Страница 137 из 210
Если бы язык употреблялся исключительно для нужд повседневной жизни, в нем не было бы такого разнообразия, какое в нем имеется, в выражении внутреннего чувства, личного воззрения и просто душевного настроения, многоразлично повышающего действие и значение слова182. «Кто приказывает срубить дерево, тот связывает с этим словом только мысль о данном стволе; совсем иное, когда это же слово, даже без всякого эпитета и добавления, появляется в описании природы или в стихотворении». Ни в понятиях, ни в самом языке, ничто не стоит обособленно, но связи только тогда действительно срастаются с понятиями, когда душа (das Gemuth) деятельна в своем внутреннем единстве, когда полная субъективность просвечивает сквозь совершенную объективность183. Тогда не упускается ни одна сторона, с которой предмет может оказывать воздействие, и каждое такое воздействие оставляет свой след в языке. Где живо такое взаимодействие заключенного в определенные звуки языка и все глубже проникающей внутренней композиции (die i
Ibidem. S. 212. В сущности, эти слова повторяют общее определение «синтеза синтезов», но и этот термин имеет у Гумбольдта двойственное значение. В § 12 речь идет о «соединении звуковой формы с внутренними законами языка; здесь в § 20 - о соединениях, отражающих индивидуальности. Может быть, и здесь играет свою роль кантианство Гумбольдта; во всяком случае, оно позволяет и в первом применении термина говорить о «субъекте» - всеобщем или трансцендентальном. r Ibidem. S. 215. 179 Ibidem. S. 212. ш Ibidem. S. 213. w lbidem. S. 212. 147 Ibidem. S. 215, 216.
Ibidem. S. 217.
свою очередь, связывать со звуком все, что ощущает душа. То и другое проистекает из убеждения, что в существе человека чуется какая-то область, которая выходит за пределы языка, но что, в то же время, язык — единственное средство исследовать и оплодотворить и эту область, и что именно его техническое и чувственное совершенство дает возможность превращать и это смутное содержание в выразимое средствами языка. Здесь заложена основа для выражения характера в языке, здесь мы проникаем во внутренний мир говорящего184. И опять-таки это относится не только к интеллектуально развитым нациям, — в проявлениях радости толпы дикарей можно уже различить простое удовлетворение желаний от внутренних глубин истинного человеческого ощущения, от небесной искры, предназначенной к тому, чтобы разгореться в пламя песни и поэзии185. В развитых языках такое выражение характера нации становится только более дифференцированным.
Лучший пример сказанному составляют греки, особенно в их лирической поэзии, соединявшие со словами пенье, музыку, танцы. Все это вводилось не только затем, чтобы усилить чувственное впечатление, но все это выражало в своем единстве диалектологический и специфический характер — дорический, эолийский и пр. Все это возбуждало и настраивало душу, чтобы удерживать мысль песни в определенном направлении, оживить и усилить ее душевным движением, от идеи отличным, ибо, в противоположность музыке, слова и их идейное содержание занимают в поэзии и песне первое место, а сопровождающее их настроение и возбуждение следует за ними186. Таким образом, то, что выше было обозначено как нечто как бы выходящее за пределы языка, не есть нечто неопределенное. Скорее, его можно назвать самым что ни на есть определенным (das Allerbestimmteste), ибо им завершается индивидуальность, чего не может сделать отъединенное слово, вследствие своей зависимости от объекта и вследствие предъявляемого к нему требования общезначимости. Исходящее из индивидуальности внутреннее чувство предъявляет требование и наивысшей индивидуализации объекта, достижимой лишь благодаря проникновению во все частности чув-
IW Ibidem. S. 217-218. Поскольку возможно такое изучение «внутреннего мира говорящего» не только со стороны сообщения об его объективной направленности, и не только со стороны формальных отношений, но и со стороны субъективных душевных реакций эпохи, народа и пр., постольку эта мысль Гумбольдта должна лечь в методологическую основу подлинной этнической и коллективной психологии. В этом направлении я определяю предмет и задачи этнической психологии (см. мое «Введение в этническую психологию». Вып. I. Μ: ΓΑΧΗ, 1927), вводя понятие «со-значения», как субъективного психологического обертона объективных сообщений, но отнюдь не как внутренней формы в смысле Марти. "5 Ibidem. S. 219. 186 Ibidem. S. 221.
ственного синтеза и благодаря высшей степени наглядности изображения187.
