Императрица

— Тяните время, — повторяла императрица. — Не подчиняйтесь, но и не сопротивляйтесь. Обещайте и пренебрегайте обещаниями. Разве наша страна не велика, не могущественна?.. Никто не смел ослушаться, потому что свои распоряжения Цыси подкрепляла императорской печатью. Кроме Сына неба, только она могла вынимать ее из специального сундука, хранившегося в высочайшей опочивальне. Распоряжения матери наследника печатались в «Придворной газете», которая ежедневно, вот уже восемь веков подряд, публиковала императорские указы и сообщения. Газету курьеры доставляли всем наместникам провинций и в каждый город городскому голове, чтобы подданные по всей стране знали императорскую волю. Теперь это была воля молодой и красивой женщины, решавшей государственные дела, сидя в одиночестве в спальне властелина, пока тот спал.

Принц Гун прочел алые слова замечаний, и его охватил страх.

— Императрица, — сказал он, когда они встретились в зимней полутьме императорской библиотеки, — я должен вновь предупредить вас, что нрав у этих белых людей горячий и дикий. В отличие от нашего народа они прожили мало веков. Европейцы-дети. Если они видят что-нибудь привлекательное, то сразу протягивают руку и пытаются взять. Проволочки, невыполненные обещания только обозлят их. Надо торговаться с ними, убеждать, идти на подкуп, если нужно.

Огромные глаза императрицы загорелись.

— Но скажите мне, что они могут нам сделать? Разве их корабли пройдут тысячи миль вдоль наших необъятных берегов? Пусть европейцы досаждают одному только городу. Какая угроза от этого самому Сыну неба?

— Угроза вполне реальная, — озабоченно ответил принц.

— Пусть время покажет, — резко возразила императрица.

Ей было жаль, что заботы измучили этого молодого красивого мужчину, и она попыталась успокоить его ласковым словом.

— Не следует взваливать на себя слишком тяжелую ношу. Зачем предаваться меланхолии? Не лучше ли поискать отраду в удовольствиях? Я никогда не вижу вас в театре.

На это принц Гун ничего не ответил и откланялся.

После возвращения из Летнего дворца Цыси не расставалась с придворными актерами. Они состояли на императорском довольствии, жили за стенами Запретного города в собственном доме, а в городе имели павильон, где играли спектакли. По праздникам императрица велела давать пышные представления, присутствовал двор, иногда император, всегда были фрейлины и императорские наложницы, евнухи и младшие принцы с семьями. И хотя к заходу солнца все мужчины со своими женами и детьми должны были покинуть Запретный город, представление часто длилось два-три часа. Незаметно в череде удовольствий весна перешла в лето. Мир в стране сохранялся.

С первым цветением пионов двор готовился отпраздновать день рождения наследника. Весна была благоприятной.

Дожди пошли рано и смыли пыль, а воздух прогрелся настолько, что над равнинами зависли миражи, как на пейзажах дальних стран. Оповещенная о празднике страна была рада предлогу повеселиться, и подданные готовили подарки. Дремотный покой окутал провинции, и принц Гун задумался, не была ли императрица Западного дворца по-своему мудра. Корабли белых людей по-прежнему стояли в кантонском порту, и отношения с европейцами были не хуже, чем раньше. Наместник все еще не соблаговолил принять англичанина Элгина, знатного лорда. Элгин отказывался поклониться до пола в признании своего низшего ранга, а гордый наместник не соглашался принять посланника, не желавшего преклонить колено перед представителем императора.

Но перемирие было шатким, и когда двор стал готовиться к дню рождения наследника, народ обрадовался. Люди смотрели друг на друга и соглашались, что будут думать только о предстоящем празднике. Для Цыси намечавшееся торжество было важным еще по одной причине. Долгую зиму она терпеливо ждала и сдерживала свое сердце, но чем бы она ни занималась, она вспоминала Жун Лу и свое намерение возвысить его. Незадолго до праздника она подошла к фрейлине Мэй и погладила нежную щеку девушки.

— Не думай, дитя мое, что я забыла.

