Страница 9 из 32
Но тут уже, собственно говоря, начинается новая серия лингвистических экспериментов О. Мандельштама — эксперименты с числительными, с делением их на «престижные» и «непрестижные». Вот его шутка, использующая образ «путника», наивного и не знакомого с новейшими достижениями науки, такими как электричество (упоминаемый им Шилейко — известный ассиролог, муж Анны Ахматовой, на время поселившийся в чужой роскошной квартире):
Путник, откуда идешь? Я был в гостях у Шилейки,
Дивно живет человек,, смотришь — не веришь очам.
В бархатном кресле сидит, за обедом кушает гуся.
Кнопки коснется рукой—сам зажигается свет.
Если такие живут на Четвертой Рождественской люди,
Путник, молю, расскажи, кто же живет на Второй?
Стихи содержат шутливое представление, что на Второй Рождественской должны жить еще роскошнее, чем на Четвертой (подобно тому как второе место в состязаниях почетнее четвертого).
з*
1. В русистике языковая игра исследуется давно и успешно —в работах
B. В. Виноградова, А. Н. Гвоздева, А И. Ефимова, Е. А. Земской, Е. П. Ходаковой, А. А Щербины и др. Из более поздних работ следует отметить работы Ю. И. Леви-
’ на [1980], Е. В. Падучевой [19826], Э. М. Береговской [1984], Б. Ю. Нормана [1987],
C. И. Походни [1989], Т. А. Гридиной [1996], Т. В. Булыгиной и А Д. Шмелева [1997] и др. Наша работа находится в русле этих исследований, хотя и рассматривает языковую игру в несколько ином аспекте.
Лингвисты описывают главным образом арсенал языковых средств, используемых в языковой игре. Сами эти средства предполагаются заранее известными. В данной работе этот аспект исследования полностью сохраняется, однако основное внимание сосредоточено на другом — на извлечении из языковой игры лингвистически содержательных выво до в. Языковая игра —это уже проведенный (и успешный!) лингвистический эксперимент (пусть проводился он с другими целями—для усиления выразительности речи, для создания комического эффекта и т. д.). Лингвисту остается дать этому чужому эксперименту лингвистическую интерпретацию. Мы не хотим утверждать, что этот аспект не затрагивался ранее. В некоторых из перечисленных работ (особенно в работах последнего времени) есть очень интересные наблюдения на эту тему. И все-таки можно утверждать, что лингвисты недооценивают роль языковой игры в исследовании русского языка. Е. В. Падучева отмечала, что языковая игра — «источник полезных и убедительных иллюстраций» к некоторым положениям лингвистики [Падучева 19826: 76]. Не менее важно, на наш взгляд, другое: изучение этого «несерьезного» материала может натолкнуть лингвиста на серьезные размышления, на новые нетривиальные наблюдения и обобщения при изучении самых разных уровней языка. И об этом убедительно свидетельствуют исследования самой Е. В. Падучевой (я имею в виду, в частности, работу 1982 г. о сказках Льюиса Кэрролла). Свою задачу мы видели в том, чтобы богатый собранный материал, снабженный подробными указателями, сделать доступным для широкого круга специалистов по самым разным областям лингвистики. Следует подчеркнуть, что языковая игра, этот не направленный, «случайный» эксперимент, позволяет искать (и иногда находить) там, где экспериментатор-лингвист иногда не догадался бы искать.
2. Полемизируя с исследователями-лингвистами, которые считают, что языковая игра не достойна внимания, так как основывается на трафаретах и шаблонах, авторы главы о языковой игре в монографии [РРР 1983] пишут: «Признавая, что сами условия протекания РР (разговорной речи.—Я Q —ее неподготовленность и непринужденность —обусловят и непритязательность многих явлений языковой игры, мы тем не менее считаем, что в языковой игре известная шабло-низация совмещается с творчеством (...) определенный интерес представляет и установление наиболее типических, трафаретных приемов языковой игры, и выявление тех языковых средств, которые служат для них материалом» [Земская — Китайгородская-Розанова 1983: 175—176]. Еще большую ценность представляет для лингвиста изучение языковой игры в художественных текстах, лишенных тех черт неподготовленности и непринужденности, которые отрицательно сказываются на^качестве языковой игры.
