Гиены в средней полосе

Несколько томительных секунд я приходил в себя. Ныли зубы, и дико болела задница. Во рту стоял медный привкус крови. Меня трясло мелкой дрожью, между лопаток был жуткий холод, в ожидании очередных ударов. Я резко открыл глаза, не отрывая ладони от лица, и уже окончательно поверил в то, что больше пространство вокруг меня не вертится. Непривычно было смотреть на верхнюю сторону полок снизу. Нижние полки были открыты. Из одной сумки не выпали, как–то держались, только ремень свисал. Совсем наверху, на потолке, который когда–то был полом, находился  разложенный столик, газета частью прилипла к нему, видимо после застолья, и не падала, болтаясь грязной тряпкой. Неожиданно четко почувствовал струйки крови, которые  стекали по рукам в рукава толстовки. Посмотрел на ладони, все мокро красные. Аккуратно провел языком по зубам. Все на месте, но два верхних передних и один нижний ощутимо шатались. Потом уже, вспоминая по крупицам аварию, я порадовался за то, что не стал в детстве прикус исправлять. В момент удара зубы у меня были крепко сжаты, чтоб язык не откусить, и был бы правильный прикус, передних зубов бы не стало просто.

Я опять зажмурился, и прислонил ладони к лицу, размазывая кровь. Открывать глаза снова не хотелось, потому что боялся. Когда я влетел в стену, только одна нога попала в твердую поверхность, вторая скользнула, поэтому меня задницей так сильно и приложило. В этот раз глаза я открыл уже не так резко, и глянул правее от себя. Трупы я до этого видел только когда в морг заходил, и один раз бомжа на улице зимой. Но женщина, с которой я играл в гляделки, когда только поезд с рельс сошел, лежала в такой позе, что сомнений быть не могло, мертвая. Темно–русые волосы разметало по полу, а вот лица видно не было, только затылок. Мне очень не хотелось думать, что она кончилась из–за того, что это я ей ногой в шею попал. Наверное, я попал ей в грудь, или в живот, от этого не умирают. В правой ступне до сих пор оставалось ощущение встречи с чем–то мягким, точно не в кость. Меня передернуло. Я перевел взгляд дальше. Народу было неожиданно много. Один мужик стоял на четвереньках и кашлял. Я смотрел на него как в немом кино. Однако стоило только подумать о том, что кашляет он беззвучно, на меня вдруг обрушилась вся какофония звуков катастрофы. Мерно скрипели перекрытия все еще чуть покачивающегося вагона, слышались стоны, издалека доносился просто животный вой. Редким хрустальным дождиком все еще опадало оконные стекла. Мимо меня прошел мужик с бешеными глазами, неясно бормоча. Я сидел, глубоко дыша открытым ртом, отняв руки от лица, рассматривая лежащие рядом тела. 

– Алекс! Алекс, ты где? – наконея дошло до моего слуха, и я понял, что Олег уже давно меня зовет. Просто я не мог об этом думать. Взъерошенный сисадмин подбежал ко мне, перешагивая через людей и потолочные перекрытия, аккуратно тронул за плечо.

 – Фу, живой. Ты как, цел? – он с неподдельным участием смотрел мне в глаза.

 – Фуй внает, – я старался говорить пока аккуратно, не касаясь языком десен и зубов. Больно.

 – Руки ноги как? Встать можешь?

«Зачем вставать–то?», – это я про себя спросил. Сам уже, опираясь на его руку, пытался подняться. Нормально, ничего не сломано вроде, болит все, но терпимо. Хорошо не копчиком приложился, а мягкими, так сказать, тканями.

 – Наши все целы?

 – Лехе одному шею переломало. Костик без сознанки, головой приложился, но дышит.

 – Мля…

 – Угу. Давай, подходи потихоньку, – он договаривал уже уходя.

Через женщину с раскиданными волосами Олег переступил, лишь мельком глянув.

