероглифы, и английские, немецкие и японские надписи. Чего душа пожелает купить можно. Только закажи. Не только у нас. По всей железке так, да и в Дальневостоке наверняка. Сама не видела, врать не буду, у меня разрешения на торговлю в Руси нет, но чтобы не было?! Какие там таможни с налогами! Так всегда найдутся любители грабануть караван с чужими ценностями. Там много взять можно, да кусаются охранники. Я раз видела, горную пушку тащили. А уж пулеметы — в порядке вещей.

— Оружие, говоришь, контрабанда… А хочешь военную тайну скажу? Страшную-престрашную, и чтобы никому?

— Ну, — насторожилась Стеша.

— А назначили меня к вам начальником КОПа. И скоро с моей подачи приедут несколько дотошных господ в экономический отдел. Контрабандистов ловить и Рябушинских сажать по тюрьмам. Уж очень Владимир раздражает вся эта торговля чаем и прочими радостями. Миллионы мимо государственных карманов проходят.

29

Piekny — красивая (польск.).