Мерецков

Особенно запомнился мне выезд на полигон. Мы подъехали к позиции артиллерийской батареи. Отец принял доклад командира, подошел к орудиям, поговорил с расчетами, затем подошел к машине, взял меня и поставил на пенек, чтобы я лучше видел, что будет происходить на опушке леса. И сказал мне: "Смотри: через поляну справа налево будет двигаться танк, а орудия будут стрелять по нему. Ты должен смотреть, попадут ли они в танк, и о попадании сразу говорить мне. Как только подадут команду 'огонь', ты сразу открывай рот, чтобы не оглушил выстрел"…»

Мерецков вскоре начал опять работать в управлении округа в прежней должности помощника начальника штаба, но недолго — в составе группы командиров Красной армии в марте 1931 года его направили в служебную командировку в Германию. По соглашению СССР с Веймарской республикой и в соответствии с заключенным в 1926 году советско-германским договором о дружбе и нейтралитете советских военачальников регулярно посылали для ознакомления со службой немецких военных штабов.

В 1931 году особенно мощным был поток целевых групп представителей РККА в рейхсвер: общевойсковая группа, военно-техническая группа и вооружений (дважды), группа военного сообщения (ВоСо), штабная группа, топографическая, группа Управления военно-конных заводов и еще несколько групп различных специалистов. Командированные снабжались памятками из 10 пунктов. Главное внимание предписывалось уделить выяснению вопросов организации и методов проведения учений, маневров, полевых поездок; новых технических средств борьбы; важнейших тактических и оперативных взглядов, отличающихся от уставных положений Красной армии.

Настоятельно рекомендовалось составлять личные заметки и вести дневники. По окончании поездки каждая группа была обязана представить письменный отчет с освещением наиболее важных вопросов занятий с приложением к нему документальных материалов.

Поездка в Германию оставила у Кирилла Мерецкова яркие впечатления: от войсковых учений, от общественно-политической жизни в стране. Наиболее запомнились картины немецкой повседневности, которые развертывались у него на глазах. По улицам, невзирая на правительственное запрещение, маршировали отряды «Союза красных фронтовиков» и молодежные батальоны «Красного юнгштурма». В газетах печатались сообщения о Всегерманском слете ротфронтовцев, на страницах прогрессивных периодических изданий публиковались призывы коммунистической партии к рабочему единству. Католическая печать выступала с выпадами в адрес группы советских командиров, им возражали представители так называемой народной партии, тоже проповедовавшие буржуазный пацифизм, но все же поддерживавшие идею сотрудничества с СССР.

Мерецков пишет, что он был свидетелем частых маршев штурмовых отрядов коричневорубашечников, горланивших песни. Нередко между ними и рабочими вспыхивали столкновения. Формально державшая нейтралитет государственная полиция по существу помогала нацистам. Германия стояла на распутье, и фашистская угроза постепенно нарастала. Что касается офицеров, с которыми ему пришлось общаться во время командировки, то они стремились подчеркнуть, что «армия стоит вне политики», хотя не скрывали своих консервативных взглядов.

По возвращении из Германии Мерецков снова вступил во временное исполнение обязанностей начштаба округа, так как Шиловский приказом РВС был проведен начальником штаба Военно-воздушной академии имени Н.Е. Жуковского.

Мерецков плохо знал А.И. Корка и до прихода его в Московский округ имел о нем довольно общие представления; служба их не сводила. Ему было известно, что он из военспецов, подполковник старой русской армии, в Гражданскую войну отличился в борьбе с врагами советской власти. Руководил штабом армии и отделом штаба фронта, возглавлял армии, фронты и округа, воевал и служил в Прибалтике, на Севере и в Польше, на Украине и в Крыму, в Туркестане и на Кавказе. Последний его пост — военный атташе при Полномочном представительстве СССР в Германии.

