Страница 398 из 416
Сделанное выше обозрение данных исторических и бытовых, кажется, не оставляет места сомнению в том, что изображение этолян у Полибия, тем самым и у Ливия, страдает прежде всего односторонностью. Оно нисколько не выясняет выдающейся роли, какую играл союз этолян в течение столетия с лишним в истории независимой Эллады, если, разумеется, не считать объяснением выдающегося исторического явления той характеристики этолян, в силу которой как природные этоляне, так и другие племена, усвоившие себе их имя, являются ордою хищников, «привыкших жить грабежом и всякого рода беззакониями»185*. По происхождению и состоянию Полибий принадлежал к избранным гражданам Мегалополя и ахейского союза; воспитанный в школе Филопемена и отца своего Ликорта, стратега ахеян, Полибий получил блестящее по своему времени образование, более всего содействовавшее и сближению его с Сципионами. Наравне с прочими современниками ему чуждо было историческое понимание событий и учреждений, и потому многие части его истории представляют не столько беспристрастное всестороннее объяснение условий и причин, сколько субъективную оценку личностей и субъективное толкование событий, а также сокрытых для наблюдения мотивов. Черты первобытной грубости, во многом отличавшие быт этолян, заслоняли собою в глазах историка положительные стороны организации этолийского союза, то, что было в ней источником силы и привлекательности для других эллинов. Отнестись к этолянам так, как новая историческая наука учит относиться ко всякому предмету изыскания, Полибий не мог: для него, как и для тех из его современников, которые воспитывались в условиях высоко развитых городских республик, этоляне и близкие к ним по развитию племена представляли явление во многих отношениях давно пережитое; к уразумению учреждений подобных народов и совершающихся в среде их событий необходимо было прилагать приемы изыскания сравнительно-исторические, блестящее начало коих у Фукидида не имело продолжателей у последующих историков; да и сам Фукидид не остался верен себе: в большинстве случаев и он при оценке старины пользуется критерием, заимствованным из круга понятий и отношений ему современных. Еще последовательнее Фукидида был, как мы постараемся доказать в другом месте, Полибий в приложении субъективной критики к историческим явлениям давнего прошлого. В эллинской историографии мы наблюдаем приблизительно такое же отношение к старине, какое отличало древнеэллинских художников, чуждых стремления к точности в воспроизведении архаических сюжетов: на многочисленных памятниках пластики и вазной живописи мифологические и героические сцены изображены в современной художнику обстановке; из своей собственной эпохи он переносил в изображаемые сцены вооружение, одежду, утварь. Соблюсти меру спокойствия в оценке этолийского союза было тем труднее для Полибия, что Ахая, политическая родина историка, много раз жестоко терпела от вторжений этолян186*, что главным источником для него в изображении этолян был Арат, «с давнего времени питавший вражду к ним»187*, в большинстве случаев военные действия этолян сопровождались грабежом и разорением мирных поселений, и нередко причиною войны было не что иное, как поиски за добычей без всяких политических расчетов и благовидных предлогов. Но что было доблестью в доброе старое время у всех эллинов, что поощрялось общественным мнением в некоторых отсталых частях Эллады до позднейшего времени, то встречалось осуждением и негодованием со стороны других эллинов, давно привыкших к иному порядку жизни и усвоивших себе иные понятия международного права. Любопытно, впрочем, как живучи еще были в среде самих ахеян те черты нравов, которые так возмущали Полибия в этолянах. После жестокого поражения при Ладокиях (227 г. до Р.X.) ахеяне держали собрание в Эгии и недовольство свое Аратом, которого считали виновником поражения, выразили постановлением не отпускать ему больше денег из государственной казны на военные расходы и содержание наемников с тем, чтобы он воевал на свой счет, если угодно188*. Постановление это приравнивало Арата к Доримахам и Скопасам, этолянам, которые во главе вооруженных