Страница 33 из 76
Однако принятие решения о создании военной части из польских военнопленных было не таким легким вопросом, как казалось Берии. Еще в ноябре 1939 года польское эмигрантское правительство объявило войну Советскому Союзу; понятно, что получить разрешение на формирование в СССР польских частей не представлялось возможным. Формировать же польские части в обход легитимного польского правительства означало поставить под вопрос дипломатические отношения с Великобританией и США. И в любом случае скрыть формирование этих частей было невозможно, что автоматически ухудшало и так весьма напряженные отношения с Германией.
В подобном риске не было нужды. Проект Берии положили под сукно, а польских офицеров во главе с Берлингом и Букоемским поселили в Малаховке под Москвой, приберегая на будущее. Спешить с формированием польских частей не было необходимости. Это всегда можно было сделать позднее, когда война с Германией станет неминуемой.
К вопросу формирования польских частей вернулись лишь в конце весны 1941 года. 4 июня в Кремле приняли принципиальное решение — впрочем, довольно осторожное.
Постановление СНК СССР гласило:
«1. Утвердить предлагаемое народным комиссаром обороны Союза ССР создание в составе Красной Армии одной стрелковой дивизии, укомплектованной личным составом польской национальности и знающим польский язык.
2. Создание дивизии осуществить путем переукомплектования к 1 июля 1941 г. 238-й стрелковой дивизии Средне-Азиатского военного округа поляками и лицами, знающими польский язык, состоящими на службе в Красной Армии.
3. 238-ю стрелковую дивизию содержать в составе 10 298 человек»[234].
Как видим, дивизию предполагалось формировать не из имевшихся в СССР польских военнопленных, а из поляков — советских граждан. С политической точки зрения это было безупречное решение: никаких разрешений польского эмигрантского правительства не требовалось. В составе Красной Армии будет национальная польская часть — только и всего. Зато после начала войны на ее основе можно будет развернуть подразделения возрожденного Войска Польского — по согласованию с польским правительством в Лондоне или без оного.
Не приходится сомневаться, что логика принятого решения была именно такова — однако все планы были нарушены в роковой день 22 июня.
Нападение Германии на Советский Союз мгновенно и радикально изменило расстановку сил на мировой арене. Враг моего врага — мой друг; уже 12 июля в Москве было подписано «Соглашение о совместных действиях правительства Союза ССР и правительства Его Величества в Соединенном королевстве в войне против Германии». Великобритания стала союзником СССР, и польскому эмигрантскому правительству в Лондоне был сделан недвусмысленный намек о необходимости поступить так же.
Переговоры между премьером Сикорским и советским послом в Великобритании Майским оказались весьма сложными. Польская сторона претендовала на возвращение украинских и белорусских земель, но требование это было очевидно неприемлемым для Кремля. Тем не менее советское правительство пошло на компромисс: в подписанном 30 июля соглашении указывалось, что «правительство СССР признает советско-германские договора касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу»[235]. Собственно говоря, именно с этой фразы соглашение и начиналось; вопрос о границах был оставлен открытым.
В соглашении было указано, что на территории СССР будет создана польская армия, которая будет действовать «в оперативном отношении под руководством Верховного командования СССР». Историки практически не обращают внимание на то, что соглашение предусматривало введение в состав советского Верховного Командования представителя польской армии, а ведь это с советской стороны было проявлением высочайшего доверия к своему новому союзнику.
Спустя две недели в Москве было подписано советско-польское военное соглашение. Оно было написано поляками; советская сторона внесла в представленный ей проект лишь несколько изменений уточняющего характера[236]. Очередным проявлением доверия к союзнику стала амнистия всех находившихся в советских тюрьмах и лагерях поляков — включая членов СВБ, ведших на советских землях подрывную деятельность[237].
Еще до подписания военного соглашения Сикорский назначил начальником формирующейся в СССР польской армии генерала Владислава Андерса. Советское правительство не возразило против этого решения, в очередной раз проявив доверие и лояльность к союзнику.
Это была ошибка, очень дорого стоившая и Советскому Союзу, и Польше. Генерал Андерс был худшей кандидатурой на пост командующего польской армией в СССР из всех возможных. Он являлся классическим представителем польской «элиты» межвоенного периода, погрязшей в интригах и аферах, а к нашей стране испытывавшей смесь ненависти и презрения.
«Договор с Советским Союзом Андерс считал не чем-то постоянным, что должно было служить основой дальнейшего существования, а лишь необходимым временным злом, — вспоминал впоследствии адъютант генерала поручик Ежи Климковский. — К офицерам Советской Армии он относился с презрением и пренебрежением, хотя в их присутствии никогда этого не выказывал. Постоянно носился с каким-то странным „комплексом превосходства“, проявлял решительное пренебрежение ко всему, что являлось советским. Правда, эти свои чувства генерал хорошо маскировал умением вести себя в обществе, но в откровенных беседах со знакомыми не стеснялся, и было видноу что он лишь ожидает момента, „когда Советский Союз будет побежден“. В возможность победы Советского Союза никогда не верил. В таком духе информировал и посла Кота.
С первой минуты деятельности Андерса на посту командующего его мысль работала в одном направлении: в течение всего времени пребывания в Советском Союзе он упорно стремился к тому, чтобы не посылать польских войск на советско-германский фронт и любой ценой сохранить их в тылу до момента, „когда Советский Союз будет разбит“, или при удобном случае вообще вывести их с территории Советского Союза. Это были принципы, полностью противоречившие польско-советскому договору и военному соглашению.
Уже с первых дней (например, во время своей предварительной беседы с подполковником Берлингом в ночь с 5 на 6 августа 1941 года) Андерс высказывал эти взгляды и радовался, что польская армия будет формироваться где-то в глубине России, за Волгой; поэтому, „когда Советский Союз падет“, он, Андерс, будет иметь полную свободу деятельности и маневрирования»[238].
Свои настроения Андерс, однако, очень умело скрывал. 17 августа он вместе с начальником польской военной миссии генералом Шишко-Богушем встретился с уполномоченным Генштаба КА по формированию польской армии генерал-майором Панфиловым. На прямой вопрос о том, какие части, как, когда и к какому сроку планируют формировать поляки, Андерс ответил следующее:
«В первую очередь должны быть сформированы две пехотные дивизии легкого типа численностью 7–8 тысяч каждая. Кроме того, должна быть сформирована одна резервная часть для пополнения убыли польских частей на фронте. Сроки формирования указанных выше воинских соединений должны быть сжатыми, с тем чтобы обеспечить их ввод в зону боевых действий в возможно короткие сроки… Обмундирование и снаряжение для указанных выше формирований будет доставлено Англией и США… Что же касается стрелкового вооружения (винтовок, пулеметов) и боеприпасов, то в этом вопросе польское военное командование рассчитывает на помощь советского правительства»[239].
234
Катынь, март 1940 г. — сентябрь 2000 г.: Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни: Документы. М.: Весь мир, 2001. С. 337.
235
Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны: Документы и материалы. М.: 1944. Т. 1. С. 121.
236
РАВО. Т. 14 (3). Кн. 1. С. 22–24, 26–27.
237
Там же. С. 24.
238
Климковский Е. Я был адъютантом генерала Андерса / Пер. с польск. М.: Прогресс, 1964. С. 124.
239
РАВО. Т. 14 (3). Кн. 1. С. 28.