И вот теперь Август Иванович Корк его начальник. Мерецков отмечает, что совместная служба с новым командующим не производила на него «столь благоприятного впечатления, как ранее служба вместе с К.Е. Ворошиловым, Г.Д. Базилевичем и И.П. Уборевичем». По его словам, он не получил от своего непосредственного начальника почти ничего, что способствовало бы его дальнейшему росту и улучшению военно-профессиональной подготовки. Причина? Отсутствие полного личного контакта между командующим и начальником штаба, вызванное различным подходом к проблемам.

Мерецков оправдывается: «Я прошу правильно понять меня. Никакого желания бросить хоть какую-то тень на имя талантливого, заслуженного командира, преданного РККА и Советской Родине, у меня нет». Однако несовместимость с Корком у него была, они никогда не достигали настоящего согласия. Особенно раздражала Мерецкова непоследовательность командующего, порой проистекавшая из его забывчивости. Корк, видимо, знал об этом своем недостатке и имел обыкновение для памяти заносить кое-что в записную книжку, а в другой записной книжке, являвшейся чем-то вроде указателя к первой, отмечал, где и что у него записано. Это нередко рождало путаницу. Досадовал Кирилл и на то, что командующий мог сообщить вышестоящим лицам непроверенные сведения. Иллюстрацией этому служит такой случай. Округ готовился к очередному параду в честь Великого Октября. Решено было показать на Красной площади танки отечественного производства. Кирилл непосредственно занимался этим вопросом, но вникал в него и командующий. Незадолго до праздника Корка и начальника штаба вызвали в ЦК ВКП(б). Сталин интересовался процедурой проведения парада до мельчайших деталей. Особенно долго расспрашивал он командующего о танках. Тот поглядывал в записную книжечку, однако говорил все время что-то не то. Сталин, по-видимому имевший некоторые сведения о конкретной готовности танков к параду, удивленно поглядывал на Корка и переспрашивал: «Так ли?» Выслушав командующего и заметив, что у него совсем другие данные, Сталин обратился к Мерецкову:

— Вы не могли бы уточнить? — И неожиданно спросил: — А как ваше имя, товарищ Мерецков?

— Кирилл… — как-то растерявшись, проговорил тот.

— А отчество?

— Афанасьевич.

— Вот так и надо всегда, с отчеством, — заметил генсек. Без паузы продолжил: — Так уточните нам насчет танков, Кирилл Афанасьевич.

Мерецкову было неловко опровергать сказанное Корком, но и говорить генсеку неправду он не мог.

После доклада Кирилла Сталин с удовлетворением отметил совпадение имеющихся у него сведений. Когда коснулись вопроса о водителях, он захотел узнать, есть ли гарантия, что ни одна машина не потеряет хода, не остановится на площади и как в таком случае станут поступать водители. Корк ответил, что водителей-красноармейцев инструктировали в технических частях.

— Товарищ Мерецков, изложите детали инструктажа! — снова обратился к Кириллу генсек.

Мерецкову пришлось сказать, что механиками-водителями будут не военнослужащие, а рабочие-механики.

«После этого у нас с командующим произошло не по моей инициативе неприятное объяснение, — пишет Мерецков. — Подобные случаи повторялись, поскольку меня стали приглашать в ЦК ВКП(б) для разговора по различным вопросам военной работы в МВО, а мы с Корком, не зная заранее, о чем пойдет речь, не могли предварительно согласовать наши точки зрения по всем возможным проблемам. Нередко мое мнение принимали, хотя потом оказывалось, что командующий округом думал иначе. Это порождало новые осложнения. Неизвестно, во что бы это могло вылиться, если бы я не получил другое назначение. Расстались мы по-товарищески…»

Этим «другим назначением» был перевод в Белорусский военный округ, которым командовал Уборевич.

Разговор со Сталиным по поводу имени и отчества явился для Мерецкова отправным моментом какого-то нового самоощущения. Он стал отмечать, что в нем происходят некие изменения. Не теряя легкости души и тела, он обретал солидность в прямом и переносном смысле. Уходили раскованность и бесшабашность, присущие молодости, на смену им пришла сдержанность в словах и поступках.