Больше, чем игра

– Экскюзи муа, – смущенно пробормотал Егор. – Наверное, стоит заглянуть попозже…

Ленька на секунду оторвался от своего рисунка, отстраненно взглянул на Егора и сказал:

– А, это ты. Ничего, заходи. Я просто рисую.

– Привет, – улыбнулась Егору ленькина модель, она, похоже, ничуть не была смущена.

– Ну, не знаю, – неуверенно сказал Егор. – Творчество – это интимный процесс.

– Так то – творчество, – сказал Ленька, заполняя поверхность листа уверенными штрихами. – А у меня – сессия, рисунок нужно сделать.

– Что‑то я не припомню, чтобы мне приходилось на сессии ню сдавать, – сказал Егор, профессионально рассматривая позировавшую Леньке девушку. У нее было милое овальное лицо, серые глаза с пушистыми ресницами, чуть вздернутый носик, слегка пухлые губы, волосы длинные, прямые и светлые, не крашенные, а линии тела… Егор скользнул взглядом по плавным мягким изгибам, стараясь не прилипать, и ему тоже захотелось взять в руки карандаш.

– У меня – портрет, – уточнил Ленька и бросил на Егора короткий косой взгляд. Но Егор в этот момент смотрел не на друга, он улыбался девушке.

– Меня зовут Егор, – представился он. – А вас?

– Лена, – сказала она.

– О! Елена Прекрасная. – Егор распустил павлиний хвост, он знал, как производить хорошее впечатление на прелестных девушек. – Пока сей Парис занят вашим портретом, давайте мило побеседуем.

– Давайте, – согласилась Лена. – Только уж давайте на ты.

Ленька тяжело засопел, сломал грифель, бросил карандаш и взял другой. Егор и Лена сделали вид, что ничего не заметили.

– О чем будем беседовать?

– Да так, – сказал Егор, – ни о чем и обо всем. Ты, должно быть, в театральном учишься?

– Нет, не угадал. – Лена покачала головой, рассыпав по плечам пряди своих красивых волос. – В музыкальном.

– В музыкальном? – удивился Егор. – Вот уж не ожидал от тамошних студенток подобной… э… открытости.

Ленька, черкавший карандашом по бумаге, опять засопел, прекратил рисовать и уставился на свою натурщицу тяжелым взглядом.

– Головой не тряси, пожалуйста, – сказал он раздраженно. – Я же тебя рисую все‑таки, а у тебя уже и волосы не так лежат, и вообще…

Егор сверху вниз посмотрел на ленькин рисунок и понял причину недовольства: у Леньки не получалось главное – лицо Лены.

– Позволь‑ка, друг Леонардо, – протянул руку Егор.

– Да ради бога. – Ленька отдал планшет с неоконченным рисунком и карандаш.

Егор сел на кровать рядом с Ленькой, положил планшет на колени и несколькими жесткими штрихами поправил рисунок, вернув его коллеге со словами:

– Заканчивай, Лентяй.

– Так ты тоже художник, – полувопросительно‑полуутвердительно сказала Лена.

– Художник я, художник, – проворчал Егор, соглашаясь. – У меня даже документ есть, где написано, что я – художник. А вот у Леньки такого документа нету.

– Ты – Егор Трубников, – с прежней странной интонацией произнесла Лена.

– Восхищен подобной проницательностью. – Егор встал и с усмешечкой раскланялся.

– Я про тебя слышала, – сказала Лена.

– Да‑а, – сказал Егор. – Интересно.

– В общежитии про тебя много разных историй ходит… – Лена не стала уточнять, какие именно истории ходят в общежитии об Егоре Трубникове.

Ленька фыркнул:

– Егор Трубников – человек‑легенда.

– Плохим историям про меня – не верь, – сказал Егор. Подумал и добавил: – Хорошим историям – тоже не верь.

– Во что же тогда верить? – спросила Лена.

– Ни во что, – твердо сказал Егор. Он поймал себя на мысли, что пытается произвести впечатление на эту студенточку музыкального училища, очень старается; усмехнулся сам на себя и продолжил в том же духе: – Если ни во что не верить, то и не разочаруешься ни в чем.

– Нигилист, – вставил Ленька, догадавшийся, что Егор играет на публику. – Базаров.

Егор оценил Ленькин незамысловатый каламбурчик и засмеялся. Лена же осталась серьезной.

– Так нельзя, – сказала она тихо и посмотрела на Егора с укором, совсем как воспитательница детского сада на расшалившегося малыша. – Нельзя ни во что не верить.

