Страница 296 из 307
Бельский смущенно заморгал глазами, не понимая, зачем царь говорит все это.
– Вот бы вам потеха была, кабы я опалу на него наложил! Ревнивы вы. Смешно смотреть мне, как вы следите за моими милостями к людям. Уж и теперь, замечаю я, сторониться вы его стали, зазнаваться начали перед ним. Беду почуяли за его спиной. Не рано ли? Не поторопились ли? Насмотрелся я на своих придворных холопов. Почему ревнивы? Потому что любят себя больше царя и родины, оттого и грызутся из-за близости к царю. Невелика честь государю иметь таких усердных слуг!
После некоторого раздумья Иван Васильевич сказал:
– Трое уж мне из вашей толпы доносили на Игнатия Хвостова, что служил с Никитой Годуновым, – будто он изменил мне. И ты тоже. А скажи: так ли это? Говори, говори, говори... Почему вы Игнатия Хвостова называете изменником?
Бельский с низким поклоном, жалко съежившись, ответил:
– От смоленских дьяков то слышал я...
– А они от кого?
– Не ведаю, государь...
– Мало ты знаешь... Пошел вон! Болтун! Неверный раб! – Царь ударил Бельского по плечу посохом. Бельский быстро скрылся с глаз царя.
Оставшись один, царь опять раскрыл большую книгу в кожаных досках, привезенную ему Поссевином. В ней было описание всего того, что говорилось на Тридентском соборе. Он знакомился с ней по переводу, сделанному одним католическим монахом.
С усмешкой смотрел царь на перечисление в книге всяких вер, против которых вооружились римские папы. Тут и лютеранство, и гуситы, и кальвинисты, англикане, пуритане и много других толков. И между всеми царило несогласие, а короли все перессорились из-за них.
Царь сердито плюнул. Его привело в негодование, что папа и лютеране смеют посягать на русскую веру, пытаются втянуть и россиян в церковную свалку.
Вот почему эту книгу и поднес ему, царю, Поссевин, что в ней показано, как на том соборе в Триденте возобладало направление строго папистское. Папу на этом соборе католики превознесли выше всех государей.
Еще раз зло плюнул царь, сердито закрыв книгу.
«Благодарение Господу, одна у нас вера; с нас довольно нашей христианской, русской веры... Попы у нас ходят под государями, и Бог за то никогда не наказывал нас... Русь крепнет. Войны, и пожары, и моры, и измены – все было, и опять будет, но Русь от того не сгибнет, подобно иным царствам... Крепка она!»
Раскрасневшись, взволнованный, он отошел от стола.
Постучали.
Опять Мстиславский; низко поклонился:
– Дозволь, государь, слово молвить...
– Говори.
– Тот молодец – наш, русский. Игнат Хвостов назвался.
Царь с удивлением подался в кресле назад, пожав плечами:
– Хвостов?
– Так, великий государь.
– Веди его сюда. Живо! Скорее!
Царь стал быстро ходить из угла в угол своей комнаты.
Вскоре вернулся Мстиславский. Позади него шел Хвостов.
– Эк ты какой нарядный! – насмешливо оглядел с головы до ног Игнатия царь. – Говори, где был, что видел.
Игнатий стал на колени:
– Батюшка государь, бежал я из польского плена...
Хвостов стал рассказывать царю обо всем, что с ним было. Упомянул и о Курбском, и о мельнике, который подслушал разговор Курбского с Колыметом.
Когда царь выслушал рассказ Игнатия до конца, его первым вопросом было:
– Стало быть, Курбский через своих похлебцов оговаривал моих верных людей? Мельник то слышал?
– Истинно, государь, так мне передал тот литвин, мельник.
Царь задумался. На желтом, болезненном лице его снова появились красные пятна.
– А где тот план, что ты привез с собой?
Мстиславский подал царю Ивану свиток бумаги.
Царь развернул его. Стал внимательно рассматривать.
– Гоже... хорошо... ладно... – с торжествующим выражением на лице, про себя говорил он.
Свернув опять свиток, Иван Васильевич пристально посмотрел в лицо Игнатию, продолжавшему стоять на коленях.
– Встань! – махнул он рукой.
Хвостов поднялся.
– Вижу, что верный ты мой холоп. Иди к Никите Годунову, скажи ему: государь не гневается на него, но рад, что имеет таких слуг, как он. Так и скажи.
