Черное сердце

– Вы в этом так уверены?

Ким пропустил мимо ушей ее вопрос.

– И я лишь хочу заверить вас, чтобы вы не волновались, ибо они будут использованы в благородных целях.

Она пожала плечами:

– Мне все равно. Они просто валялись без толку. Но я не понимаю, почему вы вчера сами брали их на час.

Ким решил, что ему следует постараться быть обязательным: эта холодная война местного значения уже действовала ему на нервы.

– Доктор Миранда, вам и так уже известно слишком многое, – улыбаясь, солгал он. – И дальнейшая информация может стать угрозой для вашей жизни.

Она положила булочку.

– Правда?

Ким кивнул.

– Истинная правда. Но, как я уже сказал, я очень благодарен вам за помощь, – и, уже повернувшись уходить, добавил: – Но все может коренными образом измениться, если вы об этом хоть кому-нибудь скажете.

Доктор Миранда поняла.

– Я уже забыла.

Улыбка Кима была чарующей:

– Замечательно. Именно это я и хотел от вас услышать.

Апрель – май 1967 года

Баттамбанг, Камбоджа

Под прикрытием густых джунглей Сока пробирался на север. Небо из грязно-серого превратилось в почти черное, по нему неслись грозовые облака. Время от времени земля дрожала – довольно низко проносились самолеты, однажды он услышал глухой удар и принял его за первые раскаты грома. Но деревья, окружавшие его, вздрогнули совсем не так, как при громе, и он понял, что удар был нанесен не небом, а человеком.

Он все чаще встречал группы монтаньяров, пребывавших в постоянном напряжении и страхе перед регулярными частями Лон Нола. Они кормили его, оставляли ночевать, но от них исходил резкий запах страха, и он не мог его долго выдерживать и шагал дальше.

Теперь он чувствовал себя солдатом и даже находил успокоение в долгих часах переходов, в дисциплине, закалявшей его и готовившей к будущей жизни.

Он не хотел этой войны, более того, молил Будду Амиду предотвратить ее. Но война втягивала его все глубже и глубже, он стал ее частью и знал, что должен быть готов ко всему. Смерть и разрушение – вот что теперь окружало его.

Начался сезон дождей, и Соке часто приходилось идти в обход, потому что равнинные места превратились в трясину.

Подобно буддистскому монаху, он питался тем, что давали ему крестьяне из разбросанных в джунглях деревень. В одном маленьком форпосте, в двух днях ходьбы от Пномпеня, он впервые услыхал об «Ангка» как об организации, которая стояла за спиной маки. Никто толком не знал, что это такое, но все относились к «Ангка» со страхом и почтением.

И с тех пор он всякий раз, когда хотел получить в деревне еду, небрежно бросал это слово, и получал все, что хотел. В деревнях всегда был рис, а благодаря обилию озер – свежая рыба. Древние кхмерские боги одарили его страну неистощимыми запасами пищи.

Он оставил в городе свои очки и свое настоящее имя – двусложные имена были признаком принадлежности к высшим кругам, а по тому, что он слышал о маки от Сама и Рене, он догадывался, что они настороженно относились к выходцам из этих кругов. И поэтому теперь он называл себя просто Сок.

Однажды он совершил ошибку: ответил на хорошем французском одному из горцев, который обратился к нему на том же языке. Мелькнувшее на лице этого человека недоверие подсказало ему, что впредь он должен коверкать французский, чтобы эти люди могли принимать его за своего. И, останавливаясь на ночлег в джунглях, он практиковался в искажении правил грамматики, которые с детства вдалбливали в него в лицее. Он учился говорить так, как говорят безграмотные.

День был серым, все утро шел дождь, идти было трудно, и он ужасно устал. Положив голову на пень старой пальмы, он закрыл глаза. Даже непрестанное жужжание насекомых не тревожило его.

Он шел уже четыре дня. Ноги у него гудели, голова кружилась. Несмотря на то, что он намекал крестьянам на принадлежность к «Ангка», еды он получал недостаточно – да им и самим не хватало. У крестьян регулярно отбирали их урожай, их долги местным землевладельцам росли день ото дня, и перед ними постоянно маячили призраки двух ужасных близнецов – нищеты и голода.

