Страница 23 из 76
«— Во имя чего вы, бывший офицер и дворянин, служите советской власти с момента ее провозглашения, хотя она лишила вас всех прежних привилегий?
— Это не простой вопрос. Я кадровый военный, посвятивший свою жизнь защите Отечества… Имел реальную возможность перейти на другую сторону баррикад, но этого не сделал. В годы разрухи и хаоса, когда внешний враг угрожал моей Родине, а Ленин обратился ко всем с воззванием „Социалистическое отечество в опасности!“, я откликнулся на этот призыв, поняв, что для большевиков тоже существует понятие Родины. И это был тот мост, который связал меня с ними. Я стал честно служить советской власти.
— Да, но вот Карл Маркс учит, что у пролетариев нет отечества!
— Возможно, что Карл Маркс — представитель народа, почти 2000 лет тому назад лишившегося своего отечества и разбросанного по многим странам, — утратил для себя понятие Родина и считает, что она там, где хорошо живется. Возможно, хотя я и сомневаюсь, что пролетариями тоже утрачено это понятие, а вот для меня, Четвертухина, понятие Родина сохранилось, и под ним я понимаю чувство ответственности перед ней, любовь к ее многовековой истории и культуре своего народа, к его самобытности, святыням, окружающей природе»[196].
В этом диалоге мы видим ответ на источник подозрительности и недоверия, которое испытывала советская власть к бывшим офицерам, — они были преданы своей стране, но отнюдь не делу мировой революции.
Бывшие офицеры служили для того, чтобы Родину защищать, но отнюдь не горели желанием «нести на штыках свободу миру». И поэтому все они попадали под подозрение со стороны карающего меча диктатуры пролетариата.
«В РККА преимущественно в высших учреждениях на службе состоит значительное количество бывшего кадрового офицерства. Эта категория военспецов является по своему бывшему и социальному положению наиболее чуждой советской власти… Все они ждут падения советской власти», — цитирует документ НКВД тех лет современный историк[197].
В 1930 году советское руководство от подозрений и отдельных акций перешло к массовым репрессиям в отношении бывших офицеров. В рамках дела «Весна» только аресту подверглись более 3000 бывших офицеров и генералов, военнослужащих РККА[198]. Цифра на первый взгляд кажется незначительной, но мы напомним читателю, что в 1928 году численность РККА составляла 529 тыс. человек, из которых 48 тыс. были офицерами[199]. Таким образом, репрессиям подвергся ни много ни мало каждый шестнадцатый. Причем, как уже отмечалось выше, основной удар был нанесен по высшему руководству армии, по наиболее компетентной и опытной части офицерского корпуса.
Что заставило руководство страны прибегнуть к столь радикальным мерам? На наш взгляд, разгадка кроется в двух факторах: во-первых, в разрядке международной обстановки в начале 30-х годов — в условиях мирового экономического кризиса «империалистическим державам» было явно не до нападения на СССР, следовательно, ослабла нужда в военных специалистах. Во-вторых, в это время, как мы уже упоминали выше, по всей стране шла массированная коллективизация. Причем как раз на 1930 год приходится пик крестьянских выступлений (в том числе и вооруженных) против колхозов. Очевидно, что советское руководство опасалось, что эти выступления могут найти поддержку в армии, и поспешило лишить крестьянство потенциальных военных вождей.
Исследователи отмечают относительную «мягкость» репрессий 1930 года — большая часть арестованных отделалась небольшими (по советским меркам) тюремными сроками, многие потом вернулись к продолжению службы. Подобная мягкость объясняется только одним — других военных специалистов такого уровня в распоряжении советской власти не было, и взять их в течение ближайшего десятка лет было неоткуда.
Но даже такие, «мягкие», репрессии нанесли серьезный ущерб боеспособности РККА, выразившийся прежде всего в ослаблении уровня штабной работы и в подготовке кадров.
По мнению современного историка М. Е. Морозова, истинной причиной неудач Советской Армии во время Великой Отечественной войны было «неудовлетворительное качество подготовки военных кадров в СССР на протяжении всего межвоенного периода. Корни такого положения скрывались в потере преемственности со старой военной школой»[200].
Та преемственность, которую в последние предвоенные и военные годы советское руководство попытается восстановить. Современный историк А. Исаев, отмечая успехи военного строительства в 30-е годы, пишет: «Была воссоздана каста людей, чья профессия — Родину защищать»[201]. Это было бы действительно успехом, если бы в начале 30-х годов эту же самую касту не разрушили целенаправленно.
Строго говоря, борьба советской власти против Церкви не прекращалась ни на один день в период с 1917 по 1991 год. Однако велась она разными методами и с разной интенсивностью. Так, после кровавых эксцессов времен Гражданской войны 20-е годы выглядят относительно спокойными — в этот период власть делает основную ставку на раскол Церкви изнутри и ее самодискредитацию. При активном участии органов ОГПУ в церкви создаются обновленческий и живоцерковный расколы. Основной мерой против священнослужителей в этот период является ссылка. (Хотя об арестах власти тоже не забывали.)
Опубликованная в 1927 году декларация митрополита Сергия хотя и вызвала неоднозначную реакцию духовенства, но ее итогом стало признание государством канонического синода РПЦ в качестве легально действующей религиозной организации (до этого власти признавали только обновленческий «синод»).
Очевидно, что, переходя в 1929 году к реализации планов по ускоренной трансформации общества, советское руководство не могло не начать враждебные действия против Церкви, которая являлась стержневым институтом традиционного русского общества. Действовали большевики, как всегда, решительно. По мнению современного церковного историка, «эти годы по свирепости гонений на православную Церковь сравнимы разве что с кровавыми событиями 1922-го, а по масштабам далеко превзошли их»[202].
Начались эти гонения с директивного письма ЦК ВКП(б) «О мерах по усилению антирелигиозной работы», подписанного секретарем ЦК партии Л. М. Кагановичем. Мы не случайно обращаем внимание читателя на подписанта письма. Дело в том, что среди части исторических публицистов существует миф о якобы благожелательном отношении И. В. Сталина к русской Церкви. Все гонения на Церковь эти авторы приписывают интернационалистам, которые-де до самой войны не давали возможности вождю народов показать свое истинное отношение к Церкви. Факты разительно противоречат этому мифу. Под письмом стоит подпись одного из вернейших соратников Сталина, никогда не выступавшего вопреки воле вождя.
В этом документе духовенство объявлялось Л. М. Кагановичем политическим противником ВКП(б), выполняющим задание по мобилизации всех «реакционных и малограмотных элементов» для «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии».
В развитие партийных указаний 8 апреля 1929 года президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», согласно которому религиозным общинам дозволялось лишь «отправление культов» в стенах «молитвенных домов», всякая просветительская и благотворительная деятельность категорически воспрещалась. Частное обучение религии, дозволенное декретом 1918 года «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», теперь могло существовать лишь как право родителей обучать религии своих детей.
196
Там же. С.191.
197
Там же. С. 155.
198
Там же. С. 148.
199
Исаев А. От Дубно до Ростова. М.: АСТ, 2004. С. 100.
200
Морозов М. Э., Кулагин К. Л. Советский подводный флот 1922–1945 гг. М.: АСТ, 2006. С. 422.
201
Исаев А. Наступление маршала Шапошникова. М.: ЭКСМО, 2005. С.7.
202
Прот. Цыпин В. История Русской Церкви. 1917–1997. М.: Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1997. С. 187.