М. М. Бахтин подчеркивал, что «только в поэзии язык раскрывает все свои возможности, ибо требования к нему здесь максимальные: все стороны его напряжены до крайности, доходят до своих последних пределов; поэзия как бы выжимает все соки из языка, и язык превосходит здесь себя самого» [Бахтин 1974]. В этом ярком, образном высказывании можно согласиться со всем, кроме первого слова — только. В языковой игре, как и в поэзии, язык также «доходит до своих крайних пределов», более того — постоянно выходит за эти пределы, посягает на их нерушимость, пытается их раздвинуть. «В смешном скрывается истина»,— сказал Бернард Шоу. Можно считать, что это не только истина о мире, но также истина о языке.
3. Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев предлагают отличать от языковой игры «наивный» языковой эксперимент, когда «говорящий сознательно производит аномальное высказывание с целью (вероятно, не всегда четко осознаваемой) привлечь внимание к нарушаемому правилу. Говорящий в таком случае как бы выступает в роли исследователя, стремящегося получить «отрицательный языковой материал» [Булыгина — Шмелев 1997: 448]. Мне это разделение представляется недостаточно оправданным: ведь языковая игра —это тоже сознательное манипулирование языком, построенное если не на аномальности, то по крайней мере на необычности использования языковых средств. Показательно, что сами авторы вынуждены признать: «Граница между «языковой игрой» и «наивным» экспериментом не всегда может быть легко проведена» [Булыгина — Шмелев 1997:450].
4. Что касается лингвистических комментариев, предлагаемых в данной книге, то они разочаруют, вероятно, всех читателей: не-лингвистам они покажутся слишком детальными и специальными, лингвистам — слишком беглыми и поверхностными. И это, видимо, неизбежно. Наш материал достаточно ограничен, он охватывает лишь одну (и достаточно периферийную) область функционирования языка. Предлагать на основе этого материала какие-то решения было бы легкомысленно, да это и невозможно: наш материал, будучи функционально ограниченным, чрезвычайно широк тематически, языковая игра охватывает все стороны языка, все языковые уровни. Полное описание затрагиваемых лингвистических вопросов (с указанием хотя бы основных существующих по этим вопросам точек зрения) вылилось бы в многотомную лингвистическую энциклопедию. Следует признать, что ссылки на существующую литературу носят достаточно случайный и субъективный характер. Весьма полезными для меня были исследования Ю. Д. Апресяна, Н. Д. Арутюновой, Анны Вежбицкой, В. В. Виноградова, Е. А. Земской, Е. В. Падучевой, Т. В. Булыгиной и А Д. Шмелева, а также некоторые другие исследования последнего времени, в первую очередь исследования по семантике и прагматике языковых единиц, однако и они использованы в крайне ограниченном объеме. Субъективность проявляется и в степени детальности описания тех или иных языковых явлений: наряду с описаниями достаточно подробными немало описаний крайне беглых и поверхностных, а некоторые явления рассматриваются на уровне примеров, не снабженных даже краткими комментариями. Эта фрагментарность и «мозаичность» обусловлена в ряде случаев объективными причинами: имеются структурно важные языковые средства, которые, тем не менее, не подвергаются обыгрыванию или подвергаются ему чрезвычайно редко.
Итак, данная книга -—это лишь Материалы для... Если эти материалы послужат отправной точкой для открытия некоторых тайн языка, мы будем считать свою задачу выполненной.
Работа достаточно субъективна по отбору и описанию материала, она отражает личные пристрастия и профессиональные интересы автора. Автор—лингвист, и его внимание было сосредоточено на лингвистической стороне языковой шутки. Литературоведческую сторону дела (проблема авторства, место того или иного писателя в истории языковой шутки и место шутки в творчестве того или иного писателя) мы не затрагивали. Она нуждается в особом рассмотрении.