Четыре королевы

Элеонора с годами все больше сближалась с Симоном. Почему — нетрудно понять: у Симона было все, что отсутствовало у Генриха. Он был силен там, где Генрих слаб, отважен там, где Генрих трусил, он проявлял стойкость, когда Генрих отступал. Он был также воином, эрудитом и прирожденным лидером. Когда эти двое мужчин оказывались вдвоем в одной комнате — а случалось это часто — граф всегда затмевал короля самим фактом своего присутствия. Королева не любила его, но уважала и восхищалась. Элеонора была дружна с женою Симона Элеонорой, сестрой Генриха, и с Адамом Маршем, монахом-францисканцем, блестящим богословом из Оксфорда, который входил в круг ближайших друзей Симона. Адам Марш впоследствии стал одним из самых доверенных советников Элеоноры по духовным и политическим вопросам.

Симон де Монфор прекрасно понимал, какая трудная задача ему предстоит и что за человек его отправляет. Он сделал все, что мог предусмотреть заранее, чтобы защититься. Зная о непостоянстве Генриха, он оговорил фиксированный срок своей службы — семь лет, считая, что этого хватит, чтобы подавить сопротивление и укрепить систему управления. Он явно не хотел, чтобы его вдруг отозвали по какой-то новой прихоти короля. Также, поскольку граф Лестер был не слишком богат, он отказывался принять пост сенешаля, пока ему не выделят воинский контингент и не дадут право распоряжаться всеми доходами с Гаскони, которые обычно поступали в королевскую казну. Если бы пришлось начать войну против короля Наваррского или короля Кастилии, Генрих был обязан прислать ему еще больше войска и денег, «поскольку он будет защищать его собственную землю». Особенно он настаивал на том, чтобы его признали не сенешалем, а наместником Генриха, с полномочиями управлять Гасконью по своему разумению.

Но те самые качества, которые так привлекали к нему правителей Англии — неколебимая решимость, сила характера и прямолинейность поступков — в Гаскони сработали против него. Там, где Ричард различал нюансы, Симон видел только черное и белое. Где граф Корнуэлл пустил бы в ход деньги и практичные переговоры, закрывая глаза на мелкие обиды и учитывая местные обычаи, граф Лестер действовал, подчиняясь инстинкту — сажая под замок всех, кого считал смутьянами, не оглядываясь на законы, произвольно принимал ту или иную сторону в различных тяжбах, жестоко подавлял восстания. Поскольку одновременно Симон занимался извлечением некоторых спорных частей приданого своей жены, то, вместо того, чтобы раздавать деньги, он брал их. В глазах его новых подчиненных эти поступки зачастую приобретали привкус произвола. Даже имя его вызывало отталкивание: ведь Гасконь расположена на юге Франции, граничит с Лангедоком, поэтому у жителей герцогства имя старшего Симона де Монфора навеки запечатлелось как символ беспощадного карателя и узурпатора владений Тулузы. Отправить Симона-младшего в Гасконь было все равно что пытаться зашить рану мечом вместо иглы. Не прошло и года, как бароны Гаскони, издавна привыкшие обходиться без сенешалей, начали жаловаться непосредственно королю на грубое, неуважительное поведение Симона.

Даже когда Симон одержал настоящую победу, в Англии она отозвалась поражением. Он взял в плен и покорил Гастона Беарнского — вождя сопротивления английскому господству, заставил принять свои условия, конфисковал его земли и отправил в Англию. Здесь Генрих и Элеонора приняли его как любимого родственника, приехавшего в гости. Генрих простил Гастону все его выходки, а Элеонора, наивно следуя усвоенной с детства теории, что в семье всегда можно договориться, добилась возвращения ему отнятых земель. Дядюшка Гастон погостил и был отпущен обратно в Гасконь с обещанием больше не вредить; сразу же по приезде он снова принялся вместе с королем Кастилии строить козни против англичан.

И все же Симон, несмотря на неудачные методы, в значительной степени справлялся с заданием. В 1250 году Матвей Парижский писал, что «упомянутый граф, многому научившийся у своего благородного отца, стремясь идти по стопам или превзойти его, сумел превозмочь дерзость мятежных подданных короля в Бордо и по всей Гаскони, заставив бежать, лишив имущества и приговорив к изгнанию Уильяма [в южном произношении — Гильома] де Солер, Растейна и других гордецов, которые смели восставать против короля; многих он отправил также на виселицу».

