Страница 18 из 32
Итак, Вы опять отсрочили свой приезд, любезнейший Анненков. Боюсь я только, как бы Вы, все отсрочивая да отсрочивая (экое странное слово) — совсем к нам не пожаловали (И. Тургенев — И. В. Анненкову).
«Странность» чередования гласных о /а в глаголе отсрочить и в других русских глаголах отмечают и современные авторы:
Хватит отсрочивать, пора подытоживать! (А. Кнышев, Уколы пера).
Сходным образом А. Белый обыгрывает необычность страдательного причастия наст, времени от глагола спирать, а А. Чехов — формы родительного падежа существительного чепуха:
(1) Комната не запиралась: ни ночью, ни днем (...) унести было нечего, кроме книжек (...) их и тащили; остальное—рваны, тяжелейший бюст Данте был не спи-раем (А. Белый, Начало века).
(2) Фраза «'Vanitas vanitatum et omnia vanitas» (Чепуха чепух и всяческая чепуха) выдумана флегматиком (А. Чехов, Темпераменты).
Впрочем, таких случаев («пустых клеток») не так уж много. Поэтому, например, отсутствие 1-го лица ед. числа у глагола победить (побежу? победю?) обыгрывают многие авторы, в том числе В. Высоцкий (Чуду-юдуя и так победю) и Б. Заходер:
Хорошо быть медведем, ура!
Побежу«
(Нет, победю!)
Победю я и жару и мороз,
Лишь бы медом был вымазан нос!
Победю«
(Нет, побежду!)
Побежду я любую беду («Винни-Пух и все-все-все»),
Ср. также шутливый диалог: Ты чего ходишь, бузишь?—Кто, я бужу?
На затруднительности образования формы родит, падежа мн. числа слова кочерга (кочерг? кочерег? кочерёг?) М. Зощенко построил, как известно, целый рассказ. (Напомним, что авторитетные справочники, напр. [Зализняк 1977], [Еськова 1994] однозначно рекомендуют здесь форму кочерёг, указывая, впрочем, на ее затруднительность.)
Аномальным представляется говорящим (особенно детям) явление супплетивизма:
—Ах ты, стрекоза!— сказала мать своей трехлетней Ирине.
—Яне стрекоза, аялюдь! (К Чуковский, От двух до пяти).
Более редкий случай обыгрывания дефектности парадигмы — обыгрывание отсутствия множественного числа у местоимения некто в самопародии Л. Андреева, написанной им для «Чукоккалы»:
Солнечное затмение. 2 ч. 10 м. Темнеет. Темнеет. Чуковский прыгает в восторге. Темнеет (...) Кто-то хохочет. Все стали некты в серых [Некто в сером — персонаж пьесы Л. Андреева «Жизнь человека»].
1. Намеренные резкие отступления от норм литературного языка довольно часты в современной интеллигентской разговорной речи:
(1) польта, креды-то никакой и нет много делов; можно взойтить? и т. п. [Земская—Китайгородская—Розанова 1983].
(2) —Ну, как прошел последний звонок?—Нормально! Учители говорили трогательные речи, родителя дарили «трогательные» подарки [Гридина 1996].
Однако в художественной речи подобные отступления встречаются достаточно редко. В интересной статье, специально посвященной этому вопросу, Д Н. Шмелев пишет
«Общепризнано, что поэт волен по-новому сочетать слова, придавать им новый смысл, создавать новые или воскрешать старые слова, уместные в данном контексте. Но вряд ли кто-либо в настоящее время согласится с призывом В. Шершеневича “ломать грамматику”; “несогласованность в родах и падежах,—писал он,—вот средства, краткий список лекарств застывающего слова”. Сейчас трудно найти поэта, который намеренно следовал бы этому лозунгу, но если считать, что “четыре женщин” — грамматическая неправильность, что будет справедливо, придется признать, что Е. Евтушенко, по-видимому, невольно отдал дань этому давнему призыву:
Там живут четыре тоже старых Некрасивых женщину реки,
У одной из них, таких усталых,
Попрошу когда-нибудь руки.
У нас нередко цитируют известные строчки Пушкина:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки Я русской речи не люблю.
Но этот веселый поэтический образ никак не предопределял практику творчества поэта» [Шмелев 1990:4б1].
