Сочинения

5- Г- Г Шпет

или эстетику», потому что они были его «коньками». Но и Фойгт недолго оставался на кафедре — на этот раз казанский климат заступился за философию. Вакантное место занял директор народных училищ Оренбургской губернии Алекс. Степ. Лубкин, воспитанник духовной школы, т. е. воспитанный на философии вольфианской. К ученой деятельности он себя не готовил, но был раньше учителем философии в Петербургской армейской семинарии, для которой составил даже учебник логики.

Начертание Логики, сочиненное и преподаванное в Армейской семинарии,— Александром Лубкиным. — Спб., 1807. Кроме вольфианства заметно здесь некоторое отражение немецкой популярной философии. Книга написана не без присутствия большой доли здравого смысла. «Теоретическая часть» сведена до минимума. Оригинальное место в учебнике отводится третьей фигуре силлогизма. Она под названием «отражения» (instantia) идет за индукцией («наведение»). Вообще теорию фигур силлогизма, основанную на положении среднего термина, автор отвергает «как потому, что кроме бесполезной затруднительности в себе ничего не заключает; так и для того, что самое основание оной есть мнимое» (К читателю, V). Вместо этого внешнего различения он вводит различение силлогизмов, основанное «на их намерении и употреблении». Отсюда и то перенесение третьей фигуры силлогизма.

Общее направление Лубкина было эклектическим, близким к немецкой популярной философии (Федера и пр<оч.>), но во время уже преподавания он — вместе со своим помощником О. Е. Срезневским — стал вводить учебники и кантианского умонаклонения1. Лубкин умер в <18>15-ом году; остался один Срезневский. В < 18 > 17-ом году кн. А. Н. Голицын «преобразовал» министерство народного просвещения в «министерство духовных дел и народного просвещения», а в начале < 18 > 19-го года были произведены Магницким ревизия и преобразование Казанского университета, возведшие на философскую кафедру людей, достойных в глазах преобразователя. Но именно поэтому имена их и не заслуживают упоминания. И лишь с конца тридцатых годов и с небольшим перерывом до 1850 года философское преподавание могло принять несколько упорядоченный, хотя отнюдь не независимый характер, когда оно перешло в руки архимандрита

1 Как переведенный им плоско-бездарный и тощий (даже со стороны Лубкина вызвавший потребность в ряде дополнений и примечаний) Начальный курс философии. Соч. Ф. Снелля. — Ч. 1—5.— Каз<ань>, 1813— 14, а также учебники вышеупоминавшегося Якоба.

Гавриила (В. Н. Воскресенского). Его перу принадлежит напрасно иногда восхваляемая История философии.

История философии Архимандрита Гавриила.—Ч. I—VI.—Казань, jg39—1840 (I ч., в <18>39 г.—«издание второе с переменами»). У него есть еще книжечка под многообещающим заглавием Философия правды.—Казань, 1813. В действительности, это есть весьма элементарное изложение некоторых понятий «естественного права». «Философия правды.— определяет автор,—есть наука о коренных, выведенных из природы человека правах, которые, не исключая никакого народа, принадлежат всему роду человеческому» (С. 5). Несамостоятельность Истории философии Гавриила показал уже Новицкий в отзыве, данном им по предложению Академии наук, куда были представлены к состязанию на Демидовскую премию 1811 г.: 1) История философии архим. Гавриила, ч. I—IV, из Казани, и 2) История древней философии Зедсргольма, ч. I, из Москвы. Новицкий признал оба сочинения несамостоятельными — первое переводом довольно плохо написанной французской истории философии, второе — переводом из немецких книг. (Зедергольм, 1789—1867, протестантский священник, сперва в Финляндии, затем в Москве, автор нескольких немецких сочинений, теист-антигегельянец. О том, как Гавриил обобрал самого Новицкого, см. ниже.)

Само собою разумеется, что произведение Гавриила неоригинально и не основано на изучении источников. Оно составлено по иностранным книжкам, но автор не уклоняется от выражения своих замечаний, подчас весьма темпераментных и сочных, хотя нередко в излишне специфическом стиле наших духовных семинарий.