Неужели его Кампучия превратилась в нищую страну? Ее богатства поглотила революция, война и алчность политиков. И он понял, насколько ложными были все его «городские» мысли. Ему-то казалось, что вслед за революцией сразу же наступят мир и счастье для всех. Но сейчас революция представлялась ему темным грозовым солнцем, накрывшим все небо, поглотившим солнце. И, лежа на пропитанной влагой земле, он думал о том, что его Кампучия уже никогда не обретет мира, никогда не наступит конца ее страданиям и мукам.

Он почувствовал, что вот-вот расплачется. И в этот миг услышал какие-то странные звуки, отличавшиеся от обычных звуков джунглей. Кто-то шел в его сторону, и он не знал, как себя вести – то ли бежать, то ли притвориться спящим. Ладно, будь что будет...

– Мим морк пи на?

– Мим чумос ей?– это был уже второй голос.

Он открыл глаза и увидел троих мужчин в черных рубахах и штанах. В руках у них были старые автоматические винтовки М-16. Маки!

– Я пришел с юга, – ответил он. – С рисовых полей. Мою семью уничтожили солдаты Лон Нола. Меня зовут Сок...

– МимСок, – поправил один из маки. Сок кивнул:

– Да, товарищ Сок. Я хочу участвовать в революции.

Они взяли его с собой, но в качестве кого – пленника или товарища – он определить не мог. Километров тридцать они пропетляли по джунглям и, наконец, вышли на открытое пространство, на котором стояло несколько зданий. Среди них выделялась пагода со светло-зеленой черепичной крышей.

Один из маки взял его за локоть и ввел в небольшое строение без двери.

Внутри царил полумрак. По углам виднелась какая-то поломанная мебель, на подлокотнике плетеной кушетки без ножек сидел человек. Он равнодушно глянул на Сока, затем уставился в пол.

– Одна из сиануковых свиней, – воскликнул маки, потрясая в воздухе своим М-16. – Они хотели захватить нас в Баттамбанге, принц и Лон Нол, но мы подготовили для них сюрприз.

– Тогда этот человек – военнопленный, – Сок нервничал, что было вполне понятно.

Маки повернулся к нему и ударил в лицо прикладом.

– Заткнись, – злобно выкрикнул он. – Будешь говорить, только когда тебя спрашивают.

Сок прижал ладонь к щеке. Щека горела, он почувствовал на пальцах кровь. У него хватило мудрости промолчать, а маки вышел и стал в дверном проеме.

День угас быстро, словно задутая монахом свеча. Митнеари,женщины-солдаты, пронесли факелы и фонари. Сок ужасно проголодался, но ни еды, ни питья ему не дали. Сами маки ужинали, сидя вокруг факелов или фонарей.

Закончив трапезу, они остались сидеть там же. Почему-то все они молчали. Затем один из них встал, зашел в пагоду и вывел оттуда обезьяну. В джунглях обезьяны были делом привычным, но присутствие ее в лагере маки удивило Сока.

Обезьяну бесцеремонно втолкнули в круг. Теперь Сок разглядел, что на ней ошейник, а человек держал в руке длинную веревку.

Обезьяна верещала, прыгала из стороны в сторону, но веревка не давала ей вырваться за пределы круга.

Сок увидел, как блеснула на свету сталь. Сидевшие в кругу мужчины вытащили ножи и, каждый, к кому приближалась обезьяна, старался попасть ей в хвост.

Наконец кому-то удалось отхватить первый кусок хвоста. Хлынула кровь, зверек отчаянно закричал, глаза у него вылезли из орбит.

Теперь Сок ясно видел обезьянью мордочку, полную совершенно человеческого ужаса, детскую и старческую одновременно.

Ножи вздымались и падали, вздымались и падали, животное вопило от боли и ужаса, прыгало из стороны в сторону в тщетной попытке спастись, удрать от пытки, и постепенно длинный обезьяний хвост превращался в какой-то обрубок.

Сок почувствовал у себя за спиной движение – пленник тоже наблюдал эту сцену.

– Вот какой новый порядок в свободной Кампучии, – горько произнес он, за что сразу же получил прикладом от маки.