Императрица

Такие мысли подчинили ее ум темной одинокой силе. Кровь прилила к сердцу, и все ее существо поднялось, чтобы сразиться с нынешней судьбой. Она была так уязвлена, так оскорблена и осаждена со всех сторон, что позабыла любовь и направила свою волю, крепкую и острую как меч, чтобы проложить путь к власти.

Однако императрица по природе своей была слишком справедлива, чтобы безраздельно отдаться мести, и ей пришлось найти другие причины, чтобы оправдать желание вернуть власть. Когда год назад ее сын взошел на трон, империя пребывала в мире впервые за двадцать лет. Теперь же неожиданно возникли новые трудности. На далеком острове Тайвань, который населяли дикие племена, на берег выбросило несколько потерпевших кораблекрушение моряков. Когда дикари увидели незнакомцев, они набросились на них и убили. Несчастные оказались японскими моряками, и когда император Японии услышал об убийстве своих подданных, то послал военные корабли на остров. От его имени было объявлено о правах на остров, а также и на другие острова неподалеку. Когда принц Гун, возглавлявший Иностранный приказ, заявил протест против вторжения, император Японии объявил, что начнет войну против Китая.

И это было еще не все. В течение многих веков императоры Китая правили народом страны Аннам[2], как данниками, и народ этой страны был благодарен им за защиту, поскольку Китай оставлял свободу их собственным правителям и в то же время спасал от нападений извне, и такой могучей была Китайская империя, что никто не осмеливался нападать на ее данников. Никто, кроме белого человека! Французы проникали в Аннам на протяжении ста лет и в последние двадцать лет установили такое влияние торговли и проповедей священников, что Франция принудила короля Аннама заключить договор, по которому забрала себе северо-восточную провинцию Тонкий[3], и китайские бандиты и головорезы ежедневно пересекали границу, чтобы совершать свои недобрые дела.

Все это было известно императрице, но она не хотела, чтобы эти заботы ее касались, она предпочитала заниматься своим новым дворцом. Теперь неожиданно она решила, что ее касается по-прежнему все. Она объявит, что ее сын ничего не делал, принцы предавались удовольствиям, и если не прекратить апатию, то империя падет еще до того, как окончится ее жизнь. Поэтому ее явным долгом было взять бразды правления снова в собственные руки.

В один из дней раннего лета по ее приказанию во дворец слетелись молодые наложницы, как птички, выпущенные из клеток. Они уже распрощались с надеждой, что их вызовут к императору, но теперь их надежда возродилась, и они в своей преданности окружили Мать императрицу, как ангелы окружают богиню. Императрица могла только улыбнуться и порадоваться такому поклонению, хотя хорошо знала, что любовь они проявляют не ради нее, а ради того, на что давно надеются. Ведь только она могла привести их в спальню императора. Жалея их и сделав знак подойти ближе, она сказала:

— Птички мои, я знаю, что не могу привести к императору всех одновременно. Супруга будет в ярости, и он вас отошлет обратно. Поэтому позвольте мне посылать вас к нему по одной, и вполне разумно, чтобы самая красивая пошла первой.

Ей сразу же полюбились эти четыре девушки, которые окружили ее. Такой же девушкой была она, когда пришла жить в дворцовые стены. Она переводила взгляд с одного лица на другое, светлые глаза пристально смотрели на нее с доверием и надеждой, и у нее не хватало решимости ранить кого-либо из них.

— Как я могу выбрать среди вас красавицу? — спросила она. — Вы должны выбрать сами.

Они засмеялись, четыре веселых молодых голоса слились в один.

— Наша почтенная прародительница, — вскричала самая высокая из девушек, наименее красивая, — как вы можете говорить, что не сумеете? Жасмин — самая красивая.

Все повернулись к Жасмин, которая покраснела и покачала головой и закрыла лицо платком.

— Ты самая красивая? — спросила Мать императрица, улыбаясь. Она любила веселиться с юными созданиями.

Жармин опять покачала головой и закрыла лицо уже ладонями, а остальные засмеялись.

— Хорошо, хорошо, — сказала, наконец, Мать императрица. — Убери ладони с лица, дитя мое, чтобы я увидела его сама.

