Страница 26 из 89
В сентябре месяце 1731 года граф Головкин получил высочайший рескрипт: французский двор оставить и в звании посланника отправиться к Генеральным штатам в Гаагу, а я оставлен поверенным в делах во Франции. На сие определено мне по три тысячи рублей годового жалованья и еще по триста рублей на посылки курьеров, конвертов и прочего, и на мою собственную исправку прислана одна тысяча рублей. Граф Головкин вскоре потом имел отпускную аудиенцию и по окончании оной представил меня королю, которому при сем случае, сверх употребительного обыкновения, имел я честь подать вверяющую о себе грамоту.
Спустя две недели благодетель мой граф Головкин со всею фамилиею своею отправился в Гаагу. Прощание наше было пренежное, и мы не без слез расстались. Оба, как граф, так и графиня, изъявили особенную ко мне любовь, и я признаюсь, что они обходились со мною в своем доме не как с чужим, но как с родным своим сыном.
Таким образом, на двадцать третьем году возраста моего имел я уже публичное звание при одном из первых дворов европейских. Но не прошло еще и шести месяцев, как по желанию отца моего повелено мне указом возвратиться в Санкт-Петербург, где весь двор тогда обретался.
Отец мой не сообщил мне никакого уведомления о своем в рассуждении меня намерении; а в указе значилось, что отсутствие мое будет недолговременно. Почему откланялся я у кардинала де Флери и тогдашнего хранителя печати министра иностранных дел господина Шовелина с таким отзывом, что я вскоре назад возвратиться имею.
В исходе февраля 1733 года выехал я из Парижа и чрез Страсбург продолжал свой путь в Россию.
В Берлине проведал я от тогдашнего при прусском дворе российского министра графа Ягужинского, что отец мои недавно пожалован генерал-фельдмаршалом. Проездом чрез Пруссию посетил я старшую сестру мою в Ризенбурге, где ее муж подполковник барон Мальцан с несколькими эскадронами Буденброкского кирасирского полка стоял в гарнизоне. Сей приказал, дабы меня почестить, выступить одному эскадрону и в моем присутствии произвесть все обыкновенные их экзерциции.
В пограничном городе Риге застал я сестру мою Менгден, с ее мужем, который тогда был лифляндским ландратом. Туда же незадолго предо мною прибыл старший граф Левенвольде, который ездил к венскому и берлинскому дворам за некоторыми препорученными ему важными делами. Едва лишь успел я посетить его, как он продолжал путь свой далее. Чрез два дни отправился и я оттуда, и как я догнал упомянутого графа в Дерпте, то он принудил меня перейти в свою коляску, дабы с ним вместе ехать до назначенного места.
В начале апреля приехали мы в Санкт-Петербург благополучно, и я имел удовольствие после пятилетнего почти отсутствия увидеть отца моего в добром здравии и в величайшем достоинстве.
Коль скоро я переоделся, то он повез меня с собою ко двору и представил императрице, обретавшейся тогда в покоях обер-камергера Бирона. Императрица удостоила меня всемилостивейшего принятия, равно как и от упомянутого любимца и его супруги, при том находившихся, принят я весьма учтиво и благосклонно. На другой день отец мой поехал со мною к трем императорским принцессам, а именно герцогине Мекленбургской, сестре императрицы, великой княжне Елисавете Петровне, дщери Петра Великого, и к принцессе Анне, племяннице императрицы. Принцесса Анна не имела больше пребывания своего со своею теткою, а жительствовала в большом дворце, где пользовалась всем императорским придворным штатом. От всех вышеименованных принцесс принят я с отличною благосклонностью и удостоился такой почести, которая тогда одним знаменитейшим особам воздавалась, а именно, что они соблаговолили поцеловать меня в щеку.
