Императрица

Резкий голос принца прервал ее мысли.

— Вы слушаете, императрица?

— Слушаю, — ответила она.

Он как будто сомневался, но продолжал:

— Тогда разрешите напомнить, что обе Опиумные войны наша страна проиграла! Из поражения мы извлекли горький урок — нельзя считать западные страны нашими данниками. Алчные безжалостные европейцы нам не ровня, но прибегнув к грубой силе пагубных военных машин, изобретенных ими, белые люди могут установить господство над нами.

От этих слов Цыси вздрогнула и очнулась, наконец, от сладостных воспоминаний о прошедшем лете. Как ненавистны ей эти высокие стены и запертые ворота Запретного города!

— Установить господство над нами?.. — переспросила она.

— Да, если только мы позволим себе забыть об опасности, — твердо сказал принц Гун. — Увы, мы уступаем каждому, а сколько новых портов мы вынуждены были открыть для ненавистной иностранной торговли. А чего добивается одна западная держава, того добиваются вслед за ней и другие. Сила — вот их талисман.

Красивое лицо принца омрачилось; облаченный в серый атлас, этот статный человек сидел понурившись на резном стуле, а над ним на своем любимом троне — Феникс — возвышалась мать наследника. Прислонившись к массивной деревянной колонне, покрытой красным лаком, евнух императрицы Ли Ляньинь наблюдал за их беседой.

— В чем же наша слабость? — обратилась Цыси к принцу.

Гнев и возмущение развеяли грезы императрицы, она выпрямилась, крепко сжав подлокотники трона. Образ Жун Лу, который так ясно предстал перед ней мгновением раньше, потускнел и угас.

Принц Гун посмотрел на императрицу. Взгляд его, полный тоски, вновь отметил яркую красоту, соединенную с силой живого ума. Как направить таланты этой великолепной особы на благо и во спасение династии? Слишком она была молода и, увы, родилась женщиной. Однако равных ей принц не знал.

— Уровень китайской цивилизации слишком высок для нынешних времен, — сказал он. — Китайские мудрецы учили, что сила — это зло, что солдата следует презирать, ибо он — разрушитель. Но китайские мудрецы жили в древние века, они не ведали, как поднимутся дикие западные племена белых людей. Подданные Сына неба не знали других народов, Китай был для них единственной страной на Земле. И теперь, поднимаясь против маньчжурских династий, китайцы не понимают, что их враги — не мы, а европейцы.

Как ни горько было слышать эти слова, Цыси оценила их значение.

— Белые люди вошли в Кантон?

— Пока нет, императрица, мы всячески должны препятствовать этому. Я уже рассказывал вам, как девять лет назад они обстреляли из пушек форт в устье Жемчужной реки, на берегах которой стоит Кантон. Тогда европейцы силой вынудили нас отдать им огромный участок земли на южном берегу под склады и дома. Еще белые люди потребовали открыть им через два года въезд в Кантон. Когда срок подошел, наместник презрел соглашение, однако британцы не стали настаивать. Но разве это похоже на мир? Если европейцы уступают, будьте уверены, они думают о более значительных победах.

— Европейцев необходимо отвадить, — настаивала Цыси. — Пока мы сильны, можно не обращать на них внимания.

— Это было бы слишком просто, — ответил принц Гун и тяжело вздохнул. — Дело ведь не в самих белых людях. Китайцы шакомятся с иностранным оружием, наблюдают, как грубая сила противостоит рассудку, и сами подспудно изменяются. Сила, считают теперь китайцы, весомее, чем разум. Они говорят, что ошибались, только оружие может их освободить. Вот что мы должны осознать в полной мере. Уверяю вас, такая смена понятий чревата мощнейшим потрясением государственных устоев, и если мы, царствующие маньчжуры, не сумеем примениться к обстоятельствам, то наша династия может по-i ибнуть до того, как наследник сядет на трон Дракона.

— Ну так дайте китайцам оружие, — предложила Цыси.