Но Генрих слышал только жалобы; от гасконцев прибывали гонец за гонцом, а потом стали появляться лично те из пострадавших, кто сумел ускользнуть. Через два года Генрих начал ворчать, что выдает кучу денег Симону почти без всякой отдачи; еще через четыре, за год до окончания официального срока службы, Симона вынудили возвратиться в Англию, чтобы предстать перед судом по обвинению в бесчеловечном обращении и вымогательстве, выдвинутому против него гасконскими баронами, которых король теперь полностью поддерживал.

Граф Лестер возмутился, и его можно понять; на суде он упомянул, что король, «когда я впервые отправлялся в Гасконь, советовал мне сокрушить изменников; а также пожаловал мне грамоту с правами наместника на шесть лет; а также пообещал оказать действенную помощь и поддержку, чего так и не исполнил».

Некоторые из знатнейших лордов Англии, в том числе и Ричард Корнуэлл (которому, если верить Матвею Парижскому, «беспорядки в Гаскони доставляли удовольствие»), приехали в Лондон специально для того, чтобы поддержать графа Лестера против короля, «ибо многие опасались, как бы король, по свойственной ему вспыльчивости и будучи столь привержен к иноземцам, не приказал схватить графа, человека высокого рода и его исконного подданного, и заключить в тюрьму, как если бы его измена была уже доказана. Этого нельзя было допустить ни под каким видом». Генрих не осмелился пойти против своих вельмож и признать Симона виновным, но позволил себе яростные нападки на бывшего друга, что не слишком хорошо смотрелось на фоне сухой сдержанности графа.

Этот эпизод завершился в 1252 году тем, что Симон отказался от должности (с компенсацией в семь тысяч марок) в пользу старшего сына Генриха и Элеоноры, Эдуарда, и уехал в Париж. Поскольку Эдуарду было всего тринадцать, замирять Гасконь должен был кто-то другой. Выбора больше не оставалось; Генрих решил заняться этим сам.

Хотя Элеонора не пыталась повлиять на разгневанного супруга или как-то контролировать его в ходе судебного разбирательства, ее сочувствие было на стороне графа Лестера.

Все это время она переписывалась с Адамом Маршем и воспользовалась его услугами как посредника, чтобы примирить Ричарда с инвеститурой Эдуарда в Гаскони. Ричард надеялся, что суд над Симоном позволит ему вернуть Гасконь себе. После того, как Генрих успокоился, Элеонора принялась спасать все, что было можно. Генрих заартачился, но Элеонора убедила его выплатить Симону обещанное.

Задним числом нетрудно обвинить Элеонору в глупости, поскольку именно она настаивала на сохранении Гаскони для Эдуарда вопреки законным притязаниям Ричарда, и она же избрала Симона де Монфора правителем вместо Ричарда. Однако на самом деле все решения Элеоноры в тот период были хорошо продуманы, разумны и политически оправданы. Пусть она поставила на должность неподходящего исполнителя — зато оставила ни с чем более опасную фигуру.

Ричард по всем статьям представлял для Генриха куда большую опасность, чем Симон. В прошлом Ричард уже становился на сторону английских баронов против Генриха. Ричард принадлежал к королевскому роду и знал, что он намного более способен править, чем брат. Бароны охотно последовали бы за ним. Если бы Ричарду позволили получить Гасконь, он мог превзойти короля своим влиянием. В 1250 году и позже никто в Англии не мог даже вообразить, что Симон де Монфор, не имевший никаких прав на английский трон, не принадлежавший по крови ни к одной королевской семье, однажды попытается свергнуть Генриха.

С другой стороны, политические склонности Ричарда были хорошо известны. Поэтому гораздо более вероятно было, что граф Корнуэлл, а не граф Лестер, надумает покуситься на власть Генриха. То, что он этого не сделал, нельзя полностью приписать стараниям Элеоноры не допустить его в Гасконь — но она, несомненно, поспособствовала направлению его политических амбиций, по меньшей мере относительно английского трона, в другое русло.