Императрица

Он взял ее руку. Это была мягкая, красивая рука с тонкими длинными пальцами и сильной ладонью.

— Посмотри, — продолжил он, — я держу твою руку, а ты держишь мою. Но я не чувствую, что это твоя рука, а не какой-то другой женщины.

Цыси призналась в своем настроении:

— Сегодня мне очень грустно, я даже за сыном не посылала.

Император гладил ее руку.

— Разве теперь, — удивился он, — когда у тебя есть все, ты можешь быть грустной?

Ей страстно хотелось поведать ему о своих тревогах, но она не решилась. Он не должен знать, что в ней живет страх, ведь император на нее опирался, в ней черпал силу. О, каким тяжелым было это бремя — всегда быть сильной! И в ком могла черпать силу она сама? Рядом не было никого. Она и в самом деле осталась одна.

На ее глаза набежали слезы и заблестели в мерцанье свечей, горевших рядом с кроватью. Император увидел этот блеск и испугался.

— Что это, — взволнованно спросил он, — я никогда не видел, чтобы ты плакала!

Цыси отняла свою руку и с обычным изяществом вытерла слезы краем атласного рукава.

— Весь день я тосковала по маме, — ответила она. — Даже не знаю почему. Может, я плохая дочь? Я не видела маму с тех пор, как живу в этих стенах по вашему приказу. Я не знаю, как она, что с ней. Может быть, она умирает, и поэтому я плачу.

Император страстно желал чем-нибудь порадовать свою возлюбленную.

— Ты должна навестить маму, — решительно сказал он, — почему ты мне раньше не говорила? Иди, мое сердце и печень, иди завтра же. Даю тебе разрешение. Но к сумеркам ты должна вернуться! Я не могу отпускать тебя на ночь.

Вот как случилось, что Цыси получила разрешение на целый день поехать к матери. Императору за этот подарок она заплатила благодарной пылкостью. Визит следовало объявить заранее, чтобы в дядином доме успели приготовиться. Через день все было готово. Двух евнухов послали сообщить, что императрица прибудет в полдень. Какое же возбуждение царило в Оловянном переулке! Цыси тоже была взволнована предстоящим визитом и в назначенный день поднялась необычно рано и легко. Целый час она выбирала, что ей надеть.

— Я не хочу выглядеть парадно, — говорила она служанке, — они могут подумать, что я загордилась.

— Почтенная, вы должны выглядеть царственно, — возражала та, — иначе они решат, что вы не удостаиваете их чести.

— Хорошо, остановимся на золотой середине, — согласилась Цыси.

Она пересмотрела все свои наряды, примеривая то один, то другой, пока, наконец, не выбрала атласный халат цвета пурпурной орхидеи, подбитый серым мехом. Красота этой изящной одежды заключалась не в смелости фасона, а в совершенстве каймы и вышивки рукавов. Надев халат, Цыси осталась довольна и добавила украшение — свой любимый нефрит.

Фрейлины уговорили ее немного поесть, и она с трудом проглотила несколько кусочков. Паланкин уже ждал во дворе.

Цыси вошла в него, носильщики плотно закрыли желтые атласные занавески, и путешествие началось.

На протяжении мили маршрут лежал в пределах Запретного города, и она угадывала, какими дворами ее несли и какими залами. Они все время направлялись к югу, потому что император даровал ей привилегию проходить главными воротами, которые именовались Полуденными и которыми обычно пользовался он сам. Когда паланкин поравнялся с воротами, она услышала, как начальник императорской гвардии прокричал своим стражникам: «Смирно!» Как же знаком был ей этот голос! Подавшись вперед, она на сантиметр отодвинула занавеску и в образовавшуюся щель увидела Жун Лу. Он стоял к ней боком, выпрямившись, расправив плечи. Перед собой он напряженно держал меч. Пока паланкин проносили мимо, он даже не покосился в ее сторону, но по темному румянцу на его щеках Цыси поняла — он слышал, он знал, что это была она. И тогда императрица опустила занавеску.