Я тщательно вытер руки об толстовку, и достал мобильник. Сети не было. Вся кровь с ладоней не оттерлась. Набрал 112, реакции никакой. Даже не запиликало ничего. Огляделся. Возле наших коек, вернее под нашими койками, уже началась суета, парни кому–то помогали, кого–то переносили. Вагон стоял чуть накренившись, и при том ударе, когда всех кинуло, крышу деформировало так, что сейчас окно у боковых коек было практически рядом со мной, тогда как то, в которое я смотрел, когда вагон только сошел с рельс, было повыше. Наверно я бы смог достать до него вытянутыми руками, но я не стал. Вылез из ближнего окна, пригнувшись и аккуратно миновав торчащие осколки. Глубоко вдохнул  свежего утреннего воздуха, и осмотрелся по сторонам. Два дерева лежали заваленные под вагоном. Они то и тормознули плавный наш путь после схода с рельс. В передней части вагона колеса отсутствовали. Там же кое–где на днище были рваные дыры, сквозь которые были видны внутренности вагона.

Я отошел вглубь леса метров на пять, и справил малую нужду. В течение нескольких блаженных секунд я думал о том, что очень повезло с тем, что не обмочился во время аварии. Похмелья кстати, сейчас даже не замечал. Обошел вагон и вышел на пути. Железнодорожное полотно было основательно размочалено. Метрах в двухстах на боку, только справа от путей,  лежало еще два вагона. Дальше, примерно через километр вперед, лента дороги заканчивалась, и была видна стена леса. Там, наверное, дорога делает поворот, и как раз оттуда сейчас начинали подниматься черные клубы дыма, хорошо видные на фоне красной полоски рассвета. Локомотив полностью выгорает за три минуты, всплыло в голове. Блин, надо что–то делать. Что можно сделать, кроме того как позвонить, в голову не приходило. Я быстрым шагом пошел обратно к вагону.

 – Аня. Аня, – это я сам себе, резко затормозив рядом с тем окном, из которого и вылезал. Купе проводников было в хвосте вагона, как раз там, куда пришелся удар одного из деревьев. Я пару секунд дергался в разные стороны, порываясь бежать и к хвосту вагона, и лезть в окно. Полез внутрь. Толстый и здоровый Леха, который Николаевич, укладывали стонущую женщину на третью полку, которая сейчас стала нижней. Наши рюкзаки и сумки уже были кучей накиданы в углу. Там же лежал Костя без сознания, над ним суетился Олег. Егор собирал в кучу бесхозное постельное белье. Лицо и руки у него все были в мелких порезах. Меня при виде всего этого начал колотить мелкий озноб. Я обернулся к Толстому.

 – Саш, ты Аню видел? – он смотрел на меня долго, целую секунду, не понимая, потом махнул головой.

 – Пошли, – коротко бросил он.

 – Идти было всего ничего, из середины вагона, но мне показалось, прошла целая вечность. Так время замирает, если гашиш курить, по крайней мере, когда пробовал раз, именно такое со мной и было. Вроде и движешься быстро, и говоришь, а все равно как через желе пробиваешься. Какофония звуков из скрежета, мата, хруста стекла и стонов людей начала восприниматься мной абстрагировано, как и картины лежащих на полу людей. Те, которые шевелились, напоминали жуков, перевернутых на спину.

 – Аня! Ань, ты тут? – Саня начал колотить по двери. До ручки он дотянулся с трудом, и начал ее активно дергать. Дверь не поддавалась. Я, чтобы не стоять истуканом, попросил его жестом остановиться, приложился ухом к поверхности двери. Ни звука. Под ногами было много воды. Странно. Купе проводников находилось на высокой стороне вагона, поэтому мы вылезли из окна, и, обойдя размочаленный от удара тамбур и сортир, подошли с другой стороны. Я ногой оперся о выпуклость на стене вагона и прыжком дотянулся до разбитого окна, подтягиваясь на руках. Через мгновенье боль в заднице от удара о землю чуть заглушила боль в разрезанных об осколки стекла пальцев, как раз по полоскам фаланг. Порезы были хоть и не на полпальца, но глубокие.

 – Мля, ну дебил! – в бессильной злобе на самого себя прошипел я, вытаскивая несколько кусков стекла из пальцев. Из глаз непроизвольно брызнули слезы. Толстый между тем уже аккуратно забрался по стене, благо наклон позволял. Спустив на ладонь рукав штормовки, он подтянулся, заглядывая в окно. Смотрел долго, мне хватило времени вытереть так не вовремя появившиеся слезы, смешав их с кровищей. Ну и рожа у меня сейчас, наверное.

 – Пошли, – коротко сказал Саня, с легкостью спрыгнув с наклонной стенки вагона.

 – Подожди, Саня, что там? – он только сжал губы и отвел глаза в сторону, помогая мне подняться. Саня, что там такое? – я дернулся к окну, но он меня удержал.