Дмитрий Ульянов

Однажды, придя к Елагину, Дмитрий Ильич застал дома только его жену — Елизавету Алексеевну. По ее глазам он заметил, что она чем-то взволнована.

Оказалось, Андрей Нилыч через своего агента, работавшего в охранке, получил сведения о том, что намечается крупная полицейская операция. Уже устроено несколько засад: охранка намеревается схватить разом все руководство московского «Рабочего союза». Значит, в среду подпольщиков пробрался провокатор.

Возвратившись домой, Дмитрий Ильич увидел Марию Александровну с письмом в руках. Это было письмо от брата. Он описывал природу Сибири, хвалился здоровьем, прогулками на воздухе, питанием: почти каждый день ест баранину, пьет молоко.

— Вот и слава богу, — вслух произнесла Мария Александровна. — Скорей бы возвращался наш Володя…

Не знала мать, что угроза ареста нависла теперь над ее младшим сыном…

О возможности провала Дмитрию Ильичу сообщил и Дубровинский. Он посоветовал на некоторое время уехать из Москвы. Но как? Подвернулся благоприятный случай. Мать попросила сына съездить в Кокушкино и продать часть имения, которое после смерти деда, Александра Дмитриевича Бланка, было разделено между дочерьми.

Сдав экзамены, Дмитрий Ильич выехал на Волгу. Довольно скоро он устроил финансовые дела, но задержался в Казани, где встретился с друзьями брата. С тех пор как был он здесь в последний раз, произошло много перемен. Город, по существу, оставался тем же: портовый, купеческий. Но на окраинах выросли крупные фабрики. Оптовые закупки и продажа промышленных товаров были главной статьей дохода местного купечества.

Здесь, в Казани, Ульянов узнал о создании в городе подпольных организаций «Рабочего союза».

Казанскими впечатлениями Дмитрий Ильич решил было поделиться в письме к брату, но своевременно спохватился и написал только о Кокушкине, об их бывшей комнате с домоткаными ковриками и столярным верстаком в углу. Описал скворечни, которые они делали зимой 1887 года. Скворечни целы, и скворцы все так же, как и раньше, неутомимо таскают птенцам гусениц из окрестных садов.

По возвращении из Казани Дмитрий Ильич возобновил работу в фабрично-заводских кружках. Сигнал об опасности, полученный весной, стал постепенно забываться. Может, тревога была напрасной?

7 ноября в первой половине дня во дворе на Собачьей площадке появился незнакомый мужчина в штатском. Спросив домашнюю прислугу: «Здесь ли живет студент Ульянов?» и не дождавшись ответа, взбежал на высокое крыльцо. Прихожая была открыта, из нее дверь вела прямо в комнату Дмитрия Ильича. Вслед за штатским проследовала полиция. Дмитрий Ильич, не ожидая незваных гостей, в первый момент растерялся.

Человек в штатском, по-видимому, жандармский офицер, начал копаться в книгах. Книги полетели на пол. В углу, там, где у православных стоят иконы, у Дмитрия Ильича висел череп, что подчеркивало, как он считал, его принадлежность к племени исцелителей.

— Прикажете снять череп, ваше благородие? — обратился полицейский к офицеру.

— Да, посмотри, хотя там, вероятно, ничего нет.

Полицейский повертел в руках череп, заглянул в отверстие, откуда начинается позвоночник. Дмитрий Ильич не выдержал, расхохотался:

— Вы у мертвых в голове ищете революционные мысли.

Но офицер уже из-под этажерки тянул тяжелый мешочек. На лице штатского — довольная ухмылка:

— А, до серьезного добрались — там шрифт, вероятно.

Он торопливо развязал мешочек, запустил в него руку и… вынул горсть студенческих пуговиц.

Улик для ареста не было, но тем не менее Дмитрия Ильича усадили в полицейскую коляску и отправили в тюрьму. Когда его выводили из дому, он только и успел сказать прислуге: «Передайте маме, я схвачен по недоразумению».

В Тверском участке, куда его привезли, Дмитрий Ильич был посажен в одиночную камеру, на которой висела табличка: «Государственный секретный преступник».