Цыси смотрела в большие испуганные глаза Мэй и видела, что женщина, которую она назвала «дитя», поняла, о чем идет речь. Тайная сила императрицы заключалась в том, что, обдумывая государственные дела, предаваясь долгим ночным размышлениям и понимая все намного глубже, чем мог ожидать принц Гун, она не забывала о своих скрытых желаниях. За несколько ночей до праздника, лежа в объятиях императора, Цыси как бы невзначай прошептала:

— Я чуть не забыла…

— Забыла что, мое сердце и печень? — спросил император. Он был в хорошем настроении, потому что этой ночью получил удовлетворение и теперь снова чувствовал себя мужчиной.

— Вам ведь известно, мой господин, что начальник императорской гвардии приходится мне родичем? — сказала она сонным голосом.

— Я об этом слышал.

— Уже давно я дала своему дядюшке обещание по поводу нашего родича и до сих пор не сдержала слова. О, горе мне, горе!

— И что же?

— Если вы пригласите родича на день рождения нашего сына, мой господин, то совесть не будет мучить меня.

Император вяло удивился:

— Как? Стражника? Но разве это не вызовет ревность у младших принцев и их семей?

— Мелкий люд всегда ревнив, мой господин. Но поступайте так, как пожелаете, — прошептала она.

Тем не менее Цыси слегка отодвинулась от Сына неба, зевнула и сказала, что устала.

— У меня разболелся зуб, — сообщила она вслед, что, конечно, было ложью, так как зубы у нее были белыми и крепкими, как слоновая кость.

Она выскользнула из постели и, надев атласные туфельки, сказала:

— Не вызывайте меня завтрашней ночью, господин мой, я не хочу говорить главному евнуху, что не пойду, а непременно придется, если вы пошлете за мной.

Император встревожился. Он знал ее непреклонную волю, знал, что она не любила его и он должен был просить о любви как о милости и торговаться. Взволнованный император все же отпустил Цыси. Прошло две ночи, но она не приходила. Он не осмеливался посылать за ней: если евнухи услышат, что она вновь ему отказывает, во дворце будут смеяться. Фокусы императрицы были хорошо известны. Сыну неба приходилось умасливать свою возлюбленную подарками, прежде чем она меняла, наконец, гнев на милость. В последний раз Цыси вела себя совсем уж оскорбительно: она не хотела идти в императорскую спальню, пока высочайший не пошлет на юг за пять провинций от Пекина порученца-евнуха и тот не привезет рог птицы-носорога. Цыси, услышав о странном пернатом существе, возжелала иметь украшение из желтой кости, которую диковинное создание носит на своем высоком клюве, прикрытом кожей ярко-красного цвета. Императорский двор узнал о птице-носороге много веков назад, когда император получил подношение с острова Борнео. С тех пор птичий рог считался дорогим и редким материалом. Только для императора вырезали из него пуговицы, пряжки и кольца на большой палец, а ярко-красная кожа покрывала императорские церемониальные пояса. Принцы нынешней династии ревностно оберегали привилегию носить рог заморской птицы, и женщинам не позволялось носить изделия из него. Потому-то Цыси закапризничала. Когда Сын неба терпеливо разъяснял императрице невыполнимость ее требований, она сказала, что все равно добьется своего, и не приходила к нему несколько недель. Отчаявшись, он уступил, не надеясь переломить ее волю.

— Какая жалость, что я люблю такую несносную женщину, — жаловался Сын неба главному евнуху.

Чтобы показать уважение, Ань Дэхай тоже запричитал:

— Мы все об этом сожалеем, однако мы все ее любим — кроме немногих, кто ее ненавидит!

И на этот раз император уступил и послал Цыси свое обещание. На третью предпраздничную ночь он вызвал Цыси, и она пошла, гордая, красивая и веселая. Она не пожалела ласки, сполна вознаградив своего господина. В ту же самую ночь Жун Лу получил императорское приглашение на праздник.

Рассвет торжественного дня был ясен и свеж, недавние песчаные бури очистили воздух. Цыси проснулась от шума и музыки. С восходом на каждом городском дворе разрывались хлопушки, повсюду били барабаны и гонги и звучали трубы. Три дня по всей стране отмечали праздник и никто не работал.