Обратившись к Мстиславскому, царь строго проговорил:
– Накажи Богдану Бельскому, чтоб из моих конюшен подарили ему оседланного, в шемахинской сбруе, лучшего коня и одежды лучшие чтоб ему дали. Пускай Бельский сам подведет Хвостову дареного того коня. Слышишь, – сам он подведет коня.
– Слушаю, великий государь, слушаю.
– Отныне сей молодец будет в моей дворцовой страже.
Снова опустился на колени Игнатий и поблагодарил царя за его милости к нему.
Иван Васильевич невольно воскликнул, глядя на удалявшегося Игнатия:
– Экий дородный да пригожий детина!
После ухода князя Мстиславского с Игнатием царь разложил на столе принесенный ему свиток и принялся внимательно рассматривать его. Перед ним предстали во всей наготе замыслы королевских вельмож о новом походе, вкупе с крымским ханом, на Россию.
Тому, что польские паны думают о новом походе на Русь, он не удивился, ведь и сам он спит и видит, чтобы снова двинуться на короля и отнять у него Ливонию. Его удивило желание панов примириться с татарским ханом, вечным врагом христиан.
«Выгода выше Бога!» – улыбнулся царь.
Феоктиста Ивановна подошла к воротам, чтобы посмотреть, хорошо ли они заперты. С некоторых пор у нее появилась какая-то боязнь чужих людей и всяких посланцев из приказов и других пришельцев.
Страх и печаль ходили за ней по пятам. Никита уж сговорился с игуменьей, чтобы Анну отдать в монастырь. После того и она, Феоктиста, примирилась с этим, ибо не хватало уже у нее сил отговаривать от этого дочь.
Но только Феоктиста захотела потрогать запоры на воротах, как на воле раздался знакомый голос. Она вздрогнула, холодок пробежал по ее телу.
– Кто там? – крикнула она.
– Отворите, это я – Игнатий!
Ничего не понимая, она заторопилась в дом к мужу. Вышел Никита Годунов.
– Ты ли это, Игнатий? – крикнул он.
– Батюшка, Никита Васильевич, как есть я, Игнатий, – донесся с воли голос Хвостова. – Пусти меня! Не опасайся.
– Как тебя пустить-то?! – растерянно произнес Никита.
– С государевым и милостивым словом к тебе!
– Коли так, входи, – обрадованно вздохнул Никита.
Ворота открылись, и вошел нарядно одетый Игнатий.
Облобызались.
– Государь велел передать: он не гневается на тебя, но рад, что имеет таких слуг, как ты, – весело произнес Хвостов.
– Слава тебе, Господи! – широко, с чувством перекрестился Никита. – Ну, идем ко мне в хоромы. Идем, дорогой гостьюшка... Рассказывай!
Феоктиста бегом побежала в дом. Она сказала Анне о том, что вернулся Игнатий. Анна сначала взглянула на нее испуганными, недоверчивыми глазами.
– Бог милостив, доченька моя милая, вернулся, – со слезами на глазах повторила мать.
Анна вскочила с постели, побежала на крыльцо.
Ей навстречу шли отец и Хвостов.
– Любуйся... Вот он! – сказал Никита Годунов. – Смотри!
Анна, забыв про отца, про мать, про все на свете, бросилась Игнатию на шею и горько разрыдалась. Он горячо поцеловал ее, тихо проговорив:
– Милая! Как тосковал я!.. Эх, если бы ты знала!
Феоктиста Ивановна засуетилась, чтобы достойно отпраздновать неожиданное великое счастье.
– Сказывай еще раз, что сказал государь? – со слезами в глазах спросил Никита.
– Государь батюшка сказал, что он не гневается на тебя, но рад, что имеет таких слуг, как ты!
Никита снова обнял Игнатия, счастливый похвалой царя.
– А меня государь взял к себе в дворцовую стражу. Телохранителем буду у него.
– Дай еще раз облобызаю тебя и за это!
Анна не спускала глаз с Игнатия.
Никита заметил это и, указав на нее Игнатию, сказал весело:
– Гляди, как она смотрит на тебя! Глаза-то какие!
Анна не смутилась. Слишком глубоко ее горе было в отсутствие Хвостова, и теперь она считала себя свободною в выражении своих чувств. Отец был рад, что она ожила, повеселела.