Под тропиком Козерога

Почти все владельцы дарвинских гаражей, к которым я обращался, в ответ лишь посмеивались. Машин и округе мало, а глупцов, готовых сдать автомобиль напрокат заезжим иностранцам, и того меньше. Дороги за пределами города были ужасны, и в неумелых руках любая машина за несколько недель превратилась бы в металлолом. В конце концов мы набрели на сомнительного вида контору, специализирующуюся на прокате лодочных моторов, водных лыж и мопедов; там в сарае обнаружился дряхленький «лендровер». Владелец признавал, что машина не первой молодости, но заверил, что она находится в отличном состоянии, хотя и выглядит несколько потрепанной. Боб, большой дока по части автомобилей, скептически поцокал языком. Он залез под капот и вылез оттуда мрачнее тучи. Я попытался убедить его, что это как раз то, что нам надо. Мой оптимизм, правда, зиждился на полной неосведомленности, но в любом случае другого выхода не было. Больше никто во всем Дарвине не дал бы нам «лендровер». Мы подписали все полагающиеся бумаги и собрались в путь.

Из Дарвина выходит одна-единственная дорога — шоссе Стюарта, — которую уважительно называют Асфальт, подчеркивая тем самым уникальность трассы. Дело в том, что, если не считать ветку, ведущую на восток к штату Квинсленд, это единственная дорога на всей территории, проходимая во время сезона дождей.

Ее построили в 1940–1943 годах для перевозки в Дарвин военной техники и боеприпасов, поскольку после вторжения японцев на Новую Гвинею город оказался как бы на передовой[25]. Шоссе шириной двадцать метров и длиной около тысячи миль устремляется строго на юг через эвкалиптовые рощи и каменистую пустыню к Алис-Спрингсу. Там автостраду сменяет мощеная, ухабистая дорога, еще через тысячу миль упирающаяся в Аделаиду.

Сразу же за Дарвином Асфальт делится на две полосы, и обе примерно с милю идут совершенно параллельно в ста метрах друг от друга. В краю, где асфальтированные дороги — редкость, такая фантастическая бессмыслица выглядит особенно удивительно. По утверждению местных жителей, «дубликат» возник в результате конфликта между американским и австралийским командованием во время войны. Австралийцы, ревнители порядка, настаивали на ограничении скорости по трассе, соединяющей гарнизон с городом. Американцы, оказавшись перед страшной перспективой ползти черепашьим шагом к злачным заведениям Дарвина, решили этот вопрос очень просто: вопреки всякой логике, не жалея средств, они построили свою собственную дорогу, параллельно первой. Кстати, на ней тоже было введено ограничение: запрещалась езда со скоростью меньше шестидесяти миль в час, нарушитель строго наказывался.

Мы двигались с куда более скромной скоростью: машина была нагружена снаряжением и продовольственными припасами. Вскоре убогие пригороды Дарвина остались позади, и начался длинный путь до Пайн-Крика, где мы планировали заночевать, перед тем как свернуть с Асфальта на восток, к Нурланджи. Автостраду окаймляли эвкалиптовые деревья; иногда миля за милей мы проезжали мимо почерневших от пожаров стволов. Над сухой, желтой травой возвышались трехметровые остроконечные термитники.

Кое-где под эвкалиптами важно восседали, опершись на хвост, кенгуру валлаби; они замечали нас издали и улепетывали при приближении машины. Эти животные — бич Асфальта. По ночам они усаживаются прямо на шоссе, чтобы насладиться теплом не успевшего остыть покрытия, и мчащиеся на скорости семьдесят-восемьдесят миль в час машины в темноте довольно часто врезаются в них. Автомобили нередко получают повреждения, вылетая в кусты, а кенгуру погибают. Трупы убитых прошлой ночью валлаби валялись на обочине, разбухшие, как бурдюки, с нелепо торчащими длинными ногами.

На протяжении сотни миль нам не встретилось ни одного селения, где было бы больше пяти-шести домов. Наконец показался Пайн-Крик — полтора десятка строений, на самом крупном из которых горела неоновая вывеска «Отель Резиденшиел». Обрадованные, мы подрулили прямо к входу. Был субботний вечер, и в баре толпились мужчины в рубашках с короткими рукавами, усердно старавшиеся перекричать друг друга. Бармен направил нас к стеклянной двери с надписью «Фойе». Толкнув ее, мы попали в просторное помещение, заставленное столами на хромированных ножках; на каждом красовалась вазочка с искусственными тюльпанами — и это в краю акаций, орхидей и бугенвиллей!