Не останавливаясь дольше на развитии этих многозначительных мыслей, воспроизведем итог, к которому приходит сам Гумбольдт188. В первоначальную эпоху образования языка, чтобы действительно построить его наглядным для сознания и понятным для восприятия, все сосредоточивается как бы на создании его техники, напротив, влияние индивидуального настроения духа спокойнее и яснее проявляется из последующего пользования им. Различные способы связи предложений составляют важнейшую часть его техники. «Именно здесь раскрывается, во-первых, ясность и определенность логического упорядочения, которое одно дает надежную основу свободному полету мысли, устанавливая вместе с тем закономерность и объем интеллектуальности, и, во-вторых, более или менее сквозящая потребность в чувственном богатстве и гармонии (Zusammenklang), душевное требование облечь и внешне в звук все, что только внутренне воспринимается и ощущается»189.
На основании всего этого можно представить себе общий путь языка в его внутреннем оформлении следующим образом. Первоначально язык преодолевает неопределенную и темную область неразвитого ощущения, и, таким образом, интеллектуализирует всякое, проходящее через сознание, содержание190. Чем точнее определяются и устанавливаются формы этой чистой интеллектуализации, чем полнее они захватывают сообщаемое содержание, тем более обнаруживается, что его выражение несет на себе также следы участия в этой работе человеческого посредства. Индивид, нация не только передают объективные отношения предметных содержаний, но вместе с тем отпечатлевают, в способах своей творческой передачи их, свое собственное отношение к ним. Особые формы этого отпечатления сами теперь становятся предметом внимания и заботы, подчиняют себе интеллектуальные формы, как свое внутреннее содержание, и преобразующе господствуют над ним, отрешая логические формы от их первоначального определяющего отношения к объективному действительному содержанию. Об этом мы говорили выше с точки зрения структуры самого культурного сознания и места в нем фантазии. Мы глубже осветим роль внутренних поэтических форм, если, следуя Гумбольдту, посмотрим на языковое творчество с точки зрения человеческого посредника, стоящего перед языком, как средством, но вместе и как перед особым миром, водруженным внут-
{щ Ibidem. S. 222. ш Ibidem. S. 229. 1Ч" Ibidem.
т Cf.: Ibidem. S. 211.
реннею работою духа между человеком и предметом191, и отличным как от того, так и от другого192. Язык, говорили мы также (стр. 354), посредствует не только между человеком и мыслимою им действительностью, но также между человеком и человеком. Это последнее отношение и должно быть теперь раскрыто точнее.
От человека к человеку в языке передается, во-первых, все, что входит в состав объективного содержания интеллектуальности, и, во-вторых, все богатство индивидуальности. Последняя проявляется с совершенною полнотою в поэзии. Первое для ее форм становится внутренним193 содержанием, но в собственных формах оно исчерпывается только как интеллектуальное и объективное, всякий же нарост субъективного должен быть еше подвергнут специальному оформлению. Его структура раскрывается, следовательно, как структура самой субъективности. То, что относится к последней, то, что служит содержанием не только простого сообщения, но что еще воздействует на наше чувство, производит в широком смысле впечатление как внешностью слова, так и отражающимся в ней не-интеллектуальным содержанием, то, говорим мы, не может быть вмещено в чисто интеллектуальные, логические формы. Не может быть вмешено, конечно, при том очевидном условии, что оно не делается прямым предметом сообщения. Ибо и оно ведь входит в состав действительности, образует в ней самостоятельный конкретный член, и, следовательно, вмещается, как такой, в чисто интеллектуальные формы сообщения. Такое прямое сообщение, подвергнутое обычному интеллектуально-логическому оформлению, заняло бы свое место среди других объективных научных положений (психологии и т.п.). Мы же говорим о тех формах речи, где к готовым логическим формам сообщения присоединяются индивидуально и субъективно заложенные впечатления, эмоции и т.п. Это - сообщения, может быть, передающие и ту же действительность, но субъективным восприятием и переживанием окрашенную, и по тому одному уже индивидуально претворенную. «Преображенную» и «претворенную» значит не превращенную, как мы видели уже (443 сл.), в хаос мечтаний, сновидений и бреда, а значит: наново оформленную по какому-то образцу, образцу и идеалу. «Образец», «идеал», «идеализация» по отношению к действительности не указывают непременно на оценку, на возведение в степень нравственного или материально-качественного порядка. Это преобразование может быть преобразованием в сторону прекрасного, возвышенного, героического, но также ко