2. Грамматические ошибки используются в языковой игре редко и со специальным заданием—дискредитация описываемого лица, например отрицательного персонажа или пародируемого автора. Ср.:
(1) Хочу пройтитъся я с портнихами,
Затеяв легонький роман
(Пар. А Бухова на Игоря Северянина).
(2) Душа моя играет, душа моя поет,
А мне товарищ Пушкин руки не подает.
Александр Сергеич, брось, не форси,
Али ты, братеник, сердитым?
(А Архангельский. Пар. на А Прокофьева).
(3) На меня близоручил мигалисто мой родной глухоманистый дед.
—Хорошо,—бормотал он гундосово, ощербатя беззубистый рот,— только оченно уж стоеросово-
Да иначе и быть немогёт (А Иванов, пар. на В. Гордейчева).
Еще пример: пародия А Иванова на стихи Валентина Сидорова, содержащие строки: «Косматый облак надо мной кочует, И ввысь уходят светлые стволы»:
В худой котомк поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон.
Я дома здесь. Я здесь пришел не в гости.
Снимаю кепк, одетый набекрень.
Веселый птичк, помахивая хвостик,
Высвистывает мой стихотворень.
Зеленый травк ложится под ногами,
И сам к бумаге тянется рука.
Ия шепчу дрожащие губами:
<<Велик могучим русский языка!»
Ср. также известный шутливый диалог, дискредитирующий обоих собеседников — и неграмотного пассажира, и поборника грамотности:
—В трамвае нетместов.
—Не жестов, а мест. Падежов не знаете.
—А вам нет делов, что мы не знаем падежов!
Вряд ли несет специальное задание след, смелая морфологическая новинка В. Маяковского:
(4) видите — / небо опять иудит
пригоргинью обрызганных предательством звезд?
(В. Маяковский, Облако в штанах).
4. Омонимия морфологических форм —явление широко распространенное в русском языке (напомним, например, что форма кости существительного кость, относящегося к так наз. 3-му склонению, соотносится с род., дат., предо., местным падежами ед. числа и имен., вин. падежами мн. числа). Однако обыгрывается морфологическая омонимия чрезвычайно редко. Можем привести только один пример: обыгрывание омонимии краткой формы прилагательного и формы, указывающей на излишнюю степень признака:
Глядя на наши достижения, хочется воскликнуть: «Велик человеческий разум! Куриный был бы как раз-» (А. Кнышев, Уколы пера).
1. Морфологические категории, особенно формальные способы их выражения, исследуются в русистике давно и успешно. Семантика морфологических категорий, ее связь с семантикой синтаксических категорий изучена слабее, хотя и здесь немало интересных исследований. Это исследования В. В. Виноградова, Ю. Д. Апресяна, Е. В. Падучевой, Т. В. Булыгиной, Шмелевых — старшего и младшего, М. Я. Гловинской, Е. В. Красильниковой и многих других. Отказавшись от рассмотрения богатейшей литературы вопроса, мы ограничимся приведением имеющегося у нас материала с самыми краткими комментариями.
2. Естественно, что наибольшие возможности для игры предоставляют семантически содержательные (а не синтаксически обусловленные) категории. При этом обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологические формы не в их основных, а в «несобственных значениях» (в этих случаях говорят обычно о транспозиции форм). Таким образом, в большинстве случаев мы будем говорить об обыгрывании, необычном использовании таких форм, которые и в нейтральном употреблении не совсем обычны (напр., «докторское мы»: Как мы себя чувствуем?). При этом одна необычность не исключает, как правило другую, и мы, тем самым, имеем дело с «необычностью в квадрате». Следует сказать, что некоторые из этих «необычных» употреблений давно стали «обычными», нейтральными. Так, исследователи полагают, что в случае «вежливого вы» нужно говорить уже не о транспозиции «основного» вы, а об особом местоимении — «вежливое вы», которое и по правилам поверхностного согласования отличается от «основного» вы: требует множественного числа глаголов и кратких прилагательных (Вы невежливы), но единственного числа существительных и полных прилагательных (Вы — грубиящ Вы такой невежливый) (см. [Булыгина — Шмелев 1997:330-331]).