Из кухни появилась, приветливо улыбаясь, миниатюрная женщина. Она принесла еду и села поболтать с нами. Крики в баре становились все громче.

— Скажите, а вы не держите вышибалу? — осведомился я, как бы между прочим.

— Сама справляюсь, — ответила хозяйка, напружинив бицепсы. — И не сомневайтесь, прекрасно справляюсь.

Я не сомневался.

— У нас тихо, — продолжала она. — Мы же не дикари, хотя на Юге нас все еще считают неотесанной деревенщиной. Представляете, — распалилась она, — несколько месяцев назад моя дочь выходила замуж, так какой-то газетный писака позвонил сюда из Сиднея и спросил, сколько гостей приехало на свадьбу на верблюдах!

Мы понимающе кивали. Из бара донеслись звон разлетевшегося вдребезги стекла и удалые крики гуляющих.

— Извините, — сказала она сурово и широким шагом направилась к двери…

На следующее утро мы стартовали пораньше. До Нурланджи оставалось восемьдесят миль. Пейзаж почти не отличался от того, что мы видели по пути на Пайн-Крик; разница была в ощущениях: мы съехали с Асфальта и оказались на узком, извилистом проселке. На шоссе нам время от времени попадались машины, дорожные знаки и указатели, и, хотя в целом оно было пустынным, признаки жизни были налицо. Здесь же, кроме самой дороги, ничто не напоминало о присутствии человека — ни построек, ни телеграфных столбов, ничего. Земля казалась совершенно пустынной и заброшенной. Однако, когда мы остановились, чтобы дать остыть мотору, в тишине вдруг отчетливо раздался цокот копыт. Мы удивленно озирались. Никого. Наконец из ближайшей рощицы появился всадник в расстегнутой до пояса рубахе и босой. К седлу была привязана банка пива.

— Если увидите двух парней со стадом, передайте им, чтоб не ждали. Джип у Гудпарлы накрылся, — сказал он и, не дождавшись ответа на свою загадочную просьбу, развернулся и уехал.

Это было единственное человеческое существо, которое попалось нам между Пайн-Криком и Нурланджи.

До лагеря Алана добрались к обеду. Войдя в хижину-столовую, мы первым делом набросились на воду, после чего уселись за стол. В дверях появился единственный клиент «Австралийского сафари». Он только что принял душ и был облачен в трусы и бесформенный жилет, с трудом прикрывавший огромный, обвисший живот. Обладатель живота оказался мясником из Мельбурна, приехавшим сюда на несколько дней поохотиться. Он сильно обгорел: на шее у него зловеще выделялся багровый треугольник, а кожа на руках облезла. Нет, он никак не соответствовал моим представлениям об образе «бесстрашного белого охотника».

— Хэлло! — приветствовали мы его, старательно имитируя местный выговор. — Как самочувствие?

— Здоров как бык, — ответил он со смаком, треснув себя кулаком в грудь с такой силой, что все тело задрожало, как желе. — Могу одолжить при надобности.

Вскоре выяснилась причина его жизнерадостности: несколько часов назад он всадил пулю в голову огромного буйвола, который мирно поглядывал на него из-за кустов.

— Да-а, — глубокомысленно закончил он, — отдых вышел что надо. Настоящий праздник для мужчины.

Собственное тонкое замечание привело его в восторг, и он захохотал.

Проведя четыре дня в пустыне и исколесив окрестности на джипе с проводником-аборигеном, который пальцем указал ему на буйвола, мясник чувствовал свое явное превосходство над нами. Он порывался давать советы и рассказывать о повадках зверей — где их лучше снимать, с какого расстояния и так далее. Но мы решили, что надежнее будет положиться на советы старого охотника на буйволов Йорки Билли.

Йорки с женой, пятью детьми и табуном лошадей жил в миле от Нурланджи. Домом ему служил залатанный брезентовый навес, натянутый на четыре столба. Под крышей висела веревка, на которой вялились куски мяса. Перед навесом, потрескивая, дымился костерок. Картина самая мирная и уютная.

25

Во время второй мировой войны Дарвин подвергался воздушной бомбардировке, но прифронтовым городом фактически не был, так как на территорию Австралии никогда не ступал вражеский солдат. — Прим. пер.