Страница 69 из 87
Обиделась Ай-Тавка, услыхав эти слова Алпамыша и такое слово сказала в ответ:
— Сколько я взывала к богу за тебя! Знала лишь тоску-тревогу за тебя, Проливала слез так много за тебя, Сколько за тебя ударов приняла! Ожерелье драгоценное на мне, Блещет золотой в нем талисман-божок. Ты любил игру моих бровей, дружок, Где она, пора любви твоей, дружок? Это ли твоя награда, милый мой! Ты ли не страдал в зиндане, как в аду, Я ль не отводила от тебя беду! Но не суждено мне счастье на роду, — Мне отраву небо всыпало в еду. Это ли твоя награда, милый мой? Брови наведя мешхедскою сурьмой, В шелковом платке с пушистой бахромой, Не будила ль страсть в тебе я, милый мой? Это ль, милый мой, награда от тебя?! Так тебе служа в худые времена, Знала ль я, какая службе той цена? Знала ли, что стану скоро ненужна Для того, кому была я так верна? Это ли твоя награда, милый мой?! Ныне сватовством таким меня почтив, Как ты оказался, хан мой, неучтив! Если пред таким плешивцем ты в долгу, Я-то как ему женою быть могу? Для него ль свою красу я берегу? Это ли твоя награда, милый мой?! У Тавки душа обидою зажглась. Кайкубат стоит — с нее не сводит глаз; Выслушав ее, он отдает приказ, Чтоб воды горячей принесли тотчас. Кипятку ему приносят полный таз. Череп свой плешивый в воду погрузив, Долго плешь скребет в воде горячей он, — Всех такой причудой озадачил он. А разгадка в том, что не был он паршив: Требухой искусно кудри обложив, Засушив ее — он с виду стал плешив. Требуху в воде горячей размочив, С головы ее кусками отодрав, Голову он вынул — сразу стал кудряв, Молод, строен стал и, как Юсуф, красив, Красотой своей Тавку-аим сразив. Озарять бы ночь могла его краса! Длинные свои заплел он волоса, — Падает по пояс черная коса: Кайкубат китайцем, чин-мачинцем был,[42] Пастухом служа, он знатным принцем был! Слышать не желала Ай-Тавка о нем, Тут она любовным вспыхнула огнем. Память ей отшибла во мгновенье страсть: Что там Алпамыш! Он — грубая напасть! С ним пришлось бы ей всю жизнь свою проклясть! Сердце на него растрачивала зря. И, на Алпамыша даже не смотря, Про себя Тавка так думала в тот час: «Люб отныне мне лишь Кайкубат-тюря! Да и раньше тоже, правду говоря, Взоры он мои, бывало, привлекал. Жаль, что о любви своей не намекал. Раз он так хорош, как светлая заря, И, меня любя, покииул край родной, Как же откажусь я стать его женой?» Ай-Тавку подводит к трону бек Хаким, Девушкам за нею следовать велит. Кайкубат на троне, словно шах, сидит, Важный на себя он напускает вид, На Тавку-аим по-шахски он глядит, На подруг ее глядит он свысока. Якобы совсем не зная ничего, Беку Алпамышу так он говорит: «Кто девицы эти, объясни-ка мне, По какой нужде пришли они ко мне? Если с челобитьем беспокоят нас, Завтра пусть придут, — нам недосуг сейчас». Алпамыш ему с почтеньем: «О, мой шах! Шаха дочь — Тавка будь вам знакомой, шах! Страстью сердца к вам она влекома, шах, — Говорит — без вас она не может жить, — Чувства сердца вам желает изложить…» Кайкубат, такие выслушав слова, Своего ничуть не выдав торжества, Будто без охоты, так, едва-едва В жены взять Тавку свое согласье дал. Сразу Алпамыш готовить свадьбу стал… Кайкубат — смотри-ка, что за молодец! Как он взыскан был судьбою под конец: Был пастух-плешивец, пас чужих овец, — Ныне падишахский он надел венец, А в придачу — взял он в жены шаха дочь!.. Первая прошла супружеская ночь — Ясным светом дня дворец весь озарен, — Кайкубат с Тавкой расстаться принужден, — Должен он с утра воссесть на шахский трон. Рядом с ним на троне — Алпамыш-батыр, — Ведь при Кайкубате — первый он вазир. Сообща дела им надо обсудить, Первым делом всю страну оповестить: Правит, мол, страною славный Кайкубат; Он теперь на шахской дочери