отрядов совершали настоящие военные походы без ведома или решения народного собрания. Насколько, с другой стороны, трудно было Полибию соблюсти спокойствие и беспристрастие в обсуждении этолян, может видеть каждый при чтении рассказа IV 3—7, 9—16. До этого времени союзники этолян, мессеняне, после битвы при Кафиях просили ахейское собрание принять их в союз Антигона: просьба их сначала была отложена до решения всех союзников; но Арат оказал им помощь, как новым ахейским союзникам. Уведомленные об этом этоляне решили воевать с ахеянами только в таком случае, если те не откажутся от союза с мессенянами. В таком решении этолян историк усматривает величайшую глупость и явное коварство. «Будучи сами союзниками как ахеян, так и мессенян, — рассуждает Полибий, — они объявляли войну ахеянам, если ахеяне и мессеняне будут жить в дружбе между собою и в союзе; если, напротив, ахеяне выберут войну с мессенянами, то этоляне обещали заключить с ними отдельный мир» (15). Но этоляне в описываемое время не состояли ни в каком союзе с ахеянами. Сам же Полибий подробно рассказывает о кровавой стычке между отрядом Скопаса и Доримаха и ахеянами при Кафиях (11—12); дело не дошло еще до формального объявления войны собранием этолян, но ахеяне (15) решили уже принять мессенян в союз и набирали войска против этолян. Правдивость историка в передаче фактов дает нам средство к поправке его суждений, внушенных, очевидно, «Записками» Арата, который имел все основания негодовать на этолян (12—14)189*.
Появление этолян и ближайших к ним племен на исторической арене в виде могущественной организации было как бы ответом на мечтания утопистов того времени и более раннего о восстановлении благодатной старины с равенством имущественным, без борьбы политических партий за власть. Стоики, к последователям коих принадлежал и Полибий, усердно занимались изысканием смешанной формы управления, способной разрешить противоречие между притязаниями меньшинства и нуждами массы в единстве высшей руководящей власти. Спартанские цари Агид III и Клеомен II, согласно с учением стоиков, надеялись и обещали положить конец социальным и экономическим распрям в среде лакедемонян путем восстановления первоначального ликурговского устройства, а это последнее, как известно, содержало в себе многие черты общественного склада эллинов из так называемой героической эпохи. Политические меры и личное поведение спартанских царей-реформаторов оживили в народных массах Пелопоннеса надежды на водворение в жизни экономического равенства и общего довольства, и блестящими военными успехами Клеомен обязан был столько же храбрости своих воинов, сколько сочувственному возбуждению в низших классах населения. Города ахейского союза один за другим переходили на сторону Клеомена частью из страха, частью добровольно, как свидетельствуют Полибий и Плутарх190*. Достойно внимания, что этоляне находили себе сочувствие в значительной части Пелопоннеса: Элида, Мессения, Тегея, Орхомен, Мантинея, Фигалия состояли в союзе с ними; они же дают у себя приют спартанским изгнанникам, сторонникам реформ Агида, и совершают поход в Лаконику с целью возвращения их на родину; позже они обнаруживают готовность помогать Клеомену, продолжателю дела Агида. Если только не следовать Полибию и не объяснять каждый шаг этолян в Пелопоннесе жаждою наживы и желанием вредить ахейскому союзу, то мы вынуждены признать, что в общественных учреждениях этолян, в их бытовом складе содержались условия того сочувствия, какое сближало этолян с народами Пелопоннеса: элейцами, мессенянами, некоторыми аркадянами и отчасти лакедемонянами, в тот именно период эллинской истории, который ознаменовался в сознании эллинов превознесением старины, а на практике насильственными мерами к водворению экономического равенства путем уничтожения долговых обязательств и передела земли. Не случайным представляется нам дружественное согласие, в котором издавна жили этоляне с демократическими Афинами. После 196 г. до Р.X. этоляне стояли во главе демократического движения против римского господства над Элладою, а в 190 г. ходатаями за них перед римским консулом выступают афиняне191*.