Страница 18 из 58
Что до английской церкви, то она неизбежно должна была подвергнуться суровому осуждению нормандских завоевателей. Даже если мы сделаем скидку на предубежденность захватчиков по отношению к покоренным и их заинтересованность в том, чтобы хоть как-то оправдать незаконное присвоение чужого добра, все-таки обвинения нормандцев были отчасти справедливы. Церкви всегда нуждаются в реформах, но, к счастью для них, редко предстают перед таким беспощадным судом, как это случилось с английской церковью в 1070 г. К концу правления Кнута великая английская церковная реформа X в. постепенно сходила на нет. Люди процветали и были поглощены мирскими заботами, а церковь примирилась существующим положением вещей. Монастырей было достаточно, и новых почти не возникало. Священнослужители не были замечены в вопиющих злоупотреблениях, так что по общеевропейским меркам английская церковь более чем заслуживала уважения. Однако ее духовенство не отличалось религиозным рвением. Более того, из-за своих римских корней, примеси кельтских обрядов и долгого периода изоляции от всего остального мира она приобрела некоторые особенности, которые могли вызвать неприятие у иноземцев.
Эдуард почти не старался улучшить сложившийся облик церкви. Несмотря на то что его благочестие восхвалялось следующими поколениями, он, по-видимому, не проявлял интереса к реформированию церкви. Он пожаловал некоторым доверенным священникам епархии и приблизил нескольких монахов. Кто-то из них был талантливым, кто-то — добропорядочным. Некоторым честолюбивым прелатам он позволил управлять несколькими епархиями, и далеко не всегда это были самые плохие епископы. По меркам того времени Эдуарда вряд ли можно было обвинить в каких-либо серьезных грехах. Хотя в начале царствования его иногда и подозревали в симонии, продаже церковных должностей, он не ввел это в обыкновение. Король радушно принимал при своем дворе иноземных аббатов, а к концу жизни искупил свои грехи, восстановив Вестминстерское аббатство, в стенах которого повелел себя похоронить. Эдуард был верующим человеком, однако никакой определенной церковной политики не проводил. Английской церкви не хватало четкого руководства ни со стороны короля, ни со стороны тех архиепископов, которых он назначал в Кентербери.
Церковь, предоставленная самой себе, превратилась в крайне разнородную общность. Насчитывалось несколько активных центров реформистского движения, таких как Йорк и Вустер. Некоторые монастыри — например, аббатства в Восточной Англии или Шерборне, — все еще сохраняли свое доброе имя. Была проведена реформа нескольких коллегиальных церквей, в которых был введен устав, превращавший представителей белого духовенства в общину каноников, следующую правилам общежития и отсутствия частной собственности. По меньшей мере один епископ перенес столицу своей епархии в более подходящее место. Однако реформы не были согласованными. Кроме того, стремительный упадок некоторых доселе прославленных общин пагубно сказался на репутации английской церкви в целом. В епархиях Кентербери и Винчестера, славившихся своими монастырями, дисциплина явно понизилась при архиепископе Стиганде, управлявшем ими обеими. Последним ударом по доброму имени Англии стало отлучение Стиганда от церкви папой римским за то, что он был назначен на архиепископскую кафедру Кентербери после низложения Роберта Жюмьежского. Стиганд так и не получил паллия. В общем, английская церковь не вполне заслуженно приобрела дурную славу в христианском мире.
Отсутствие взаимопонимания с Римом часто встречалось в церковной истории, однако для староанглийской церкви подобные разногласия являлись нетипичными — все-таки ни в одном другом государстве церковь не переживала таких периодов развития науки и образования и не была более верна делу св. Петра и «апостольским вратам»{10}. Среди англичан уже укоренился обычай совершать паломничество в Рим. Добровольную подать Риму, «денарий св. Петра», впервые введенную в VIII или IX в., все еще продолжали платить, пусть и нерегулярно. Когда реформированное папство стало критиковать традиции английской церкви и возмущаться какими-нибудь несущественными нарушениями нормы, священнослужители Британии решили, что о них просто сложилось неправильное представление, ведь они по-прежнему были верны идеалам христианства, хотя в самом Риме царила безнравственность.