Девушки оттянули руки Жасмин, и императрица изучила ее розовое личико. Лицо ее было не столько робким, сколько озорным. Не казалось оно и чересчур мягким. Напротив, в нем угадывалась смелость, проявлявшаяся в полных изогнутых губах, больших глазах и слегка расширяющихся книзу ноздрях маленького курносого носа. Алутэ была похожа на своего отца, человека изящного лица и сложения, который служил помощником императорского наставника. Такой женщине, как Алутэ, Жасмин составляла полную противоположность. В отличие от стройной изящной Алутэ, высокой для женщины, Жасмин выглядела маленькой и пухленькой. Ее самой большой красотой была кожа без малейшего изъяна, похожая на кожу ребенка и белая словно сметана, если не считать розовеющих щек и красного рта.

Удовлетворенная Мать императрица испытала внезапную перемену настроения. Она махнула платком наложницам, чтобы те удалились, и зевнула, прикрывшись рукой, украшенной драгоценностями.

— Придет день, я пошлю за тобой, — сказала она Жасмин как-то беззаботно, и наложницам ничего не оставалось, как уйти, и их расшитые рукава напоминали яркие крылья.

Теперь нужно было, чтобы главный евнух поинтересовался у служанки Алутэ, в какие дни месяца Алутэ не могла входить в императорскую спальню. До этого перерыва оставалось семь дней, и императрица послала предупредить Жасмин, чтобы та была готова на восьмой день. Она приказала, чтобы платье наложницы было персиково-розового цвета, и запретила ей выбирать духи, так как сама даст ей духи из собственных запасов.

Когда Жасмин пришла, одетая подобающим образом, Мать императрица приняла ее и тщательно оглядела с головы до ног. Прежде всего она приказала убрать дешевые украшения, что были на девушке.

— Принесите мне ту шкатулку из комнаты драгоценностей, что помечена номером тридцать два, — сказала императрица фрейлинам.

Когда шкатулку принесли, она вынула из нее два цветка из рубинов и жемчужин, сделанные в виде пионов, и дала Жасмин, чтобы та закрепила их над ушами. Затем она украсила руки девушки кольцами и браслетами, отчего наложница пришла в неописуемый восторг, не переставала кусать алые губы, а черные глаза ее засветились радостью.

Когда с украшениями было покончено, Мать императрица приказала принести крепкие мускусные духи и велела Жасмин втереть их в ладони, под подбородок, за уши, между грудями и у лона.

— Что же, неплохо, — сказала императрица, когда все было сделано, — пойдем со мной и с моими фрейлинами. Мы идем к моему сыну, императору.

Едва только слова эти слетели у нее с губ, как императрица подумала, почему это она должна идти к императору? Алутэ услышит о ее приходе, ибо несомненно у Алутэ имелись свои шпионы, и придет в покои мужа под предлогом поклониться Матери императрице. Но она не осмелится прийти сюда, в собственный дворец Матери императрицы, не будучи вызванной.

— Стой, — протянула руку императрица. — Поскольку я знаю, что мой сын сегодня один, то я приглашу его сюда. Я прикажу своим поварам приготовить любимые блюда императора.

Мой сын отобедает с нами. Погода прекрасная. Столы пусть установят под деревьями во дворе и пригласят придворных музыкантов, а после того, как мы отобедаем, придворные актеры дадут нам представление.

Она раздавала приказания направо и налево, и евнухи бежали их выполнять.

— А ты, Жасмин, — заключила императрица, — будешь стоять возле меня и смотреть за моей чашкой чая, и будешь молчать, если только я не велю тебе говорить.

— Да, почтенная прародительница, — сказала девушка, потупив живые большие глаза и еще больше раскрасневшись.

Через час или два трубы возвестили о приближении императора, и вскоре его паланкин был внесен на широкий двор, где евнухи уже занимались столами, а музыканты — инструментами.

2

Аннам — название, данное китайскими императорами территориям современного Северного и частично Центрального Вьетнама, находившимся под их господством в VII–X веках, название французского протектората (1884–1945).

3

Тонкий — европейское название северных районов современного Вьетнама в XVI–XIX веках, название французского протектората (1884–1945).