— Увы, — вздохнул принц Гун, — стоит только вооружить их против западного врага, как они прежде всего набросятся на нас, правителей. Нас-то они тоже считают иностранцами, хотя паши предки пришли с севера двести лет назад. Великая, маньчжурский трон шатается!

Представляла ли она величину нависшей угрозы? С тревог ой вглядывался принц Гун в прекрасное лицо Цыси и не мог разглядеть в нем ответ. Принц знал, что ум женщины един со всем ее существом. Она не разделяет себя, подобно мужчине, па плоть, ум и сердце, которые составляют ее триединство. Но если принц Гун мог лишь гадать, как императрица воспринимает его наставления, то цепкий ум Цыси работал безостановочно, питаемый нахлынувшими чувствами. Белые люди угрожали не только династии, но ей самой, ее сыну, императорскому наследнику. Императорскому не потому, что он должен взойти на трон Дракона, а потому, что она добилась этого своей волей и энергией. Теперь ее императорский инстинкт поднимался на защиту сына.

Принц Гун ушел, а Цыси вернулась во дворец и послала за сыном. Она с наслаждением играла с ним, качала на руках, смеялась и напевала песенки, которые слышала от матери. Она перебирала крошечные пальчики на ручках и на ножках, уговаривал а малыша встать и подхватывала его, когда тот снопа падал, — словом, вела себя, как все безрассудно любящие матери. Но Цыси не переставала размышлять, как уничтожить крагов сына. Конечно, она думает о стране прежде всего, но ее ем и! Наконец кормилица унесла малыша. Отпустив любимое дитя, императрица усерднее стала изучать сообщения, присыпавшиеся трону каждой из провинций. В особенности ее интересовали вести из южного города Кантона: там наседали белые люди, требуя преимуществ для своей торговли. Несмотря на то что китайские купцы и белые торговцы уже имели неплохую выгоду от существующих сделок, им этого казалось мало. Императрица предпочла бы рискнуть и применить оружие, но время еще не приспело. Если тяготы китайского восстания усугубить невзгодами войны с иностранцами, то сила народного возмущения и в самом деле свергнет трон Дракона и император будет вынужден отречься от престола. Нет, Цыси должна выигрывать время, ждать годы и годы, пока не вырастет сын. Став мужчиной, он поведет войну.

С первым снегом курьер принес донесение от наместника провинции Гуандун. Наместник сообщал, что в Кантонской бухте встали на якорь новые военные корабли. Они имели мощное вооружение, а на борту находились английские посланники высокого ранга. Наместник был разгневан и перепуган, он не осмеливался оставить город, иначе сам бы предстал перед Сыном неба и возопил бы свой позор — ведь он не сумел помешать врагам пересечь моря и океаны! Что прикажет высочайший? Пусть распоряжения отправят курьером, наместник все выполнит беспрекословно.

Расстроенный император немедленно созвал Верховный совет. Отныне каждый день на рассвете в Зал аудиенций являлись высшие сановники — члены Императорского секретариата — четыре Первых канцлера (два маньчжура и два китайца), два помощника канцлера (маньчжур и китаец) и четыре под-канцлера (два маньчжура и два китайца); члены Верховного совета, состоявшего из принцев крови; а также секретари, начальники и заместители начальников приказов: Налогового, Чиновничьего, Церемоний, Военного, Уголовного и Общественных работ. Высочайшее собрание заслушало принца Гуна, который зачитал письмо наместника перед троном Дракона. Доклад долго обсуждали, а затем государственные органы удалились на совещание, каждый в отдельности направил письмо Сыну неба со своей точкой зрения. Письма, посланные высочайшему, возвращались с замечаниями, начертанными императорской алой кисточкой.

Однако всем было известно, что алой кисточкой вместо императора теперь писала императрица Западного дворца.

Ли Ляньинь похвалялся, что каждую ночь Цыси вызывают в спальню правителя, причем не ради любви. Пока император дремал в своей постели и видел опиумные сны, она в одиночен стве подолгу размышляла над исписанными страницами, изучая каждое слово и оценивая каждую мысль. Приняв решение, Цыси брала алую кисточку и вычеркивала слова, призывающие к войне и к возмездию захватчикам.