Напр < имер >, «как больные желтухою очи представляют весь мир желтым, так Тидеманн все философские системы представил в единообразной одежде Локка» (I, 11 — 12); Риттер «превосходит скептицизмом многих записных недоумок» (I, 12); «англицкое болото Беркелея» (1. 13); «Теннеман, смотря в очки Канта, своими глазами совсем не видит» (I, 38). Кант —«немецкий грекоримлянин» [?] (I, 39); «от чтения подобных [Плотина] теорий, не очищенных судом философским, основательный человек может потерять время, а скудоумный лишиться и победней искры здравого рассудка» (II, 65); «уроды в физическом мире не плодятся. Уроды в умственном мире — Плотин и Порфирий возродились в Спинозе, Шеллинге, Гегеле и Гербарте» (II, 74); рассуждения «лжефилософа» Гольбаха есть «образцовая цепь лукавых умозаключений» (IV, 24); «сколь бедно чувствование Юма, столь богато его воображение причудами!» (IV, 32) и т. п.

Самый ожесточенный отпор со стороны архим. Гаври-l встречает Юм, наиболее снисходителен он к Кузену,

благосклонен — к аббату Ботену. В совершенно восторженное состояние он приходит лишь при изложении «философии восточной чистой», под каковою разумеется «философия Палестины», заключающаяся «в книгах Св. Писания, в творениях Отцов Церкви и в сочинениях различных православных христианских писателей» (V, 4). Изложив в выражениях, интересных более риторически, чем диалектически, философию Палестины, автор через следующую экскламацию, дающую представление об его «диалектических приемах», переходит к «философии восточной не чистой»: «Но, ах! мы недостойны более дышать райским воздухом земли святой; мы должны отправиться к нашей братии, в землю заблуждения» (V, 24). Вообще же нужно сказать, что способ изложения автора не свидетельствует о независимости его философских воззрений от духовного звания и от «службы людям».

В особую заслугу архим. Гавриилу поставляют иногда то, что он явился первым историком русской философии, которой он посвятил шестой том своей Истории философии. Однако не было ли это предприятие преждевременным? И не пришлось ли только благодаря этому возвести в основоположники русской философии Владимира Мономаха и Даниила Заточника, а к ее высшим достижениям отнести гений любомудрия Сергия Семеновича Уварова, современного автору министра народного просвещения? Впрочем, к суждениям автора об особом национальном характере русской философии, со стороны их содержания, оригинальности и общего значения, мы еще вернемся ниже в другом контексте.

VII

Таким образом, в университете Харьковском философия была уничтожена в зародыше, в Казанском не допустили и до образования зародыша. Значение обоих новых университетов для нашего философского развития оказалось ничтожным. Этой утери целого полустолетия оба университета обязаны тем, что и до сих пор их философская роль остается в области надежд и будущего. Два другие новые университета были открыты позже: Петербургский—в 1819 г., в попечительство Уварова, и Уни

верситет св. Владимира — в 1834 г., в министерство Уварова.

Когда учреждались первые новые университеты, в Петербурге был основан Главный педагогический институт, который в <18>19 году и превратился непосредственно в отделение университета. Философия в институте уже преподавалась, и ее преподаватель, А. И. Галич, стал продолжать свою деятельность в университете. Галич известен у нас как распространитель идей нового немецкого идеализма. Однако не ему пришлось сказать первое слово о новой философии. Он действовал на почве до известной степени уже подготовленной преподавательской и литературной пропагандой профессора Медико-хирургической академии — преобразованной в 1799 г. из Медико-хирургического училища, начало которого было положено Петром Великим,—/!. М. Велланского. Велланский (Каеунник, сын ремесленника в Борзнах, Черниг<ов-ской> губ<ернии>) явился в России первым проповедником идей Шеллинговой натурфилософии. Примыкая ближайшим образом к Окену, он делает попытку и более или менее самостоятельного приложения этих идей к разработке физиологии и физики.