Вурди

— Сейчас. — Норка осторожно развернула находку.

— Да это одежда, — протянул кто-то.

В руках женщины были изодранные штаны Ганса. На протертых коленях зияли огромные дыры. Правая штанина казалась заляпанной бурыми пятнами грязи.

— Кровь? — неуверенно спросила Норка.

Ойнус — он заглядывал Норке через плечо — кивнул.

— Его. Вот и штопка моя, — растерянно сказала Лита.

— Дура! Какая штопка. Кровь это. Совсем рехнулась, что ли?

— Это оно, — прошептала Лита.

— Да вы только на Питера взгляните. Совсем ошалел от страха.

— При чем тут Питер?

— Я?! Боюсь?! — хрипло сказал охотник, судорожно сглатывая. — Дай-ка посмотреть…

— Смотри…

— Похоже, что его. Хотя хрен поймешь. От штанов и не осталось ничего.

— Как же? А штопка?

— Далась тебе эта штопка!

— По мне, уж лучше бы и штаны туда.

— Да ты и сам бы штаны с радостью снял!

— А может, жив он? В лес подался? Ну… как отшельники эти, а?

— Сам ты отшельник! По воздуху! Как же! Брось молоть чепуху, Лита! Забудь, другого найдем. У нас кобелей много. Детей нарожаешь. С Гансом-то, поди, у тебя ни одного…

— Злой ты, Питер. И Норка вся в тебя.

— Злой не злой, а лет десять назад людей-то в Поселке поболе было. Вон Гергамора скажет.

— И скажу. Я еще маленькой была, так здесь не один, а целых два поселка было. Там, за рекой.

— Врешь! Сколько ж тебе лет?

— Тыща!

— Ха!

— Смотрите-ка! Гвирнус! Живой! — крикнул кто-то.

— А в руках-то у него что? — пробормотала Норка.

— Где?

— Где-где… В кулаке.

— Ремень это. Ганса. От штанов.

— Тьфу!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дождь внезапно кончился. Лишь с листьев по-прежнему стекали большие, похожие на слезы капли. Все вокруг смолкли. Стало тихо. Так, что казалось — слышно, как плещется на другом конце Поселка рыба в реке. Потом где-то вдалеке одиноко хлопнула дверь и тишину прорезал громкий женский крик.

— Ну и куда ты делся, толстый дурак?

— Тебя ищет, — подтолкнула Норка Ойнуса.

Люди облегченно вздохнули. Нерешительно гавкнул привязанный к крыльцу Снурк, но никто не обратил на него внимание, и он сконфуженно смолк. Все смотрели на Гвирнуса.

— Вот. — Гвирнус бросил ремень к ногам Норки. — Больше ничего.

Лита жалобно всхлипнула. Остальные тоже стояли с мрачными лицами, но быстро приходили в себя. То, что произошло с Гансом, было слишком непохоже на смерть.

— Не густо, — пробормотала Норка.

(Где же ты шляешься, а? — не унималась на другом конце Поселка жена Ойнуса).

— Попадет мне. Пропали сапоги, — огорченно сказал Ойнус — он стоял в большой мутной луже, переминаясь с ноги на ногу, и грязь под его подошвами так смачно чавкала, что у Питера, стоявшего рядом, забурчало в животе: он вдруг вспомнил о завтраке. Облизнул пересохшие губы.

— Пожрать бы, — мечтательно пробормотал охотник. — А ты молодец! — грубовато, но вполне добродушно сказал он Гвирнусу. Сейчас, когда дождь кончился, дуб вовсе не казался таким опасным. Питеру было стыдно за свой страх. Охотник немного завидовал как всегда невозмутимому нелюдиму — вон и на дерево не побоялся залезть, и его, Питера, не слишком-то боится, наверняка посмеивается сейчас в душе над ним, мол, строил из себя невесть что, а как дошло до дела, так хуже распоследней бабы.

«И-эх!» — Питер снова почувствовал, как в нем закипает злость.

— Не-е… Пропали, точно. Теперь задубеют. Верняк!

— Ничего, жиром натрешь, как новенькие будут, — переговаривались за спиной Питера Ойнус с Норкой, — а хочешь, сама натру?

«Сучка! Только отвернись! Натрет! Как же! Сапоги! — Питер хмыкнул. — Другое место она тебе натрет, слизняк!»

— Бедняга! — вздохнул кто-то.

— Ну что? По домам?

— А Хромоножка?

— А чего? Очухается и опять за свое…

— Ну… я про то, зачем шли… Что ж, так и оставим, да?

— Хватит с нас и Ганса, — проворчала Гергамора, — или ты хочешь слазить, а?