К полудню Цыси добралась до поворота в Оловянный переулок. Даже за занавесками паланкина она ощутила, что дом ее детства рядом. Цыси почувствовала знакомые запахи соленых пирожков, жаренных в соевом масле, благоухание камфорного дерева, вонь детской мочи и удушающий запах пыли. День был сухой и холодный, и носильщики ступали по замерзшей земле, как по камню. На этой бледной высохшей земле по обеим сторонам переулка тени от домов приблизились к стенам, став маленькими и черными. Цыси всматривалась в щель между занавесками, пытаясь определить, который час. В детстве она целыми днями бегала по этой улице и могла определить время с точностью до получаса: утром тени тяжело склонялись к западу, а после обеда — к востоку. Теперь под полуденным солнцем ее паланкин приближался к знакомым воротам, сквозь занавески она видела, что ворота открыты, а семья собралась вокруг в ожидании. Справа стояли дядя и мама, а рядом — старшие кузены вместе с женами. Слева она заметила высокую стройную девушку, конечно же, это ее сестра, а с нею братья, которых Цыси помнила совсем маленькими, и за ними Лу Ма. Поодаль выстроились соседи и друзья по Оловянному переулку.

Когда она увидела родных, застывших в почтительном приветствии, на глаза набежали слезы. Нет, для них она оставалась все той же! Как же им показать, что в ее груди бьется прежнее сердце? Увы, она не могла открыть занавески и назвать дорогих ей людей по именам. Пусть ее сердце оставалось прежним, она теперь Цыси — императрица Западного дворца, мать императорского наследника, и соответственно этому ей подобало вести себя в любом месте. Она не стала останавливать евнухов, и те вошли в ворота. Во главе шествовал Ань Дэхай, получивший от императора приказ сопровождать его сокровище и никуда от этого сокровища не отлучаться. Следом двинулись шестеро носильщиков. Они пронесли паланкин в открытые ворота, пересекли передний двор и опустили свою драгоценную ношу на землю. Главный евнух открыл атласные занавески. Цыси шагнула в солнечный свет и оказалась перед раскрытыми дверями своего дома. Она увидела знакомую спальню, главную комнату, где по торжественному случаю столы и стулья были вычищены и отполированы, а изразцовый пол выметен до последней соринки. Эта работа — подметать, чистить, смахивать пыль, протирать мебель — часто выпадала именно ей, и казалось, будто и теперь она сама все прибрала. На длинном столе у стены стояла ваза с красными бумажными цветами, в оловянных подсвечниках — новые свечи, а на квадратном столике для чайных церемоний были приготовлены чайник, чашки и маленькие закрытые блюдца с засахаренными фруктами.

Ань Дэхай, поддерживая Цыси за руку, провел ее к самому высокому стулу, стоявшему справа от квадратного столика. Усевшись, Цыси поставила ноги на маленькую скамеечку, руки сложила на коленях, а главный евнух расправил полы ее халата. Затем Ань Дэхай вернулся к воротам и объявил, что члены семьи могут приблизиться к императрице Западного дворца. Они подходили к ней по очереди: сначала дядя, потом мать, старшие кузены со своими женами, а после них братья, сестра и младшие кузены, и каждый перед ней склонялся. Сзади стояли евнухи, а по правую руку — Ань Дэхай.

Сначала Цыси действительно вела себя так, как подобало императрице. Она с величавым видом приняла почтительные поклоны родни и только дядю с матерью велела главному евнуху поднять и пригласить сесть. Когда церемония закончилась, воцарилось неловкое молчание. Никто не знал, как вести себя дальше. Все ждали, когда заговорит императрица, а она сидела и молча всматривалась в дорогие лица. Ей страстно хотелось спуститься со своего почетного места и разговаривать так, как раньше, ей страстно хотелось бегать по дому и быть такой же свободной, какой была в прежние времена. Но рядом стоял главный евнух и неотрывно наблюдал за ней.

Некоторое время Цыси размышляла, как ей быть. Родственники расположились по старшинству: старшие сидели, младшие стояли, и все ждали, когда императрица заговорит. Но разве могла она говорить так, как желало ее сердце? В нетерпении Цыси постучала щитками ногтей по крышке стола и кивком показала главному евнуху, что хочет что-то сказать. Подойдя, он склонил перед ней голову и подставил ухо.