По приезде моем открыл мне отец мой намерение свое женить меня на придворной фрейлине Трейден, родной сестре обер-кэмергерши Бирон. Я не успел лишь за два дня с нею познакомиться, как уже принужден был выступить с формальным изъяснением своей любви. Ответ ее содержал холодное благодарение за мое предложение купно с дружеским напоминанием, дабы я здраво рассудил сам в себе, что она всегда слаба и больна бывает. На таковое откровенное объяснение почел я за лучшее отвечать, что я весьма охотно предлагаю мои услуги ходить за нею в ее болезнях. Непосредственно после сего приказано мне просить у обер-камергерши позволения и соглашения на сию женитьбу. От нее получил я следующий отзыв: что она умеет личные мои качества и честь, оказываемую мною сестре ее, ценить по достоинству и что готова способствовав моим намерениям, коль скоро уверена будет о взаимной склонности ее сестры. Но вскоре оказалось, что таковая ожидаемая склонность имела зависеть не от любви, но от устояния начинавшего уже колебаться благоволения императрицы к отцу моему.
Когда я приехал в Санкт-Петербург, то, как выше упомянуто, нашел отца моего в величайшей милости у императрицы и в наилучшем согласии с обер-камергером Бироном. Императрица незадолго пред тем пожаловала ему десять тысяч рублей в подарок, и сверх того куплен в казну собственный его недавно построенный дом, находившийся в отдаленной части города, за двадцать тысяч рублей с тем, чтобы он переехал в другой назначенный ему дом подле императорского дворца. Сего еще не довольно было, но приказано проломать в его доме стену, дабы он, не выходя на улицу, мог проходить из своих комнат в покои любимца.
Делами был он обременен до чрезвычайности, ибо в звании военной коллегии президента управлял он всею сухопутною силою; в Кабинете заседал он в звании генерал-фельдцейхмейстера; инженерного корпуса был он главный начальник и над всеми крепостями главный надзиратель; в то же время занимался он учреждением Кадетского корпуса и новых кирасирских подков; смотрение за Ладожским каналом осталось за ним по-прежнему, и даже полиция, как в Санкт-Петербурге, так и в других городах, состояла в его ведении. Нельзя было большим доверием пользоваться, какое на него возлагали, и, словом сказать, ни единое дело мимо его рук не проходило. Но сие продолжалось недолго, и чрезвычайный его кредит начал помалу упадать для нижеследующих причин.
В гвардейских полках за благо рассуждено касательно состоящих в каждой роте капитан-поручиков сделать перемену и их всех оставить, поелику в напольных полках сих чинов не находилось, и, следовательно, почли их также ненужными в гвардии, почему и положено было всех их выпустить в армию и там определить каждого по чину, а именно: старших — премьер-майорами и младших — секунд-майорами. Сия столь неожидаемая перемена была совсем не по вкусу означенных господ, которые большею частию были молодые люди из знатнейших домов и желали у мест своих оставаться до того, пока не поступят в капитаны, дабы после, при выпуске, в армию вступить полковниками или бригадирами. Отцу моему препоручено означенное перемещение произвесть, и потому нельзя было миновать, чтобы по образу других не сделать показанной реформы и в Измайловском полку, в котором граф Левенвольде был подполковником. Сей находился в оное время в чужих краях и не прежде об оном узнал, как когда пособить не можно было. Чувствительность его по сей причине была столько тронута, что он от того же часа непримиримую к отцу моему возымел ненависть, почему лишь токмо он возвратился из своего путешествия, то и начал потрясать кредит и власть отца моего.
Граф Остерман, будучи недоволен, что отец мой не хотел почасту к Кабинете соглашаться с ним в мнении, а притом он умел своего брата, тогдашнего действительного тайного советника Миниха, как бы для надзирания над ним ввести в департамент иностранных дел, не упустил в сем случае вспомоществовать графу Левенвольду.
К сему присовокупилось еще, что он, не ведая тайного соглашения, состоявшегося уже между венским двором и обер-камергером, ввязался в одно такое дело, которое намерениям последнего совершенно было противно и уже отвергнуто како неудобоприемлемое. Расстроенное здоровье короля Августа Второго и вскоре ожидаемая его кончина привели кардиналу де Флери на мысль опять посадить Станислава Лещинского на польский престол; почему находящийся в Санкт-Петербурге поверенный в делах по прозванию Магнан (Маньяк) получил повеление сообщить об оном российскому двору и знатные предложить обещания, буде выбору означенного государя не будет препятствовано. Сии предлагаемые обещания состояли в нижеследующем: императорский титул признавать, известные ежегодные платить вспомогательные деньги и турков склонить, дабы они паки уступили Азовскую крепость, или буде она вооруженною рукою взята будет, то уговорить турков заключить мир неукоснительно.