Страница 31 из 32
Итак, я продолжал идти, прислушиваясь к шебуршанию мелких животных и крику взлетавших из пыли птиц, и думал о мисс Мэри и о том, что она делает в Найроби, и как будет выглядеть с новой прической, и что через день она опять будет со мной. К тому времени я почти дошел до места, где мисс Мэри убила своего льва, и отсюда услышал рычание леопарда, охотившегося слева от меня на краю большого болота. Я решил уже пойти к солончакам, но там какое-нибудь животное непременно ввело бы меня в соблазн, и я повернул назад к лагерю и пошел по проторенной тропинке, любуясь горой и совершенно не думая об охоте.
Лежа в постели, приятно вспомнить замечательных и уважаемых вралей и кое-что из их наиболее впечатляющих небылиц. Форда Мэдокса Форда[76] я, пожалуй, полагал величайшим вралем из всех известных мне по жизни на гражданке и думал о нем если не с любовью, то по крайней мере с уважением. Однажды поздним вечером в старой квартирке Эзры Паунда[77] на рю Нотр-Дам-де-Шан, впервые услышав его поразительные и откровенные россказни, я был шокирован и даже оскорблен. Передо мной стоял человек, годившийся мне в отцы, самозваный мастер английской прозы, который врал так явно, что мне просто стало стыдно. После того как Форд отбыл вместе с его тогдашней сожительницей, на которой он не мог жениться, потому что еще не развелся, я спросил: часто ли этот странный человек с тяжелым, даже более противным чем у гиены, дыханием и кривыми зубами, который напыщенностью манер напоминал первые и неудачные модели гусеничных бронемашин, так много врет людям, хорошо знакомым с предметом его разглагольствований?
Эзра, милый и добрый человек, безжалостный только в печатных текстах, ответил: «Хем, ты должен попытаться понять. Форд лжет, только когда очень усталый. Это его способ расслабиться».
В ту пору Эзра еще пытался воспитывать меня (занятие, которое он позже оставил как безнадежное), а я учил его боксировать. Правда, здесь мне тоже пришлось отступить, и он занялся игрой на фаготе. Из двух этих видов искусства овладение премудростями бокса в дотелевизионную эпоху требовало больших усилий, да и ученичество давалось тяжелее. Я не мог слушать его игру на фаготе и уже думал о том, чтобы попытаться заинтересовать Эзру контрабасом или тубой — двумя не слишком сложными инструментами, которые, я полагал, он сможет осилить, но по тем временам ни один из нас не располагал средствами, чтобы купить столь громоздкие инструменты, так что мне просто пришлось пореже бывать в его квартирке, вот мы с Эзрой каждый день, во второй его половине, стали играть в теннис.
В этом виде спорта мы одинаково не могли похвастаться мастерством и играли на корте с почасовой оплатой, расположенном как раз напротив места, где установлена гильотина для проведения утренних представлений, по-прежнему любимых французами, и потому время от времени мы находили мостовую свежевымытой. Надев лишнюю куртку, коей для меня служила подстежка от старого плаща из ткани «барберри», мы подходили к металлическим воротам, ведущим к кортам, и вызывали звонком консьержа.
В то время я не мог позволить себе тенниса, не мог позволить себе практически ничего, за исключением работы — единственного занятия, ради которого мы и рождаемся, да еще оплаты продуктов и жилья для моей жены и ребенка. Эзра также не был богачом, и одно время, когда жил в Лондоне, денег ему хватало на одно утиное яйцо в день: он где-то вычитал, что утиные яйца на семьдесят процентов питательнее куриных, и мы наслаждались нашим теннисом и играли, как нам казалось, с дикарской изящностью. Эзра играл во фланелевом костюме, играл лучше меня, а следовательно, получал от игры больше удовольствия. В то время, да и потом я выполнял загадочную подачу, которая называлась «свиной мяч». Мяч при ней летел быстро, но при контакте с землей не подпрыгивал, а катился по ней. Часто такие «свиные мячи» подавать не удавалось, потому что при этом приходилось резко вскидывать правую руку, рискуя порвать плечевые связки. Есть много видов подач, принимать которые сложно, но постоянно их подавать нет никакой возможности, точно так же как нет никакой возможности оставаться трезвым, налегая на спиртное.
Итак, я думал обо всем этом и о Хью Кейси[78], уже покончившем с собой, и о Кирби Хигби, ныне евангелисте, и о веселых ночах, которые мы проводили в Гаване, и стрельбе по голубям с Оджи Галаном, Куртом Дэвисом, Ларри Френчем и Билли Херманом. Все они стреляли прекрасно, за исключением Хигби, поскольку тот признавал исключительно ночную жизнь. Обожал затевать ссоры в казино и ночных клубах. Но едва ссора достигала пика, кричал: «Подойди, Эрни, и врежь ему». Вот я и подходил, чтобы занять в отведенной дракам части жизни Хигби, положение, аналогичное тому, что занимал Хью Кейси, играя за «Доджерс».