УЗНИК «ТАГАНКИ»

Тюрьма. Первое боевое крещение. Одиночная камера в Тверском участке, затем в «Бутырке» и, наконец, в «Таганке». Его возили по Москве из одного «казенного» дома в другой. С какой целью — он не догадывался. Но у полиции расчет был простой — не дать возможности узнать, кто из товарищей арестован, кто еще на свободе, а затем, когда все руководство «Рабочего союза» будет в тюрьме, тогда и допрашивать можно, сопоставляя и проверяя показания.

26 ноября Дмитрий Ильич был приведен в следственную комнату на допрос. Формальная сторона дела — происхождение, вероисповедание, семейное положение, средства к существованию и т. п. — заняла немного времени. Следователь обо всем уже давно был извещен, тем более что из Петербурга успели затребовать копию дела В. И. Ульянова.

Следователь начал с того, что напомнил Дмитрию Ильичу о заслугах отца, который благодаря усердному трудолюбию на пользу отечеству заслужил от государя три ордена и чин действительного статского советника. Но сыновья верноподданного родителя выбрали иную дорогу, неугодною богу и отечеству. Два брата, казненный Александр и ныне здравствующий Владимир, проявили фанатизм, отстаивая вредные идеи, за что, как известно, примерно наказаны. Но младший сын благородного родителя, надежда и будущий кормилец матери, заблудился, связавшись с преступным миром…

Следователя интересовало, в каких подпольных организациях и кружках состоит арестованный, знает ли он студента-медика Павлова и студента-математика Вольского.

Дмитрий Ильич ответил, что ни в каких организациях и кружках участия не принимал и что названных студентов не знает. У следователя уже был список лиц, которых предполагалось допросить самым тщательным образом. В этом списке значились: В. Вольский, П. Павлов, М. Ван-Путерек, П. Дондаров, Н. Розанов, К. Егоровский, К. Романович, В. Петров, П. Сергиевский, Е. Тимченко, X. Черников и Д. Ульянов. Всего двенадцать человек. Начали допрос с Ульянова.

Дмитрий Ильич расписался в своих показаниях, и его снова отвели в постылую одиночку. Что собой представляла тюремная камера в «Таганке», описал попавший сюда четыре года спустя Марк Тимофеевич Елизаров. «Длины 6 арш., ширины 3 арш., высоты 4,5 арш. Высоту трудно измерить, так как поверхность потолка сводчатая. Окно полтора аршина высотою и 1,5 шириною. Помещено оно на высоте 10 четвертей над полом. В противоположной стене окна — дверь, и, войдя в дверь в комнату, видишь на правой стороне: постель и полка для посуды, а также согревательная труба, а налево в углу то, что неприятно называть…» Правда, из Таганской тюрьмы, если сидеть в одиночке на пятом этаже, по утверждению того же никогда не унывавшего Марка Тимофеевича, открывается роскошная панорама всей Москвы, и в ясный день можно любоваться переливами солнечных лучей на куполе Христа Спасителя. И вид, в общем, не хуже, чем с Воробьевых гор.

Окно камеры выходило в тесный тюремный двор. Глядя на каменную площадку, Дмитрий Ильич думал, кто же остался на свободе? По тюремной азбуке, которую выучил довольно быстро, он узнал, что здесь же находятся Розанов, Елагины, Вольский, Павлов. Видимо, им устроят очную ставку? Он предупредил товарищей: никого не называть — друг с другом они незнакомы, необходимо отрицать свою причастность к подпольной революционной организации.

Сам Дмитрий Ильич на допросах отрицал свою принадлежность к социал-демократам, зато охотно рассказывал о студенческой жизни, о лабораторных занятиях, о своем желании вернуться к прерванной учебе. Однако же полиция добивалась признания о причастности Ульянова к «Рабочему союзу». За это его обещали тотчас же выпустить на свободу с правом посещения университета.

Но Дмитрий Ильич был неколебим. Конечно, прервать университетский курс, да еще на пятом году учебы, — печально. Он отдавал себе отчет в том, что в случае провала с университетом придется расстаться. Так и вышло. Вскоре от родных узнал, что из университета его исключили. Ну что ж, будет учиться самостоятельно. Дмитрий Ильич просит сестру привезти ему книги, прежде всего по медицине. Он также изучает «Историю России» С. М. Соловьева, «Государственное право Европейских держав», по монографиям Альфреда Эспинаса и Джона Леббока штудирует эволюционную теорию Дарвина. Ему разрешили читать статьи П. Б. Струве и Макса Шиппеля.