Егор смутился и почувствовал легкую досаду: Лена не поддержала его игру, как это сделал Ленька, она приняла все сказанное всерьез – или захотела принять все сказанное всерьез, что было одним и тем же – и все смяла, испортила игру. Нужно было что‑то сказать или что‑то сделать, чтобы исправить ситуацию, сгладить неловкость. Егор, как бы защищаясь, отгораживаясь, хотел сложить руки на груди, но ему помешал висевший на ремне Зенит, и тогда, схватившись за фотоаппарат, как за соломинку, он спросил у Лены:

– Можно, я тебя сфотографирую?

И она великодушно позволила:

– Можно.

Егор быстренько выставил расстояние, выдержку, диафрагму, посмотрел в видоискатель: так‑так‑так, – Лена возлежала почти как Олимпия на картине Мане, разумеется, с поправкой на обстановку. (Представьте только: Олимпия на железной кровати с продавленной сеткой. Ха‑ха! Enchante!)

– Внимание, – сказал Егор, – скажи чиз, сейчас отсюда вылетит ворона. – Он нажал кнопку затвора – щелчок, вспышка. – Готово.

Переводя кадр, Егор заметил краем глаза, как Ленька отложил в сторону свой рисунок, потянулся и протяжно, с хрустом, зевнул: у‑а‑а. Егор проворно навел на него фотоаппарат и щелкнул. Блиц полыхнул белым светом, Ленька резко захлопнул рот, звонко клацнув зубами. Лена тихонько засмеялась, а Егор сказал:

– Классный получится снимок – сущность Лентяя.

– Дурак, – обиженно сказал Ленька. – Предупреждать надо. Я чуть челюсть с испугу не вывихнул.

– Я тебя подловил, – сказал Егор, зачехляя фотоаппарат, – в этом и заключается весь интерес.

– Ну, подловил, ну и что, – буркнул Ленька. – Хельмут Ньютон выискался. И, вообще, ты вроде как по делу ко мне пришел…

– Ах да, – вспомнил Егор. – У меня новый заказ появился: настенная роспись, два помещения в детском саду.

– Понятно. – Ленька потряс своей лохматой башкой. – Сказочки всякие, колобки да репки. Это нам как два… – он покосился на Лену и поправился: – как дважды два.

– Колобки и репки отменяются, – сказал Егор. – Сделаем что‑нибудь из Толкина. Я с заведующей детским садом разговаривал – она, в принципе, не против, надо только эскизы представить.

– Нет уж, эскизы ты сам делай, – заупрямился Ленька, все‑таки Лентяем его прозвали не зря. – Я такой мелочевкой не занимаюсь. К тому же у меня – сессия.

– Эскизы я уже сделал. – Егор похлопал ладонью по фотоаппарату. – Поднялся на девятый этаж, где мы сами же все и разрисовывали, и нащелкал почти целую пленку. Сегодня отдам пленку в обработку – завтра фотографии будут готовы.

– До чего дошел прогресс… – немилосердно фальшивя, пропел Ленька.

– Мне твои паспортные данные нужны, – сказал Егор. – Договор на двоих будут составлять, все чин по чину.

– Сейчас. – Ленька полез в стенной шкаф, где висела одежда, а так же хранились краски, кисти, бумага, незаконченные рисунки и холсты и много еще всякого разного барахла.

– А моя фотография тоже завтра будет готова? – спросила Лена, пока Ленька копался в шкафу.

– Завтра, – кивнул Егор, приблизился к ней и аккуратно укрыл до шеи мятой ленькиной простыней. – Вот так, хватит на сегодня обнаженки.

– Я тебе не нравлюсь? – тихо спросила она.

– Нравишься, – признался Егор. – Но…

– Нашел! – радостно объявил Ленька, выбираясь из шкафа с красной книжицей в руке. – Вот, держи. – Он отдал Егору свой паспорт, прибавив: – Смотри, не потеряй.

– Дубликат бесценного груза? Никак невозможно, – натянуто улыбнулся Егор. – Ну, ладно. Я еще завтра зайду, занесу фотографии.

– Значит, до завтра, – сказал Ленька.

– До свидания, Егор, – сказала Лена.

Егору показалось, что она произнесла его имя как‑то по‑особенному. Да, наверное, просто показалось…

Он покинул общежитие в несколько смятенных чувствах, давно с ним не было такого, лет с шестнадцати. Лена, Лена, – думал он. Как она смотрела на него, явно с интересом, но… Но сейчас она в одной комнате с Ленькой, да еще в его кровати… Ленька, конечно, друг, и все же грустно.