Страница 142 из 210
206 См. названную мою статью «Сознание и его собственник». У Папини есть жуткий рассказ, иллюстрирующий эту тему в психологическом аспекте.
только объектами, субъекты в отношении друг друга остаются также и субъектами, независимо от того, испытывают они воздействие или производят его сами.
Что касается полноты и богатства выражения, то их обоснование вытекает непосредственно из определения социальной вещи как осмысленного знака, и, в то же время, как средства (орудия труда и творчества). На этом факте, который ясен сам по себе, останавливаться не стоит, но нельзя не отметить одной особенности, также поразительной и чреватой радикальными выводами применительно к самим принципам науки. Лишь только мы признали самого субъекта, и, следовательно, все его субъективное, за категорию социальную, само естествознание, в своем значении для нас, претерпевает как бы метаморфозу: чисто чувственное превращается, на его глазах, в «чувственно-сверхчувственное», и мы заставляем естествознание служить нам совсем по-новому. Биологическое и психофизическое — сами приобретают социальный смысл, и притом величайший социальный смысл. Все акты биологической особи, известные под абстрактными названиями рефлексов, реакций, импульсивных движений, оказываются социально значимыми, как акты социального подражания, симпатии, интонации, жестикуляции, мимики и т.д. Они оказываются не только действующими, и не только объективирующими, но при известных условиях, и реализующими (например, индивид, как репрезентант коллектива и его идеи). Психофизический аппарат превращается в социально-культурный знак. Два конца одной цепи: действительности-реальности, соединились. Переход от индивида к «группе», «коллективу» - не новое звено в цепи, а непреложная предпосылка самого единства ее. Индивид вышел из одиночного заключения в своей черепной камере и стал свободным сочленом в трудовом и творческом общении.
Итак, мы хотим сделать предметом принципиального анализа самого субъекта, как своего рода объект, и притом, как «социальную вещь», но не в качестве только средства, айв качестве также знака как такого и носителя знаков. Мы можем спрашивать, как мы «приходим» к такому предмету, как он нам дан, какие свойства онтологически существенны для него, - при всяком таком вопросе, в целях ли формального онтологического определения, в целях феноменологического описания, или в целях смыслового анализа и интерпретации, мы не можем уже упустить из виду самого субъекта, какие бы нами ни производились редукции его случайной, временной и местной, данности, обстановки и связей. Если среди существенных признаков субъекта мы теперь устанавливаем сознание, сублиминальные потенции, творческие способности и т.п., мы только тогда решаем проблему самого субъекта, а не безличного «единства сознания», когда мы снабжаем со
ответствуюшее описание неизъемлимым индексом принадлежности данной способности, состояния, акта ему именно. Все его акты суть его акты, и для него, как лица, безличных актов не существует. По одному тому уже, что он есть «вещь» действительного мира и бытия, эти акты также действительны, а поскольку эта действительность отличается действенностью, они также, — в отличие от «актов» чистого (не личного) сознания, - действенны, и входят в общую связь действительной причинности. Сознание субъекта, как и он сам, есть часть действительного бытия.
Мы тотчас потеряем с трудом приобретенную почву под ногами, если вновь поддадимся соблазну объяснять эту связь чисто натуралистически, вернемся от субъекта к «особи». Надо найти специфические признаки связи, не упуская из виду социальной самости субъекта. Различение сознательных актов субъекта по их качеству, материи и т.п., - каковым различением может воспользоваться, например, психология, опираясь на соответствующие феноменологические различения, — природы самого субъекта нимало не раскрывает. Важно теперь, чтобы эти акты были актами его самого, его принадлежностями, признаками и знаками, чтобы в них сказывался он сам, однако не как причина - в действии, или субстанция - в проявлении, а только как сам субъект в своей объективации. Критерием и гарантией соблюдения именно такой научной позиции может и должно служить то, что вообще дает нам возможность выделить субъекта, как социальную вещь. Субъект есть вещь, и всякий его акт — вешен (reel); он не есть осуществляемая идея207, и никакой акт его не реализуется (real); если мы приходим к нему, как к данности, через «симпатию», «подражание», «симпатическое понимание», «вчувствование», или, как еще, но не через «восприятие», как приходим к вещи действительного мира («природы»), и не через «понимание», как приходим к идее (смыслу), то и к каждому его акту мы приходим тем же путем, а не «природным» или «идеальным»; если, наконец, для социального бытия субъекта существенно «признание» его со стороны других субъектов, то то же самое относится и к бытию каждого его акта и т.д., и т.д.
Психология и физиология, как естественные дисциплины, характеризуют акты психофизической особи еще как акты, обладающие интенсивностью (силою), скоростью, повторяющимися формами координированного и субординированного сочетания, и они готовы в этих характеристиках найти основу для формального определения индивидуальных актов. Смысл вышеуказанной метаморфозы при
207 Когда мы смотрим на субъекта, как на реализованную идею, мы уже не видим субъекта, как такого, а видим только объективный осмысленный знак, совершенно аналогичный объективно сообщающему сгоеу.
родно данного в социально значимое - в том, что всеми этими определениями мы теперь можем воспользоваться, но при непременном условии: возвращения в них того, что отнимает первоначальная естественно-научная абстрагирующая предпосылка, т.е. возвращения в них элиминируемого ею социального субъекта. Психология, комбинируя свои отвлеченно определяемые элементы в такие характеристики «души» или «человека», «особи», как «умный», «злой», «трус», «раздражительный», «влюбчивый», «настойчивый», «сухой», «ревнивый», «мрачный», «веселый», возводит, таким образом, в характеристику особи преобладающие в ней отдельные состояния и акты, а также специфические совокупности и корреляции их, предполагая за их постоянством некоторого рода «потенции», «способности», «задатки». Это-то предположение и делает их понятия в психологии отвлеченными и формальными: она рассуждает о «трусости», «мрачности», «ревности» и т.д., в их безотносительной несамостоятельности. Стоит только мыслить соответствующие состояния как признаки, и в составе конкретно данных объективации конкретно называемых субъектов: индивидуальных, Пушкин, Данте. Моцарт, или коллективных, человек эпохи Возрождения, китаец, буржуа, романтик и т.д., и они - не отвлеченные и формальные причины или действия, а конкретные выражения. Самость субъектов здесь, данных в конкретном имени, закрепляемых именем и признаваемых в имени и по имени, не скользкий и ускользающий термин безличия: «я», «самосознание», и подобное, а вещь, социальная вещь. Конкретность ее - в том, что «я» здесь всегда некоторый имярек, не местоимение, а само имя субъекта, и «самосознание» — не просто сознание себя, как сущего, а себя, как такого, а не иного, и притом вместе с признанием того же со стороны других и с сознанием этого признания.
Если идти не от социальной объективации субъекта к естественнонаучной отвлеченности, а обратно: подняться от последней к конкретно переживаемому, то можно сказать, что естественное действие особи приобретает социальную значимость с момента, когда оно признается, принимается и рассматривается как ее субъективное выражение. Тогда перед нами — не автоматические «реакции», «импульсы», «рефлексы» и пр., а полные значения и жизни «жесты», «мимика», «интонация» и пр. — то, что объемлется термином «экспрессия». Именно здесь-то и сосредоточивается искомое нами субъективное, здесь -подлинная сфера субъективности, здесь — все то, что дано как субъективное в творчестве, труде, искусстве, науке, поведении и прочем. Субъективное в слове, начиная с интонации данной фразы, через общую манеру излагать свои «сообщения», вплоть до самых устойчивых форм словесного приема, школы, стиля, всегда запечатлевается в виде