Рим с признательностью принимал не только английские деньги, но и английские произведения искусства. Английские книги, изделия из металла, да и любая английская церковная мебель, в основном изготавливаемая в монастырях, высоко ценились в Европе. Иноземцы, принявшие духовный сан в английской церкви, обычно посылали в дар к себе на родину какое-нибудь изделие местного изготовления. Во время правления Эдуарда в монастырях продолжали заниматься искусством, а церкви накапливали многочисленные сокровища. Однако литературная традиция слабела. Достойного преемника у Беды Достопочтенного не оказалось. В некоторых монастырях все еще продолжали составлять англосаксонскую хронику — летопись на национальном языке. В других местах по-прежнему переписывали образцы религиозно-дидактической литературы, также на древнеанглийском, особенно этим славился Вустер. Однако при этом была почти забыта латинская культура. Хотя все монахи и большинство епископов изучали латынь, пастырская традиция в Англии была настолько сильна, что большую часть написанного составляли указания для священников и их паствы, естественно, на местном наречии. Сложившаяся в Англии ситуация привлекала сюда тех, кто умел писать на латыни. Так, два монаха из аббатства Сен-Бертен во Фландрии, Фолкард и Госелин, нашли покровителей из числа английских епископов и стали трудиться над житиями английских святых. Тот энтузиазм, с которым их приветствовали в почтенных монастырях Британии, свидетельствует о том, что людей, хорошо знавших латынь, в стране действительно недоставало. Однако, как это ни парадоксально, здесь мы имеем дело не с проявлением невежества, а с редкой устойчивостью национальной традиции, из-за которой английская церковь казалась провинциальной, по-деревенски простой и даже неграмотной в глазах представителей других европейских церквей, где гораздо больше внимания уделяли латыни.
Богатство и утонченность, в сочетании с социальной, политической и церковной нестабильностью, давали повод народам, жившим в более простых и суровых условиях, презирать Англию. В общем, вполне естественно, что Британия стала жертвой своих соседей-агрессоров. В 1066 г. было невозможно предсказать, насколько угасли славные военные традиции англичан, сможет ли Гарольд, имеющий весьма шаткие права на королевский трон, сохранить верность своих воинов и насколько упорно британский народ будет сражаться с чужеземным захватчиком, если будет лишен своих полководцев.
Глава V
ВТОРЖЕНИЕ В АНГЛИЮ
Наши источники довольно четко и последовательно рассказывают о дипломатических шагах, которые привели к завоеванию Англии Вильгельмом. Что бы ни произошло в 1050–52 гг. на самом деле, нормандцы настаивали на том, что Эдуард подтвердил избрание Вильгельма своим преемником, прислав к нему в 1064 г. эрла Гарольда, чтобы окончательно договориться о наследовании престола герцогом. Именно это посольство Гарольда, послужившее важнейшим оправданием для дальнейших действий нормандцев и изображенное на ковре из Байе, приближает нас к событиям, непосредственно предшествовавшим завоеванию. Хотя о посольстве не упоминается ни в одной английской хронике, все же надо признать, что основные события, связанные с ним, действительно имели место, тем более что рассказ Гиль-ома де Пуатье и представленная на гобелене версия в общих чертах совпадают (правда, последняя все же имеет некоторые отличия, будучи, так сказать, специально отредактированной для жителей Байе, ведь на гобелене были изображены давно забытые события и люди, которые, впрочем, вряд ли были плодом воображения художника). Что же касается интерпретации событий, предложенной Гильомом, то мало кто из английских историков безоговорочно признавал ее достоверность. Стоит также обязательно обратить внимание на то, что хотя создатель гобелена, возможно, и следовал — пусть и неявным образом — общепринятой нормандской версии, он все же не слишком старался выразить и подчеркнуть ту мысль, которая красной нитью проходит через повествование нашего главного летописца.