женат. Приглашает он на свадебный свой пир Всех больших и малых — весь калмыцкий мир. Барабаны бьют, сурнаи верезжат, Медные карнаи ревут и трещат, И до хрипоты глашатаи кричат: «Новый шах калмыцкий, славный Кайкубат С Ай-Тавкой, своей женою молодой, Весь народ зовут к себе на брачный той: Каждый будет гостем — знатный и простой!..» Пиршеству такому кто не будет рад? И течет народ на пир — и стар, и млад. Люди там друзей встречают и родню, — Встретятся — за много лет поговорят. Тайча-ханом был обобран Байсары, Был унижен, в прах был попран Байсары, — Но и он прийти на пир не опоздал: «Встречу Алпамыша», — так он рассуждал, — «О Барчин услышу!» — так он рассуждал. Алпамыш — как только дядю увидал, Бросился к нему — объятия раскрыл, — За него душою он, как сын, страдал. Старый Байсары тут волю сердцу дал, — Встречею такой растроган, — зарыдал. С трона встав, к нему и Кайкубат спешит: Он к его ногам упал во прах лицом, Руку целовал и называл отцом. За руку ведет он Байсары на трон, Угодить ему старается во всем. Не всегда же был он ханом, Кайкубат, — Был у Байсары чабаном Кайкубат, — Преисполнен он сочувствия к нему. Принести велит он записи казны, Записи казны тотчас принесены, — Кайкубат в них строгим оком заглянул: Скот, что отнят был у Байсары Тайчой, Значился в особой описи большой. Кайкубат всю опись тут же зачеркнул — Байсары бедняге скот его вернул. Счастью Байсары предела-меры нет: Озарен утехой дней его закат, — Он в почете снова, снова он богат, — Жив-здоров да будет славный Кайкубат!.. Той меж тем идет своею чередой, — Ублажен народ отменною едой. Вот уж на исходе многодневный той, — Разъезжаться начал по домам народ; Старый Байсары уехал с торжества. Кайкубат дела правления берет, — Грозные кому-то говорит слова: «Пес да не дерзнет ступать по следу льва! Да засохнет враг, как старая трава!» Калмыки, услышав это, говорят: «Этот шах-пастух — не так уж простоват, — Он себя еще покажет, Кайкубат!» Время полдня было. То, чего не ждал То народ, при этом бывший, увидал: Кайкубат вскочил — ногами топать стал, Беку Алпамышу оплеуху дал, За руки схватил, потребовал аркан,— По рукам связав, толкнул его: «Ступай!» Гонит-загоняет снова в тот зиндан!.. Калмыки в испуге: «Этот новый хан, Судя по делам, — какой бедовый хан! Алпамыш-батыр, гроза всех калмыков, Молча принимает столько тумаков И — при всем народе — кротко, как баран, Сам себя дает опять загнать в зиндан! Ведь, оказывается, что он таков, Свежеиспеченный этот хан-чабан! В трепет он повергнет всех своих врагов! Если не щадит он друга своего, Нам-то от него придется каково! Алпамыш страну калмыцкую потряс, — Этот Кайкубат — страшней во много раз!..» А что эту хитрость и придумал сам Вместе с Кайкубатом Алпамыш-Хаким, — В голову прийти могло ли калмыкам? Кайкубат уходит, люди вслед за ним Тоже разбредаться стали по домам. Наступает вечер, люди мирно спят, — Возвращается к зиндану Кайкубат: Алпамышу он привел коня его, На коне оружье и броня его: Кайкубат в зиндан с опаскою глядит, — Видит — Алпамыш спокойно там сидит. Тут ему канат спускает Кайкубат,— Свит из десяти арканов был канат: Тянет из зиндана друга молодец, Вытянул с большой натугой, наконец. Так освобожден был снова Хакимхан. Другу Алпамыш сердечно говорит: — Хитрость удалась отлично, — говорит; — Худо б нам пришлось, конечно, — говорит, — Если б ты моим советом пренебрег; Жить с врагом нельзя беспечно, — говорит; — Смирны калмыки не вечно, — говорит, — Если бы не нашей хитрости урок, Власть в чужой стране ты б удержать не мог: Захотят тебя от трона отрешить, — Смертное насилье могут совершить. Поступив со мною так, как поступил, Уваженье вражье ты себе купил, Шахское свое величье укрепил… вернуться42
Чин (или Чин-Мачин) — Китай.