Императрица

Он прервался. В этот миг его взгляд упал на императорскую печать, покрытую желтым шелком. Челюсть у вельможи от удивления отвисла, темные глаза широко открылись, а кончик языка тронул верхнюю губу. Это был тот редкий случай, когда принц улыбался.

— Теперь-то мне приятно, — сказал он, — теперь понятно, почему Су Шунь считает, что, если такую женщину не убить, ей уже не помешать править всем миром.

Императрица, Жун Лу, принц Гун и евнух переглянулись и одновременно залились торжествующим смехом.

Императорская печать хранилась отныне под кроватью Цыси, сокрытая розово-красными атласными занавесками. Во всем дворце только императрица, ее служанка и евнух знали, где лежит династическая реликвия.

— Не говорите мне, где она спрятана, — приказал принц Гун. — Я должен иметь возможность сказать, что не знаю.

Поместив императорскую печать в надежное место, Цыси могла с этих пор руководствоваться только своими желаниями. Возбуждение оставило ее, и тревога сменилась покоем. Когда во дворце началась паника из-за того, что печать исчезла, а куда — никто не знал, Мать императрица и бровью не повела. Все, однако, догадывались, что именно она забрала нефритовый камень, так как высокомерие и грубость уступили место вежливости и терпению. Трое держались подальше от неистовой властительницы. Но она хорошо знала, что враги никак не могут пережить провал своего замысла. И в этом царстве напуганных и смятенных каждый шаг императрица делала легко и просто.

Прежде всего вдова послала своего евнуха поблагодарить жену принца Йи за заботу о наследнике и уверить ее, что больше ни на кого эти хлопоты взваливаться не будут. Теперь она могла отдаться им сама, потому что ее время больше не требовалось императору. Так Цыси вернула себе сына.

Далее Мать императрица отправилась к кузине, и та увидела ее стенания. А когда они сели рядом, Цыси рассказала об указе императора, по которому им вместе предстояло регентствовать, пока наследник не станет взрослым.

— Мы с тобой, дорогая кузина, — сказала Цыси, — отныне будем сестрами. Наш господин захотел, чтобы мы соединились ради него, и я клянусь тебе в своей верности и любви на всю нашу оставшуюся жизнь.

Она взяла в свои ладони маленькую Сакотину руку и нежно улыбнулась кузине, глядя в ее тоскливое лицо. Как же та могла осмелиться возразить? Цыань тоже улыбнулась и ответила почти благодарно, словно вновь обрела свою прежнюю детскую честность:

— По правде говоря, кузина, я рада, что мы снова подруги.

— Сестры, — поправила Цыси.

— Хорошо, сестры, — согласилась Сакота, — потому что я всегда опасалась этого Су Шуня. У него такие свирепые глаза, причем все время бегают. И хотя он наобещал мне очень много, я никогда не…

— Обещал?.. — переспросила Цыси мягко.

Сакота зарделась.

— Он говорил, что, пока останется регентом, меня всегда будут звать Вдовствующей императрицей.

— А меня казнят, так? — спросила Цыси тем же тихим голосом.

— На это я никогда не соглашалась! — поспешно уточнила Сакота.

Мать императрица не теряла своей обычной любезности.

— Я уверена, что ты не соглашалась, и теперь все можно забыть.

— Кроме… — произнесла Сакота и заколебалась.

— Кроме? — переспросила Цыси.

— Раз уж тебе столько известно, — с неохотой продолжила кузина, — то ты должна знать, что они намеревались убить в стране всех до единого иностранцев, а также казнить тех братьев императора, которые не согласятся участвовать в заговоре. Эдикты такого содержания уже написаны и готовы к приложению печати.

— В самом деле, — прошептала Цыси, улыбаясь, но в душе охваченная ужасом. Сколько же жизней спасла она, помимо своей!

Мать императрица крепко сжала руку Сакоты в своих ладонях.

— Давай не будем иметь секретов друг от друга, сестра. И не бойся ничего, ведь у этих заговорщиков нет императорской печати. Поэтому их эдикты ничего не значат. Только тот, кто владеет старинной печатью, на которой вырезаны слова: «Законно переданная власть», может унаследовать трон Дракона.