Это были последние беззаботные месяцы на многие последующие годы. Мне, как писателю и просто человеку, не верилось, что после Испанской войны и событий в Китае мир вновь охватит разрушительная война. Правда, мне повезло, и я по крайней мере успел написать одну книгу. Теперь же я перестал думать об этом и о Гаване, хотя никогда не чувствуешь себя одиноким, вспоминая Гавану, и мыслями переключился на гражданскую войну в Испании. Эти воспоминания также прогоняют одиночество, что правда, то правда, и хотя обычно мы стараемся не думать о войне после ее окончания, иной раз невозможно не думать о ней и не вспоминать.
Утром Мвенди принес чай, я поблагодарил его, выпил чай, выйдя из палатки, у потухшего костра, думая и вспоминая, пока пил, потом оделся и пошел к Кейти. Держались мы официально и дружески, и он сказал, что хотел бы пойти со мной на ночную охоту с копьями. Меня его слова очень тронули, и я знал, что в этом он гораздо лучше меня. Поэтому спросил, все ли в порядке в лагере, и он ответил, что да, порядок в лагере идеальный, но несколько молодых людей вернулись поздно, после того как праздновали победу над леопардом.
Я вернулся в палатку-столовую, чтобы позавтракать. Там меня ждали доставленные авиапочтой из Лондона газеты, несколько номеров «Таймс» и один — «Дейли телеграф», которые я не читал, вот я и отодвинул мысли в сторону и предался удовольствию чтения о нашем мире, начав с «Придворного циркуляра»[79] и закончив регулярной колонкой, которую «Телеграф» посвящала деяниям сенатора Маккарти. Я много чего наслушался от европейцев о сенаторе и двух его ближайших помощниках и, не будучи антисемитом, никогда не высказывал своего мнения о двух его помощниках, за исключением разве что дюжины раз, когда пытался объяснить как это все работает на примере умного и богатого. Среди последней доставленной в лагерь партии книг были две и про сенатора, вот мы с Пи-эн-джи и пытались понять, какую же он из себя представляет проблему. Батя отказался читать эти книги, а саму проблему отмел с порога, сказав: «В жизни достаточно всякой мерзости и без необходимости читать об этом сенаторе, как бы там его ни звали».
Но нас с Пи-эн-джи продолжали интересовать и сам сенатор, и особенно два его помощника, и их шалости, поэтому в то утро я читал «Дейли телеграф» с явным удовольствием. Это вообще прекрасная газета, и в свое время я постоянно читал в ней все материалы о скачках. Но в Лойтокитоке в материалах о скачках оставалась исключительно информационная сторона. Во-первых, букмекеров здесь не было, во-вторых, сами скачки проходили неделей, а то и месяцем раньше. Из того, что я узнал вчера от мистера Сингха, выходило, что сделать ставку возможность все-таки оставалась. Но линии связи были очень уж ненадежными.
Той ночью я лежал и слушал голоса ночи и пытался их все понять. Кейти сказал очень правильные слова: никто не знал ночь. Но я собирался узнать ее, насколько возможно, в одиночку и на своих двоих. Я не хотел делить ночь с кем бы то ни было. Делить — это про деньги, но женщину ни с кем не делят, вот и я не хотел делить ночь. Я не мог заснуть и не принимал снотворное, потому что хотел слушать ночь и еще не решил, идти ли на охоту с восходом луны. У меня не было достаточного опыта в обращении с копьем, чтобы охотиться в одиночку и не попасть в беду, и я знал, что мой долг (не говоря уж об удовольствии) быть в лагере, когда вернется мисс Мэри... и я подумал, что добрая половина моей жизни приходится на ночь, и, наверное, ее следует признавать лучшей, потому что проведена она с женщинами, которые никак не могли получить оргазм или получали его очень легко, гасили сигареты в пепельнице и начинали свои предложения словом «дорогой».
76
Форд, Мэдокс Форд (1873—1939) — английский писатель, написавший среди прочего биографию Джозефа Конрада.
77
Паунд, Лумис Эзра (1885—1972) — американский поэт, один из основоположников англоязычной модернистской литературы.
78
Хью Кейси. — Хью Кейси играл на позиции питчера за профессиональную бейсбольную команду «Бруклин доджерс» с 1939 по 1948 г. При игре команды в защите от питчера зависит гораздо больше, чем от полевых игроков.
79
«Придворный циркуляр» — ежедневный бюллетень об участии членов королевской семьи в официальных мероприятиях.