— Зачем? Гвирнус слазает.

— Как же! Слазает! Срубит, и всего делов.

— Не срубит он. Дуб-то ему все равно что родня.

— Оставь ты его в покое, что пристал?

— Руби не руби, а Ганса не вернешь.

— He-а. Пропали сапоги. Попробуй-ка в них теперь по лесу походи. Все ноги собьешь, — не унимался Ойнус.

— С каких это пор ты по лесу-то ходишь? — поддразнивала его Норка.

Гвирнус вдруг резко обернулся к сельчанам:

— Будет вам! Хватит! Уходите. А то я Снурка спущу.

— Ты что? Взбесился? — не очень уверенно спросила Норка.

— Ну его… — сказал кто-то из сельчан, — пошли уж… Повеселились.

Двор быстро опустел.

Только Хромоножка Бо остался лежать у дуба. Никто из сельчан так и не потрудился снять или хотя бы ослабить веревку на его шее. Голова повелителя была запрокинута к небу. Затылок лежал в небольшой прозрачной лужице. К мокрым волосам прилепился дубовый листок. Лицо Хромоножки посинело, но по тому, как подрагивали уголки его губ, Гвирнус понял, что повелитель всего-навсего спит. Другой бы давно отдал концы. Этот — спит.

На то и повелитель.

«Повелитель не повелитель, а все-таки человек», — подумал нелюдим, наклоняясь над спящим.

— Что, братец, и тебе досталось, да? — Он осторожно приподнял голову Хромоножки, снял веревку с его шеи. — Так-то лучше. Все на свете проспал. С вас, повелителей, как с гуся вода. Противно аж.

— Ага, — улыбнулся своему сну Бо.

— Вот и я говорю, — проворчал Гвирнус, прислушиваясь к странной тишине в доме. Ни плаксивого, слегка по-старушечьи дребезжащего голоса Илки. Ни спокойного, ровного — Ай-и. «Как там Ай-я говорила? — вспоминал нелюдим. — Предчувствие? А ведь не подвело. Это она про Ганса. Точно». Вспомнился и снившийся ему сон. «В руку, ей-ей».

— Ладно, некогда мне с тобой возиться, — пробормотал Гвирнус. Он тряхнул разоспавшегося не в меру Хромоножку: — Вставай, братец, пора.

Бо вздрогнул всем телом, открыл глаза.

— Небо, — прошептал он.

— Что? — не понял Гвирнус.

— Небо. Синее. Хорошо.

— Куда уж лучше, — проворчал нелюдим, подавляя в себе желание треснуть повелителя по грязной шее, — тут вурди знает что стряслось, а он: хорошо, — куда уж лучше, — повторил Гвирнус.

— Хорошо, — повторил Бо, поднимаясь с земли и отряхиваясь. Нелюдим с нескрываемым отвращением смотрел на его перепачканное грязью лицо. Хромоножка с грустью взглянул на дерево. Потом на Гвирнуса. — Мне снился плохой сон, — пожаловался он.

— Всем, — хмыкнул нелюдим.

— Ладно, я пошел, — сказал Хромоножка, направляясь к калитке.

— Это не сон, — сказал ему в спину Гвирнус.

— Я знаю, — ответил, не оборачиваясь, Бо.

— А чего ж ты улыбался, а?

Воздух после дождя заметно посвежел. Мокрая рубаха прилипла к телу. Гвирнуса бил легкий озноб (а может, дело было вовсе не в холоде — в злости: равнодушие, с каким отнеслись сельчане к гибели Ганса, приводило Гвирнуса в ярость).

— Сволочи, — сквозь зубы процедил он, разглядывая затоптанные сельчанами грядки.

Гвирнус наклонился, поднял оставленную Питером веревку, намотал ее на локоть. Хмуро взглянул на дуб. Охотник никак не мог отделаться от ощущения, что вот-вот раздвинется листва и из нее высунется курчавая голова Ганса с ехидной ухмылочкой на губах: мол, как я вас всех тут, а? «Нет, — решил Гвирнус, — это же не повелитель какой. От повелителя так и вправду жди. А этот…» Гвирнус устало махнул рукой.

Мертв он. Мертвее не бывает.

Он поправил сбившиеся на лоб мокрые волосы. Подошел к крыльцу. Привязанный к перилам Снурк радостно вилял хвостом. Гвирнус погладил его по мокрой спине:

— Что? На волю хочешь? Ладно, дуй отсюда, наделай щенят, чтоб им всем!

Отпущенный на свободу пес тут же легко перемахнул через забор и затрусил по дороге к дому Ойнуса.