Цыси выглядела такой спокойной, чистой и возвышенной, что Сакота не осмелилась спросить — кто же теперь владел этой печатью. Кузина только склонила голову и неслышно прошептала:

— Да, сестра.

И приложив платок сначала к губам, а затем к глазам, Цыань выразила свое горе по поводу смерти их господина — императора. Другая вдова откланялась. Дружеские отношения были восстановлены.

Шли дни. Мать императрица ждала, когда же придет время вернуться в столицу, а пока внимательно следила, не проявят ли себя как-нибудь еще ее враги. При этом Цыси даже испытывала некое тайное веселье, хотя, конечно, внешне оставалась совершенно серьезной, как и подобало добропорядочной вдове. Она по-прежнему носила белые одежды и не надевала драгоценности.

Тем временем принц Гун снова отбыл в Пекин. Он готовил там особое перемирие с врагом, чтобы привезти и торжественно похоронить умершего императора.

— Предупреждаю вас только об одном, — сказал вельможа императрице на прощание, — не допускайте никаких встреч между вами и вашим родичем, начальником императорской гвардии. Право, никто не сумеет выше меня оценить его верность и мужество. Однако недруги будут теперь смотреть за вами во все глаза, надеясь на то, что подтвердятся старые сплетни. Лучше доверяйтесь главному евнуху Ань Дэхаю, который всецело предан вам и наследнику.

Цыси поглядела на принца с упреком.

— Вы считаете меня глупенькой?

— Простите меня, — пробормотал он и откланялся.

Хотя высочайшая дама и не нуждалась в таком совете, он уберег ее от соблазна. Ибо императрица оставалась женщиной и имела по-прежнему горячее сердце. Теперь, когда император скончался, она нередко позволяла своим необузданным ночным мыслям, крадучись, пробираться по темным дворцовым коридорам и безлюдным залам к тому павильону, где размещалась императорская гвардия. Там Цыси находила любимого, и ее грезы кружились вокруг него, словно траурные голубки.

Жун Лу представал перед ней таким, как во времена их детства — тогда уже высокий и стройный, упрямый, это верно, потому что никогда не уступал, если сам того не хотел, и как ни сильна была она характером, он непременно оказывался сильнее. Отличавшийся мужественной красотой — и сейчас и тогда, — родич никогда не выглядел изнеженным или женоподобным, каким Цыси помнила бедного императора. Хорошо, что у нее имелось предостережение принца Гуна — щит против таких мыслей и воспоминаний, против ее собственного желания. И если в сердце императрицы бушевал огонь, то ее внешнее спокойствие было непоколебимым.

Нет, и в самом деле она не могла отдаться сердечным наслаждениям. Ее задача еще не была выполнена. Нельзя подавать надежды врагам и нельзя расслабляться до тех пор, пока она не овладеет троном Дракона и не будет хранить его для своего сына. Следует использовать свои чары, вести себя вежливо и пристойно по отношению к каждому.

Так думала Цыси и настолько хорошо следовала этим замыслам, что приворожила всех, кроме своих недругов.

В особенности ее полюбили солдаты императорской гвардии, которых она не переставала одаривать милостями и наградами, ни разу, однако, не показав различия между этими людьми и их начальником. Она также не забывала посылать им ежедневную благодарность за охрану императорских останков.

Отныне ее опорой стал главный евнух Ань Дэхай, который теперь ни на минуту не отлучался от нее, как когда-то не отлучался от императора. От него она слышала о бедах своих недругов, о том, как обезумели от страха Трое, а с ними и их приспешники, ибо на следующий день после смерти императора заговорщики разослали эдикт, по которому они провозглашались регентами, назначенными Сыном неба в его смертный час, а Цыси навсегда изгонялась из правления. Днем позже, однако, не сумев найти императорскую печать, они поспешили умиротворить соперницу и срочно издали новый эдикт, объявлявший обеих супруг Вдовствующими императрицами.

— Это, почтенная. — сказал, подхихикивая, главный евнух, — произошло не столько потому, что вы мать нового императора, а потому, что вы привлекли на свою сторону маньчжурских солдат, которые охраняют дворец.